Антикино является, вероятно, неизбежным полюсом кино. Искусство словно газ заполняет всё находящееся в его распоряжении пространство. Поэтому этот фильм Фасбиндера не мог не появиться. В этом его оправдание. Я бы сравнил "Катцельмахера" с современными ему экспериментами в литературе, буйством в прочем структурализма, декомпозиции, для которой так важно любование детальками, сведение поведения действующих лиц до узкой модели произросшей из реальной жизни, но погибшей при пересадке на экран.
Если бы не культовый статус фильма, то я бы вряд ли стал его досматривать. Он снят нарочито скушно, с длиннотами, отсутствием сюжета, если не принимать за таковой постоянное требование друг у друга денег за секс, размусоливание сплетен и расхожих банальностей и появление ближе к середине фильма гастарбайтера весьма неловко сыгранного самим Фасбиндером.
Вообще, мне немного жаль, что приходится на этой грустной ноте прощаться с Фасбиндером-режиссёром, чьи целых 4 фильма украшают список 120 классических картин кинематографа. Уже «Effi Briest» вызвал у меня сомнения о легитимности включения этого фильма в список — «Angst essen Seele auf» и «Die Ehe der Maria Braun», что до этих двух фильмов Фасбиндера, находятся в списке по праву.
«Катцельмахер» — второй полнометражный фасбиндеровский фильм. Возможно, его радикальность и была счастливым билетом в список классических фильмов. С трудом представляю себе состояние души, которому такая вот радикальность окажется соответствующей. Убить время, замедлить его до нескончаемого зевка, когда настолько привыкаешь к щебету пустого трёпа, что начинаешь пропускать смыслово нагруженные реплики.
Конечно, в «Катцельмахере» можно увидеть много от социальной драмы, рисующей, быть может, карикатурный портрет сытого западно-германского общества с его застывшей в старых предрассудках молодёжью. В то время, когда парижские студенты требовали невозможного на баррикадах. Вся вот эта антибуржуазность, выраженная в проходе парочек под музыку Шуберта. Но этот посыл, эта нить убита неподъёмной эстетикой. Задавлена самонадеянным желанием создать нечто иное, чем просто фильм. Фасбиндер в «Катцельмахере» погнался за двумя зайцами и не поймал ни одного. А составители сборника зачем-то раструбили об этом поражении только нащупывающего свой путь в искусстве художника, включив этот экспериментальный фильм в список классических фильмов. И это решение представляется мне более чем спорным.

К списку фильмов

Не многовато ли Фасбиндрера? — именно такова была моя первая реакция, когда я узнал о том какой фильм мне предстоит смотреть. Впрочем, перевешивало любопытство. Очень уж хотелось узнать как немецкий режиссёр подойдёт к священной корове немецкой же литературы — роману, который в Германии ставится в один ряд с Мадам Бовари и Анной Карениной, а за её пределами — неизвестен почти никому. И фильм помогает разобраться почему.
Инштеттену далеко до глубины Каренина, Крампасу, несмотря на всё сходство, до упоения молодости Вронского, а сама Эффи — едва выпорхнувшее из гнезда существо, почти слабоумная, неспособная к страсти Эммы. Одним словом, крайне не выгодные стартовые позиции для режиссёра. И всё же Фасбиндер выжимает из первоисточника максимум для создания своей экранизации... По сути "Фонтане Эффи Брист" — видео-книга. Об этом свидетельствует уже само название. Отдельные сцены не отшлифовано подогнаны одна под другую, будто блоки текста громоздятся один на другой, засветление экрана-монтажный эффект имитирует переворачивание страницы, закадровый голос самого режиссёра зачитывает фрагменты текста.
