С Елизаветой Андреевной, восьмидесятилетней старушкой, живущей
в однокомнатной квартирке с окнами во двор, происходило что-то
неладное. Второй день она и молитвы неустанно читала, и грехи
просила отпустить, но, видимо, бес был сильнее ее. А желание,
которое он ей настойчиво внушал, было обычным для ребенка,
но странным и трудноосуществимым для нее, старушки худенькой
и изрядно ослабевшей к этим годам.

Елизавета Андреевна бродила по квартире и бормотала: "Срамотища-то
какая... бес старую попутал ... ужо не грешила вроде ... пост
соблюла ... вот окаянный...". Но нестерпимым было желание
у Елизаветы Андреевны. Видит бог, что она сопротивлялась изо
всех сил. И шторки-то на окнах задернула, и не стало видно
елки и горок, но свет от электрических гирлянд все равно проникал
во все щелки и разноцветными бликами играл на стенах. Форточки
закрыла наглухо - поутих звонкий гомон и стук фанерок об лед.
А желание не ослабевало.
На несколько часов уходила к соседке чайку попить, но поделиться
своим желанием не осмелилась. Язык-то просился брякнуть, да всякий
раз Елизавета Андреевна вовремя успевала его прикусить.
Ох, как измаялась наша бабулечка за эти два дня. Не отпускал
ее соблазн, и все тут! А хотелось-то ей всего-навсего сесть
на фанерку и скатиться с самой высокой горки и ощутить, как
захватывает дух от скорости. И еще ей казалось, что на горке
ждет ее она сама, десятилетняя девчушка, какой каталась
с ребятишками с крутого высокого берега. Тогда всей оравой,
усевшись на сани, они неслись по льду реки аж до другого берега.
Вот из-за этого-то желания так и измаялась душой и телом
Елизавета Андреевна.
А устав, начала думать, как же ей осуществить желаемое, чтобы
посмешищем не быть. Конечно, были бы внуки, пошла бы с ними,
для убереженья. Но их нет, а чужого ребенка прихватить нельзя.
На стене тикали часы. Стрелки, одна другую догоняя, словно
подталкивали на соблазн. Гомон на улице пошел на убыль и
вскоре утих совсем. Старушка посмотрела в окно. Горки опустели.
Тихо. Свет в окнах домов стал гаснуть.
И Елизавета Андреевна решилась. Собиралась она основательно,
как в долгий путь. Долго молилась, словно в последний раз.
"Всяко может быть... - спокойно рассудила Елизавета Андреевна.
- Не зря же мне чудится, что ждет меня кто-то на горке ... ой,
не зря...". Помолилась, прошла по квартире, словно прощаясь
на всякий случай. Отдохнула. Оделась. Опять отдохнула. Взяла
большой фанерный лист, на котором тесто раскатывала. Бесшумно
скользнула по лестнице и вышла на улицу.
От волнения шумело в голове и бросало в жар. Медленно поднялась
на горку. От ледяной крутой ленты закружилась голова. Но отступать
было некуда. Долго устраивалась на фанере. Испросив божьего
благословения, оттолкнулась.
В себя Елизавета Андреевна пришла уже будучи в сугробе.
"Жива!" – обрадовалась старушка. Кряхтя, ползком, кое-как выбралась
на твердый снег, долго и с трудом выпрямлялась.
Медленно побрела к дому. Все тело болело и ныло, но душа
была радостна. Взявшись за дверную ручку, охнула:
"Бог-то любит троицу!"
И сокрушенно качая головой, засеменила к горке.
Людмила Нелюбина