Он жил спокойно, в небе не паря,
не ползая по дну, легко и сыто,
и не был никогда в поводырях,
и не стоял, прогнувшись, у корыта.
Убогих не жалел и к господам
дышал спокойно, и никак иначе,
считая - фатум ставит по рядам
точней и справедливей Фибоначчи...
Перешагнув седьмой десяток лет,
он утром шёл привычною дорожкой
к автобусу, сменившему свой цвет
и за гроши продавшему гармошку.
На остановке дама мутных лет,
заученно шептала что-то глухо -
она просила, как всегда, на хлеб
но ясно было, что на бормотуху.
Но если Бог не даст - свинья не съест,
любой из нас хоть в чём-то Бог немножко -
и мятые купюры на проезд
переместились в грязную ладошку...
А тромб давно готовился в отрыв,
и вот, покинув бедренную вену,
прижался к сердцу, клапан перекрыв...
Он опустился на одно колено,
потом упал на прошлогодний снег,
ощерившийся талыми бычками.
А мимо шли десятки имярек,
разматывая нить судьбы витками.
Никто не поднял. Но... Мужик, ты что?
Раздался голос вдруг за пеленою,
и контуром вонючее пальто
с прибитой сверху шапкою смешною.
Не видел он возникшей суеты,
подростка долговязого с мобилой,
он видел сон, знакомые черты
единственной родной ушедшей милой.
И неотложка прилетела в срок,
не опоздав, подобно вертолёту,
взяла на борт и рассекла поток,
послушная умелому пилоту.

А вслед реанимации глядел,
слезу ладонью по щеке размазав,
бомжующий среди бездушных тел
хранитель-ангел с синяком под глазом.