Спрятать такую любовь под покровом страшного начала страшного века — любой упрёк в аморальности заведомо обречён на смехотворность. Поглядите на поля Соммы и Вердена!
Мне приглянулся задумчивый Жюль, его манера поразглагольствовать, вспомнив подходящую цитату или имя. Меня очаровал Джим, летящий подобно мотыльку на огонь. Зачем он сел в машину к этой Катрин, на которую я вдоволь назлился?

«Je pense comme toi qu'en amour, le couple n'est pas l'idéal».

Вышло, что нового не создать. Это крах утопии. И как любой крах утопии этот оставил ощущение безвыходности. За каждый глоток привольного морского воздуха, за каждую минутную идиллию в шварцвальдском уединении придётся заплатить цену означенную ещё Бальзаком — сломанными рессорами души. Мораль, буржуазная мораль! Ты была таким аппетитным наливным яблочком-мишенью на голове фортуны. Казалось промахнуться в тебя невозможно. Кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат; кто в пятьдесят освободился от частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов спокойно в очередь добился. А всё остальное — блуждание по чёрным набережным и беспросветный гудёж затхлых кабаков. В очередной раз ничего не получилось. Это крах утопии, предвосхитивший крах утопии другой — каждое поколение, наглядевшись в отвратительное мурло войны, бежит в свой сад. Но человек в нём никудышный садовник.
Возможно, кроме всего прочего, Jules et Jim фильм про то, что в мужскую дружбу нельзя пускать женщин. Поэтому ведь Катрин и в названии места не оказалось. Может быть, останься она пареньком с подрисованными углём усиками, всё бы обошлось.

Ещё один возможный урок: есть чувства, которым место в клетке. И точка. Пусть рычат там и капают на решётку слюной.
Предвоенная чехарда, суета, напор оптимистичного двадцатого, перемежающийся кадрами кинохроники снят восхитительно, а затем время стареет вместе с нестареющими внешне героями. Видение единой Европы. Явственно встал образ Франца Марка, павшего под Верденом. Как они, державшиеся за одни поручни истории, поклонявшиеся одним богам и гризеткам, прикуривающие от одного огня и говорящие на одном языке дали, безропотно дали втянуть себя в эту омерзительную бойню под возмутительным названием Grande Guerre? И тут единственный бунт супротив рока — перевестись на восточный фронт, чтобы случайно не обнаружить, ворвавшись во вражеский окоп, развороченного смертью друга. Стык двух кадров — поющий «Марсельезу» Жюль и начало войны — наверное один из сильнейших моментов в кино из тех, что мне довелось видеть.

Этот фильм надо смотреть десять раз. Наверное, я уловил десятую часть символов и аллюзий. Сцена, когда Катрин наворачивает бесцельные круги в сквере предзнаменование гибели на мосту. И, вообще, этот щербатый мост какая-то уходящая в глубину осмысления метафора. Мост — связь двух душ, не терпящей места для третьего. Всегда две точки — А и B. А не треугольник. Прыжок Катрин с берега — первая репетиция ухода. Стремление к морю — вода женская стихия. Tourbillon-водоворот из песни. Воды Рейна и Катрин-Лорелей. И та тёмная вода, из которой вышел сухим успешный до тошноты жизнелюб Альбер. Почему кто-то рождается Альберами, а для других предопределён путь на Голгофу?* И всё же не коснуться этих роковых источников жизни, пройти мимо, не пойти за Провидением, оставшись со своею Жильбертой, тоже решительно нельзя. На этой струне искусству играть бесконечное множество мелодий пока жив на свете человек. А жизнь — она оно. Жюль прав.

* Так называет Катрин свой брак с Жюлем.