Как и в двух других фильмах Фасбиндера из лексикона — Angst essen Seele auf и Die Ehe der Maria Braun — в "Эффи Брист" в центре тема противостояния человека и общества, но в означенных фильмах она буйней, ярче, непричесанней. Дистанции между зрителем и героями почти нет. Эта же карина совершенно иная. Наоборот, всё работает на увеличение отстранения, на ощущение искусственности происходящего. Кроме того всё тут подчинено правилам позапрошлого века, размеренностью жизни, страдания и даже смерти. Эта растянутость не сродни скуке, хотя тот или иной зритель уже должно быть сломал нижнюю челюсть при просмотре сей картины. Это просто такой темп, как в классической музыке. Andante. Полнозвучное анданте, которое надо уметь слушать. И видеть. За обыденной фразой у Фасбиндера обычно скрывается целая вселенная смыслов. И тут только держи ухо востро. Вот в диалоге перед дуэлью, когда друг Инштеттера, он же его секундант, уговаривает приятеля отказаться от вызова. После этих пяти минут у меня было ощущение хорошего наваристого чтива. Не этого ли стремился достичь Фасбиндер? Эксперимент-не эксперимент, но такой вот гимн cinéma impur по Базену.
Не многовато ли Фасбиндера? — это уже я вновь спросил себя после просмотра. Что, собственно, из увиденного происходит от режиссёрского таланта, а что от сильных и слабых сторон первоисточника? Расщепить этот атом с первого просмотра не удалось, а второго пока не будет, дабы не нарушать принципов написания нынешних записок. Однако, что-то в эстетике "Эффи Брист", в обхождении со Словом в фильме меня насторожило. Некая многословность и перегруженность каждого кадра не деталями, в этом как раз фильм очень строг, а цветом, образом, настроением. Уже первая сцена с качающейся на качелях Эффи выстрелила в памяти картиной Фрагонара, но до исступленья, изнеможения воображения. И так весь фильм. Это почти неуловимое ощущение всё-таки осталось. И, конечно, теперь ясно откуда к нам пришла "Das weiße Band". Значит эстетика такого Фасбиндера дала свои плоды. Хорошо это или плохо? Наверное хорошо, потому что ещё и поэтому столько Фасбиндера в списке классических фильмов, "Метцлеровском лексиконе".

К списку фильмов

Подкупающее у Фасбиндера — банальное и смехотворное часть авторского метода, ибо и жизни они неотъемлемая часть. Поэтому при каждой обезоруживающе жизненной сцене не знаешь куда деть глаза. В Die Ehe der Maria Braun этот приём достигает водевильности, не теряя однако своей художественной силы. Другое: неусыпный диалог со зрителем. Угадает ли метафору? Вспомнит ли слова, произнесённые пять минут ранее? Фасбиндер зрителя не голубит, а берёт за грудки. В "Замужестве" с особенной яростью.
Вся картина уместилась между скобок двух взрывов: первый — в ЗАГСе, где Мария успевает зарегистрировать брак с Херманном, прибывшим на побывку с фронта и в квартире — то ли самоубийство, то ли несчастный случай. Всё тут аллегория. Конечно, фашизм и самоубийство и несчастный, очень несчастный случай. Между этих двух ключевых сцен — история женщины, ждущей мужа с войны, но это не то возвращение по домам - по своим да чужим, как пел Высоцкий, а бесславное доползание раздавленных поражением и пленом надломленных в большинстве своём людей. В страну, где даже почтенные матроны бросаются аки свирепые звери на нечаянно оброненные победителями сигареты. Первая треть фильма, до убийства Билла — живописное полотно краха. Единственный оставшийся в доме мужчинка — старик-сосед, давно забывший предназначение свистульки. Голод, холод (книги хорошо горят, но слишком быстро — ими не согреешься), разруха, сотрясённое в своих основах общество. Рассказанное далее — сложнейшая в деталях, но ясная в целом метафора развития послевоенной ФРГ — от растоптанной зоны до "экономического чуда". Фасбиндер, как всякий чуткий художник, не поучая показал тем не менее, что "чудо" это замешано на фашизме, из изничтожения всех как бы сейчас сказали скреп другого и не могло выйти. Фашизм — сильнейший вирус, погибающий видимо лишь с организмом. Операция длиною в 6 военных лет лишь загнала болезнь вовнутрь. Что же случилось? Американский солдат Билл, с которым Мария Браун (не только фамилия жены и спутницы фюрера, но ещё и "коричневый" по-немецки) крутила роман и от которого даже понесла, стал источником сытных продуктов и дармовых сигарет, а также неплохим репетитором английского языка. Но вся любовь продлилась только до возвращения блудного мужа. И вот уже Мария убивает чернокожего Билла бутылкой. Чёрт, её честь это точно верность. При всей чудовищности случившегося и не поднимается язык упрекнуть её в этой верность — многажды воспета эта пенелопова верность. Всё это вернись Херманн на пару постельных сцен между Биллом и Марией раньше. Вот тут — водевильность. Огромный, сутулый, неуклюжий афроамериканец — смотрел он на миловидную белокурую официантку в баре для своих как Али на госпожу Куровски в "Страх есть душу", и вот уже он обмяк от удара со спины и пал замертво.
