Когда летом 1914 над Европой стали сгущаться тучи, друзья убедили немецкого художника Коэна-Портхайма, живущего и работающего в Париже среди космополитичной богемы, что опасаться нечего. Как всегда будет много шуму, нот протеста, но не менять же из-за всей этой газетной шелухи своих планов на каникулы? Поэтому даже после сараевских выстрелов, Портхайм отправился в многонедельный отпуск, взяв с собой только плавки, чтобы купаться в Ла-Манше и краски, чтобы этот самый Ла-Манш рисовать. Работник филиала немецкого банка убедил его, что начавшаяся к тому времени война между Сербией и Австрией не повод снимать со счета все деньги, и тот, послушав, отправился в пригород Лондона отдыхать. Когда же через пару недель он вновь нагрянул в банк, то узнал, что все переводы заблокированы и его сбережения больше недоступны. Так начались злоключения, которые Коэн-Портхайм описывает в книге "Время стояло неподвижно" или "Время остановилось" (Time stood still).
Эта книга настолько попадает в нерв времени, что даже удивительно, что её ни разу не переиздавали, а единственный экземпляр, которой мне вообще удалось найти на всю Германию, хранится в Баварской национальной библиотеке и его нужно заказывать. Но оно того стоило.

О чем эта книга? В двух словах не скажешь. О четырех годах в лагере для интернированных гражданских в Англии. О бессмысленности войны. О бесчувственности человечества. О связи духовного и физического начал в человеке.
Мне чрезвычайно нравится его мысль об отсутствии воображения как главной причины войны. Война настолько превосходит человеческое воображение, что её невозможно постигнуть. Погибшим в аварии мы сопереживаем. Уничтоженных из пулеметов воспринимаем как ботов в компьютерной игре. Всё самое омерзительное поднимается в людях, еще вчера не имеющих против тебя ничего, а сегодня уже проклинающих тебя лишь за то, что ты обладатель паспорта одной определенной страны - так описывает Портхайм путь интернированных в порт по улочкам одного английского городка, когда в толпе старуха кричала, шамкая беззубым ртом - "Гунны! Гунны!". Долго живя в Париже среди художников, деятелей театра - он сам создавал декорации для оперных постановок - писателей он и забыл какой стране принадлежал и паспортом практически не пользовался.

К тому времени паспорт казался мне излишним и скорее бестолковым документом. Я оформил себе его в Италии, когда мне вдруг отказались без него выдавать какую-то справку. Но паспорта были чем-то, что требовалость для путешествий только русским, поскольку ни покидать, ни въезжать в их страну без них им было запрещено, из-за чего европейцы часто над ними подтрунивали. А тут вдруг оказалось, что единой Европы нет, а паспорта важнее, чем люди, которым они принадлежат. Мне рассказывали про одну пожилую даму, которая явилась в русское консульство и запросила новый паспорт, но когда дипломаты взглянули на тот, с которым она пришла, они обнаружили, что это германский паспорт. "Конечно, это германский паспорт - воскликнула она, когда ей указали на оплошность. - Именно поэтому я хотела бы его заменить. Людей мой паспорт раздражает!" Её возмущению не было предела, когда ей в ее просьбе отказали.

Красноречив и один из эпизодов самых первых дней войны:

На второй день войны я прочитал в газетах о самоубийстве одного старого официанта и хотя на фоне грандиозности Первой мировой это событие было малозначительным, я никогда не мог его забыть. Он с незапамятных времен работал в "Кафе Рояль", но в начале войны к его немалому удивлению открылось, что по рождению он - германский подданный. Его уволили, и он включил на полную газ, оставив несколько заметок в своем дневнике. Вот последние из них: "Пожалуйста, больше не надо никаких Наполеонов!", наверное кто-то сравнил действия Германии с тем, что делал Наполеон

Поначалу казалось, что война не затянется надолго. Портхайм так описывает тогдашние настроения:

Все покупали, покупали, покупали газеты, в надежде прочитать в них, что всё это - недоразумение. Пессимисты считали, что война может затянуться даже до Рождества, но это казалось такой чепухой.

