Генрику Гольдшмиту (родился в 1878 году) родители дают христианское имя, поскольку они, люди далекие от ортодоксального иудаизма, считают себя поляками, в своем поведении и образе жизни придерживаются польских обычаев и традиций польской культуры... Раннее детство у Генрика складывается вполне благополучно. Его отец, известный варшавский адвокат, имеет богатую клиентуру, обеспечивает семье высокий уровень жизни. Мальчик растет, окруженный заботой и вниманием родителей. Правда, его матери иногда кажется, что Генрик несколько приотстает в своем развитии от сверстников. Сам он потом напишет: «Я был ребенком, который может играть один и которого дома не видно. Кубиками (кирпичиками) я начал играть с шести лет, а перестал в четырнадцать...»

Всласть наигравшись с кубиками, Генрик с той же одержимостыо набрасывается на книги. И читает запоем, благо что в доме  книг предостаточно. 

Но сказка благополучного детства внезапно обрывается: умирает отец. Прежде зажиточная семья начинает испытывать материальные затруднения. Как же на первый вызов судьбы отвечает не по годам инфантильный, вечно на чем-то сосредоточенный Генрик? Он понимает, что теперь ему надо надеяться лишь на самого себя. Сам еще школьник, он становится репетитором. И безо всяких колебаний избирает профессию медика, в своих мечтах уже видит себя врачом где-нибудь в глубинке. Словно заканчивая какой-то давний спор с самим собой, подросток Генрик  однажды заявляет своим родным: «Итак, буду не писателем, а врачом. Литература - это слова, а медицина - дело...»

На рубеже прошлого и нынешнего столетий усилиями польской интеллигенции, боровшейся за национальное возрождение, в Варшаве открываются бесплатные библиотеки, услугами которых в числе других пользуются и дети из бедных семей. Одна из энтузиасток библиотечного дела тех лет вспоминает:

«Зимой 1902 года по субботам и воскресеньям я выдавала книги в бесплатной библиотеке на Теплой улице. Вместе со мной выдавал книги студент-медик Генрик Гольдшмит, блондин с рыжеватой бородкой и умным взглядом синих глаз. В субботу вечером читальня буквально ходуном ходила, столько в нее набивалось детворы.

Генрик Гольдшмит, не повышая голоса, умел подчинить себе эту стихию. Казалось, он знает давно не только каждого из этих мальчуганов, но и знает все о них. Гениальны, неповторимы были его беседы с этими варшавскими гаврошами...

В 1904 году в журнале «Голос» («Глос») стала печататься повесть Януша Корчака «Дитя гостиной». Мы с нетерпением ждали ее продолжения...»

Нет сведений, как именно проходили чтение и обсуждение прочитанных глав этой повести в библиотеке на Теплой улице. Но нетрудно представить, каково было изумление взрослых и юных посетителей библиотеки, когда они узнали, что автор повести «Дитя гостиной» и студент-медик Гольдшмит - одно и то же лицо!.. Оказалось, что Генрик, избрав профессию врача, все-таки не расстался с детской мечтой стать писателем...

Теперь лишь историки педагогики да знатоки польской литературы помнят, кто такой Генрик Гольдшмит. Януша Корчака же знает весь мир...

За свои шестьдесят четыре года он написал много повестей (запомним название еще одной из них - «Банкротство юного Джека»), пьес, статей. Почти все они - про детей или для детей.  Однако из всего им написанного самой детской вещью, наверное, можно считать его замечательную сказку «Король Матиуш Первый». При всей необычности (даже для сказок) сюжета - король-мальчик, стремясь уравнять в правах детей со взрослыми, решил в своем королевстве провести реформы, за что в конце концов был свергнут с престола и приговорен к расстрелу - это произведение Корчака во многом автобиографично. Начать с того, что автор сказки и ее герой рано лишились отцов. Да и судьбы у них сложились одинаково трагично. Но все же истинная автобиографичность кроется не в этих совпадениях, а в сокровенной сути сказки. Короля-мальчика Корчак создает как бы из самого себя, из своей давно лелеемой мечты создать на земле детский рай. Оба они, автор и герой сказки, ни о чем в жизни так не заботятся, как о добре и справедливости для детей. Но взамен получают лишь зло и крушение всех надежд.

« Карьера... сомнительна »

Способный от природы, дважды стажировавшийся за границей, доктор Гольдшмит успешно начинает карьеру столичного врача-педиатра. Его услугами, не скупясь на гонорары, год от года все охотнее пользуются богатые и влиятельные люди Варшавы: графы, адвокаты, прокуроры, генеральши... Еще немного - и сдержанный, с угрюмоватой добротой глядящий из-под густых бровей доктор Гольдшмит станет важным, степенным «паном профессором».