Страна как-то устраивает свою жизнь, устраивают и люди. Херманн берёт вину на себя и садится в тюрьму (мячик вины, которым в побеждённой Германии принято играть в "собачку"). И Мария начинает карьеру. Американские солдаты ей боле не указ — смотрите как лихо отшивает она приставучего кавалера в вагоне первого класса. Вообще наглый щебет Марии идёт с начала фильма, но с середины он начинает нарастать, смешиваясь с не и без того жуткой звуковой кулисой — отбойные молотки, шлягеры, шум, гам, гвалт. Мария охмуряет богатого промышленника, тот за её спиной выбивает себе у Херманна два года счастья с нею. Богатые промышленники уже не раз служили трамплином для успеха, вовремя сплетя лапти. К этому времени Мария развилась в некоего бесчувственного и вместе с тем ранимого монстра, расчётливого дельца. Её успех — это успех страны. Маленькая, но собственная спустя столько лет послевоенной тесноты квартирка, радиоприёмник, неожиданно привалило и наследство промышленника. Тут бы и зажить, наконец, лет на тысячу, но снова взрыв, чад и дым. И крах, как в начале фильма. Конечно, можно рассматривать участь Марии как частный случай могучего исторического закона, а можно — как крах окружённого миром ловушек и иллюзий индивидуума наподобие Люсьена Рюбемпре. Оба прочтения легитимны. В любом случае одна, но пламенная страсть — будь то любовь к родине или мужу обнажает какую-то очень чувствительную сторону личности, ведя, в конечном итоге, носителя этой страсти к зияющим пропастям гибели, воронкам бытия. Упрёк и насмешка Фасбиндера — кому вы клянётесь в верности? Кончится срамом. Так и кончилось. Крайне пессимистичный взгляд на традицию. И это тоже удивительно. Для такого-то традиционно снятого фильма.

Читать далее...

"Страх есть душу" - так на ломаном немецком говорит своей пожилой любовнице марокканец Али. Страх призванный защищать нас от угроз внешнего мира, предупреждая об опасности, будучи врубленным на полную не только изнашивает душу, но и отравляет души окружающих. На первый взгляд антирасистская карикатура на манер знаменитого "Schwarzfahrer". И надо сказать, что Фасбиндер в фильме в определённый момент начинает балансировать на грани карикатуры на немецкое общество, но в самый последний момент уводит фильм обратно в более сложный и глубокий жанр. И в этом тоже послание - иногда жизнь не стыдится быть похожей на карикатуру. Чего тогда художнику стыдиться?
