Сравнительно тёплый день. На деньзнайской линейке я отвёл в школу какое-то пушистое существо с панцирем из ранца, мня в своей руке его/её (?) холодную от тревоги лапку. По традиции выступил с пламенной хриплой речью Марат. Тогда ли было это или годом ранее, что на балкон посмотреть на последнее в его жизни первое сентября вывели умирающего трудовика? Лучезарный Владимир Иосифович (музыкант) — полная сущностная противоположность сурово-геройского директора — растягивал в волнообразных движениях меховую камеру баяна что гармошка твоего икаруса в крутом вираже. Нестройные колонны банто-бабочкообразных, штандарты с цифирью и литерой, важные и торжественно-подтянутые классные руководители, не выпускающие из рук видеокамер родители, запарковавшие как попало все прилегающие улицы, слезящиеся глаза бабушек, хитрый прищур дедов, лепет малышни и обмен пробными постканикулярными шарами-репликами с однокашниками в рядах старшеклассников. Где-то посередине, классе, скажем, в седьмом одна половина судорожно ищет глазами что где выросло за лето у другой половины. Одиннадцатиклассник — существо двойной природы. Он, в каком-то смысле, уже не жилец в школе. На нём некая потусторонняя благодать, он знает, что есть жизнь вне школы, а если и не знает, то остро чувствует. И всё же сила привычки и ощущение собственного отныне в школе господства примиряет его с оставшимися четырьмя четвертями в полнящемся воспоминаниями панельном здании из двух корпусов с продуваемым всеми ветрами перешейком-переходом. За тот год сколько всего наслучалось! И вот спустя ровно год, освободившись от ярма технического образования, я со смешанными чувствами приехал на первую в своей жизни лекцию, и не про хрен собачий, а про Хаммурапи и Хатшепсут (ИДМ). Горький пьяница-лектор манкировал, и мы, кажется, расползлись кто по подворотням бухать, а кто, как я, домой, раздавленный общей атмосферой расхлябанности в стенах вуза, особенно после школьного благолепия и почти античной строгости, а главное — лицами, повадками, задатками и стремлением многих напиться за пивными палатками моих днесь одногруппников. Уже дома я включил телевизор и узнал про Беслан. Остальные дни прошли под тревожный голос С. Бунтмана и обнадёживающе-рассудочный — Венедиктова.
С тех пор в моём сознании уживаются два первых сентября. И, думаю, так останется навсегда.