Но мешает молодому доктору остепеняться вот что. В Польше все люди с таким положением и такими доходами, как у него, лето проводят обычно на загородных виллах или на берегу южного лазурного моря. А доктор Гольдшмит - подумать только! - уже несколько лет подряд проводит свои отпуска за городом в обществе польской и еврейской детворы...

Короче, когда восходящее медицинское светило доктор Гольдшмит подает в отставку и уходит из больницы, этому уже никто не удивляется: каждому свое! Хотя кто-то, наверное, при этом весело посмеивается в кулак. Еще бы! Ведь, выражаясь языком шахматистов, доктор Гольдшмит произвел размен фигур, похожий на катастрофический просчет и уж никак не на обдуманную жертву: из преуспевающего врача в одночасье превратился в директора захудалого детского приюта с соответствующим названием - Дом сирот.

Самого доктора Гольдшмита (правда, теперь он все чаще подписывается Янушем Корчаком, немного позднее - еще далеко не старый - Старым доктором) долго будет мучить совесть за то, что, уйдя из больницы, он как бы предал медицину. Какое-то время пытается совместить профессию воспитателя с профессией врача. Но нет, эта раздвоенность ему не по душе. Или - или! Приходит время, когда педагогика (и параллельно с ней писательство) станет альфой и омегой его жизни, а медицина - лишь чем-то прикладным.

Что же случилось с доктором Гольдшмитом? А то, что происходило (и происходит в наше время) с некоторыми людьми. Истинное призвание рано или поздно даст о себе знать, властно потребует подчиниться его зову. И вот французский священник и врач Франсуа Рабле вдруг ударяется в безудержное сочинительство, русский морской офицер Римский-Корсаков весь предается музыке, парижский биржевой посредник Гоген - живописи, баварский король Людвиг, увлекшись искусством, напрочь забывает о своих монаршьих обязанностях, из-за чего и теряет корону... С варшавским педиатром Гольдшмитом происходит примерно та же история. Отныне не сам он, а незаурядная энергия, всепоглощающая любовь к детям начнут управлять его поступками.

Жалел ли когда-нибудь Корчак, что не стал богатым, респектабельным господином? Насколько известно - никогда. В «Дневнике», который он начнет писать уже на склоне жизни, есть такие строчки: «...Кто-то где-то сказал, что мир - это капелька грязи, висящей в беспредельности, а человек - это зверь, который сделал карьеру. Может быть, и так. Но дополнение: эта капля грязи чувствует страдание, умеет любить и плакать и полна тоски. А карьера человека, если рассуждать по совести... сомнительна».

Да и захоти Корчак сделать карьеру в общепринятом смысле, он бы достиг немногого. Потому что он не только родился, но и умер с душой ребенка. Образно говоря, Старый доктор так никогда и не переставал играть кубиками. Так же, как и дети, он был предельно искренен, выражая свои чувства, как они, доверчив и раним, как они - бескорыстен и прямодушен. Ас такими качествами в мире взрослых, как показывает опыт, шишек получишь намного больше, чем пышек...

 

Да и о чем жалеть Корчаку, если, находясь среди детей, он чувствует себя точно рыба в воде. Это видно по сохранившимся фотографиям, на которых он разговаривает, играет, работает со своими воспитанниками. Несмотря на раннюю лысину и седину, Старый доктор выглядит куда моложе своих лет. Но вот в кадре- он один - и перед нами потерянный, бесприютный человек. Что  поделаешь, ему младенческий лепет, немудреные суждения детей о жизни куда интереснее, чем повседневные разговоры 'взрослых. От тех только и слышишь: злотые, злотые, злотые... Сладкое чувство духовного родства и приобщенности к детству многократно возрастает, если дети - сироты. Для каждого из них ты - отец. И отчасти даже мать. Всемирно известный теоретик и практик воспитания Корчак не считает зазорным заниматься и такой практикой: когда надо, сажает малыша на горшок, часами разбирается в детских, с точки зрения многих взрослых, пустячных ссорах...

В течение тридцати лет (с 1911-го по 1941 год) Дом сирот на Крохмальной улице является не только главным делом его жизни, но и постоянным местом обитания. В комнатке под чердаком с видом на крону старого каштана он отдыхает, пишет свои повести и статьи, спит. Правда, иногда (и не по своей воле) ему приходится покидать этот дом. Так, в 1914 году он был призван на войну. Но Корчак и там остается самим собой. Волей судеб оказавшись в Киеве и не собираясь в нем оставаться насовсем, он здесь знакомится с польской социалисткой Марией Фальской (запомним это имя) и вместе с ней создает приют для украинских сирот войны. По возвращении в Варшаву с Фальской же открывает «Наш дом» - приют для детей политзаключенных и вынужденных эмигрантов. Почти в то же самое время Корчак в другом месте Варшавы создает еще один приют - для младенцев-подкидышей. А чтобы его воспитанники летом могли жить на природе, радоваться солнцу, речке, получать навыки к труду, с помощью одного богатого варшавянина он открывает «Виллу - что-то вроде летнего пионерского лагеря, если говорить на понятном для нас языке. Он много ездит по стране, способствуя открытию новых школ, приютов, детских оздоровительных лагерей. Порой так и кажется, что он, будь его воля, взял бы под свое крыло всех обездоленных детей, а мир, эту «каплю грязи, висящую в беспредельности», превратил бы в огромный детский сад с игровыми площадками...