Уборщица Эмми, вдова предпенсионного возраста, забредает в кафе, в котором любят собираться арабы. Благодаря случаю у неё завязываются отношения с гастарбайтером Али из Марокко. Контраст бьёт зрителя только в первые минуты фильма. Затем приходит понимание, что у столь виду различных любовников много общего: он и она - парии. Самое дно рабочего класса, балансирующее на грани нищеты. Она вынуждена мыть с тремя напарницами восемь этажей офисного здания - по два на каждую одинокую, несчастную, утратившую всякую привлекательность для мужчин женщину. Он - автомеханик, живущий вшестером с другими работягами в крохотной квартирке. Одна, но пламенная страсть - это кускус, точнее готовящая его хозяйка кафе. Встретились два одиночества - но именно это-то делает их связь неприемлемой для язвительно злословящих соседок и насмешливых или шельмующих коллег. Выход из одиночества к людям оказывается обречён на отторжение, потому что каждый одинокий видит в нём нарушение всеобщего обета одиночества. Знаю, что звучит это мутно и пафосно, но это сам нерв фильма. Кто в фильме не одинок? Дочь за мужем за конченным подонком (Гениальное камео Фасбиндера)? Она одинока вдвойне. По Фасбиндеру страх, снедающий душу, это как раз дисфункция защитной системы во избежание эксцессов поставившей тумблер в паре "свой - чужой" на постоянное положение "чужой". Так спокойнее. Али ведь и правда чужой - и система упивается редкой обоснованностью своей неизменно отрицательной реакции. Здесь живопись контрастов. Chiaroscuro во всех смыслах. На оскорбления при контакте Али отвечает просто - "это злые люди!" Эмме же принять новую ипостась сложнее. Недавние коллеги по одиночеству не скрывают своего возмущения справедливым бунтом во имя счастья. Общность судьбы одиноких и притеснённых требует стоящего вовне козла отпущения - им оказываются гастарбайтеры, а не господствующие классы. Они-то как раз показаны в фильме весьма рациональными и лишёнными предрассудков. И сын домовладельца, и приехавшие на вызов соседей полицейские, как символы государственной власти, оказываются единственными, кто прорывает блокаду ненависти и, как уже было сказано выше, выводят фильм из узилища карикатуры. Стоящий во вне чужак - отличная мишень - не промахнёшься! Любая небылица становится правдоподобной - ведь её некому опровергнуть. Только внимательный зритель услышит, что Али получает в своей мастерской, хоть и со сверхурочными, в неделю больше своей немецкой жены-уборщицы. Небылица про иждивенчество растворяется в воздухе. Небылица про нечистоплотность тоже - Али одержим желанием пойти в душ. Не карикатуры ещё же значит, что и персонажи не заострены полемически, не превращены в злодей злодеичей и наоборот. Эмми, побывшая в НСДАП и по прежнему под впечатлением от личности Гитлера (не в политическом аспекте, разумеется), вполне себе не чужда ресентиментов - пришедшую на смену немке-воровке (вот так поворот) уборщицу-боснячку приглашать к себе домой на чай вместе с другими коллегами Эмма не желает. Никаким интернациональным классовым сознанием тут и не пахнет. Вовсе не дитём своего класса оказывается и лавочник напротив дома, где живут Эмма и Али, который отказывается обслуживать и нового посетителя, и постоянную клиентку. В ущерб себе! Забавным выглядит его аргумент: "Чёрный говорит по-немецки лучше, чем я? Ну, госпожа Куровски, это уже слишком!" Говорящего на страшнейшем баварском диалекте лавочника понять действительно намного сложнее, чем лапидарную, подчиняющуюся своим нехитрым и легко усваиваемым зрителем правилам речь Али. Он тоже не Ромео: бежит от поднадоевшей жены, дающей своим коллегам пощупать бицепсы мужа (овеществила его), к хозяйке бара - блондинке с роскошным бюстом, готовящей кускус. Но после загула оказывается, что связь Эммы и Али лежит не в области сексуального. Она глубже. Поэтому, как пластинка с песней про цыгана, их отношения обречены перезапуститься. Повторится обречён и приступ язвы, одолевающей Али.
В конечном итоге Мюнхен за 40 лет изменился - треть жителей этого города сегодня иностранцы. Страх, мотор отчуждения, остался. И в этом непреходящая актуальность этого без преувеличения великого фильма.