Однако, война шла с нарастающей интенсивностью и во всех воюющих странах начали принимать меры против "вражеских иностранцев." С каждым новым налетом цеппелинов на Англию, призывы прижать к ногтю зловредных гуннов становились всё громче. Портхайму на время удалось уйти с головой в работу - сценическую подготовку нескольких оперных премьер, но очень скоро реальность постучалась к нему в дверь. И мир изменился навсегда...

Два лагеря для интернированных - Нокалое - стихийный и спонтанный и более строгий и организованный Уэйкфилд. Портхайм описывает не только лагерный быт, но и многочисленные повстречавшиеся ему там типажи. Его рассказ особенно интересен в описании изменений происходящих в личности под воздействием колючей проволоки - в итоге через четыре года на свободу вышел другой человек - не художник, а писатель, открывший для себя в лагере мир "таинственно-волшебных дум". На это повлияли не только книги, но и опыты со спиритическими сеансами.

Жизнь в лагере не имела ничего общего с той, что влачили узники тоталитарных концлагерей, но мёдом тоже не была. Ведь интернированных лишили свободы - не только утилитарно понимаемой свободы передвижения, но и свободы выбора - с кем делить барак, что есть на ужин и чем занимать остановившееся время.

Жаль, что из-за абсолютной нехватки времени я не могу написать о книге Коэна-Портхайма подробнее. Она того заслуживала бы.

К сожалению, замечаю какая путаница царит в типологии лагерей на примере реакции на слова президента Чехии о слежке за россиянами за границей. Петр Павел призвал посадить русских в концлагерь! - такие заголовки приходится встречать. Перед глазами сразу встают сцены изможденных узников Берген-Бельзена с хроники англичан весны 45, а кого-то возможно и знаменитые ворота Освенцима, который был и концентрационным лагерем и лагерем смерти, где людей сразу убивали.
Необходимо внести разъяснения (благо по долгу диссертации как раз занимаюсь лагерной типологией.)
Устоявшаяся типология разделяет лагеря интернирования (простая изоляция), концентрационные лагеря (принудительный труд, перевоспитание, возможное уничтожение голодом и трудом) и центры уничтожения (Треблинка, Собибор и прочие , все на территории оккупированной Польши). Проблему типологизации усложняет тот факт, что лагеря интернирования вплоть до Второй мировой называли концентрационными лагерями, как например, самые первые концентрационные лагеря на Кубе, в Южной Африке и Филиппинах, а также лагеря для военнопленных во время Первой мировой.
Лагеря для японцев и граждан США японского происхождения были лагерями интернирования. Это не делает их чем-то хорошим. Люди были лишены свободы, не совершив никакого преступления, просто на волне паники и ксенофобии, охватившей тогда США. Но это не были концлагеря.
Чешским президент довольно неуклюже выразил следующую идею. Россия утверждает, что воюет с нами, но мы никак не контролируем россиян живущих на Западе, то есть делаем вид, что они с нами не воюют. Тем временем, раньше поступали вот так - кстати он мог бы привести пример не Японии, а Первой мировой, когда во всех воюющих странах были интернированы иностранцы и появилось даже понятие "вражеский чужак". По сути, он всего-то указал систему координат - как может быть, но сделал это по генеральски неулюже и вышло, что он предлогает уже сейчас интернировать русских в лагерях, для чего отсутствуют все правовые основания - для начала и война официально не объявлена. В Германии уже взяли под контроль поддерживающих войну. Чтобы контроль охватил всех, потребуется а) официальное объявление войны и б) аналогичные меры со стороны России. В Подмосковье уже начато строительство деревни для "иностранцев из недружественных стран".

Совершенно верное замечание Арендт, написанное во время, когда Солженицын еще был в лагере, но предвосхищающее всю современную ему и нам критику "Архипелага" как сборника "побасенок":

"Тоталитарный правитель идёт навстречу этой склонности*, когда он решает сокрыть с помощью конспиративных методов всю область террора от внешнего мира таким образом, что ни статистика, ни официальные документы не могут сообщить сведений о центральной политической деятельности любой тоталитарно управляемой страны до тех пор, пока она не побеждена. Остаются единственно субъективные, никогда с достоверностью не проверяемые и не являющиеся надёжными свидетельства. "
*естественная склонность не верить своим глазам и ушам. В голове не укладывается.