Поразительно, но чем Корчак становится старше, тем больше  успевает. Так, в 1926 году, когда ему уже было под пятьдесят, создает первую в мире газету, выпускаемую детьми для детей,- «Малое обозрение». (Конечно, ее главным редактором является, как сообщается в первом номере газеты, «некто лысый в очках», зато остальные сотрудники - мальчишки и девчонки.) Кроме того, Корчак читает лекции в студенческих аудиториях, заседает в разного рода филантропических обществах. Были годы, когда миллионы поляков откладывали в сторону свои дела и слушали, как Старый доктор по радио беседует с подростками - по этим передачам родители учились разговаривать со |своими детьми... Можно сказать, во многом благодаря Корчаку довоенная Польша, не самая развитая в промышленном отношении страна, по уровню развития педагогической мысли становится одной из передовых стран мира...

А ведь он был еще и писателем. И каким плодовитым! Так, |только с 1920-го по 1930 год у него выходит 10 книг. Но, полностыо поглощенный идеей служения ребенку, Корчак и свой литературный дар обращает на пользу педагогики, многие свои произведения адресует сразу и детям, и взрослым - чтобы они больше любили и лучше понимали друг друга...

А своей семьи и своих детей, читатель, наверное, уже догадался, у Старого доктора не было. Верно, в молодости, по его собственным признаниям, он отведал плотских утех, испытал серьезное чувство к какой-то девушке, но оно было мимолетным и почему-то оставило в его душе неприятный осадок. Своим сыном он будет считать Дом сирот... Конечно же, холостяцкий образ жизни накладывает отпечаток на его внешний вид. Одет он, правда, чисто, аккуратно, но довольно бедно и уж совсем не по моде. В каком-то смысле он и сам выглядит, как сирота. И питается скромно, из общего котла, никаких тебе кулинарных изысков.

Для Старого доктора внешнее вообще мало что значит. Душа ребенка - вот его религия...

И при всем при том он был сложной, неодномерной личностью. Временами бывал неуживчивым. Перед войной по каким-то причинам прекратил сотрудничество с Фальской. Почему-то оставил свое кровное детище «Малое обозрение». Что же, Старый доктор, как все незаурядные люди, совмещал в себе, казалось бы, несовместимые начала. Доброта и щедрость в нем мирно уживались с железной напористостью, широкая образованность - с категоричностью, постоянная сосредоточенность - с анекдотической рассеянностью. (Рассказывают, он мог десятки раз за день поздороваться с одним и тем же человеком.) И его литературный дар, в свое время не оцененный по достоинству, тоже был своеобычен. Корчак почти всегда старался писать с улыбкой. Но почему-то от всех его произведений веет неизбывной грустью. Возможно, именно это одному польскому критику дало основание утверждать, что Корчак - это юморист, который видит мир глазами отчаяния. Да, чувством юмора Старый доктор был, очевидно, наделен от природы. А отчаянием был обязан своей эпохе. На его век выпало четыре войны (в двух он лично участвовал), две революции, словом, он жил в мире, переполненном насилием и ненавистью. Быть может, оттого он и тянулся к сиротам, что лучше многих понимал, до чего человеку трудно быть в этом мире одному...

Детское королевство на Крохмалъной улице

Существует много определений, кто такой педагог. Одно из них: человек, который принимает детей всерьез. Про Януша Корчака можно сказать: серьезнее всего на свете он относился к детям...

Всей своей жизнью, всеми написанными книгами, произнесенными речами он проповедовал абсолютную, безусловную самоценность детства. «Ребенок не будет, ребенок уже есть человек». «Нет детей - есть люди, но с другими масштабами понятий, другими источниками опыта, другой игрой чувств». Эти и другие высказывания Корчака, само собой разумеется, не следует пони---I мать так, будто он отождествлял детей со взрослыми. Как раз наоборот: на земле, по его мысли, параллельно существуют два равноправных мира, одновременно развиваются две - и каждая по-своему - цивилизации: взрослая и детская. Еще ни один педагог в мире не настаивал на духовном суверенитете детства столь решительно и последовательно, как Корчак...

Конечно, он прекрасно понимал, до какой степени дети зависимы от взрослых. Но вслед за высокочтимым им Л. Н. Толстым (его «Дневником школы в Ясной Поляне» он зачитывался) Корчак без устали призывал взрослых не только учить, но и учиться у детей, до конца жизни сохранять детскость своей натуры.

Возможно, Старый доктор в какой-то степени был ослеплен красотой и чистотой души ребенка. Но это не мешало ему видеть, что дети, как и взрослые, бывают разные. «Наивные и лукавые, покорные и заносчивые, добрые и мстительные... они умеют так прикидываться до поры до времени, что только морочат нас и используют». «Среди детей столько же злых людей, сколько среди взрослых...» Словом, он и не слишком-то очаровывался ими. Но в отличие от многих людей никогда в них не разочаровывался, а любил каждого из них таким, какой он есть... Своим последователям он никогда не говорил: мы можем перевоспитать ребенка. Нет, убеждал он их, не надо его делать другим, но сделать лучше - обязаны, «...не заставишь живого задиристого ребенка, чтобы он стал сосредоточенным и тихим, недоверчивый и хмурый не станет откровенным и чистосердечным,- писал он.- Не что должно быть, а что может быть... Не прикажешь василькам, чтобы они были зерновыми. Мы - не чудотворцы...»

В своей книге  «Как любить ребенка»  (написанной,  кстати говоря, в перерывах между боями в первую мировую войну) Кор-; излагает, можно сказать, стержневую идею своей педагогики: «Ты вспыльчивый,- говорю мальчику.- Ладно, дерись, только Ее слишком сильно, злись, но только раз в день... Если хотите, в ibtom предложении я изложил весь метод воспитания, которым я пользуюсь...»

Фантастическую мечту Матиуша Первого о детском государстве Старый доктор постарался воплотить в жизни, по крайней мере в стенах Дома сирот. Здесь наряду с педагогическим советом действуют Совет детского самоуправления (что-то вроде детского правительства), разного рода Комиссии (министерства), выходит в свет своя газета, избран и время от времени собирается на свои заседания Товарищеский суд, несколько раз в году собирается сейм. В этом микрогосударстве на Крохмальной улице есть свои сословия: «товарищи», «квартиранты»,  «равнодушные квартиранты» и т. п.,- работает своя почта (почтовые ящики для переписки застенчивых воспитанников со своими товарищами и воспитателями), учреждены свои праздники - «день грязнуль» и пр.  

Было и свое знамя - знамя зеленого цвета. (Оно сюда тоже пришло из сказки о Матиуше. Однажды, увидев рабочих, которые под красным знаменем,  мальчик-король задумался:   «А сделать так, чтобы и у детей всего мира - у белых, черных, желтых - тоже было знамя одного цвета? Нельзя ли сделать , чтобы оно было зеленым - цвета надежды?») И летом, когда Дом сирот выезжал на «Виллу «Ружичка», дети шли стройной колонной по улицам Варшавы, и все варшавяне благодаря зеленому знамени знали: это идут дети Корчака!..

Из крупных педагогов Корчак, пожалуй, первым дал детям право критиковать взрослых. За это ему, случалось, доставалось Даже от друзей, не говоря уж о противниках. Конечно, проблема отношений между детьми и взрослыми непроста. Но Старый доктор ничего и не упрощал. Он позволял своим воспитанникам критиковать взрослых, когда те были явно неправы, еще и потому, что его дети были сиротами. Кому еще они могли пожаловаться на взрослых, как не тем самым взрослым, которые их обидели? И существенно другое. В число тех, кого можно критиковать и осуждать, Корчак, не задумываясь, включает и самого себя. Больше того, в Доме сирот каждый воспитанник и каждый взрослый (читай: воспитатель) может подать в Товарищеский суд... на самого себя. И дети, стремясь осознать свою вину, часто Пользовались этой возможностью открыто исповедаться в плохих мыслях и недостойных поступках. А Старый доктор? Он не отставал от них! Подавал на самого себя в суд за то, что однажды в пылу гнева надрал уши воспитаннику-сорванцу, что необоснованно заподозрил одну девочку в воровстве и т. д. В одних случаях он был оправдан, в других - получил порицание... Его, бывало, спрашивали: если вы и ваши помощники любите детей, зачем вы столько развели демократии? Корчак отвечал примерно в том духе, что любовь как величина непостоянная сама по себе не может оградить ребенка от произвола воспитателя, для этого нужна «конституция», некий механизм, который бы охранял права детей и в том случае, если воспитатель, фигурально выражаясь, встал не с той ноги...

Поразительно рано сложились взгляды Корчака на историческую миссию педагогики. Еще будучи школьником, он написал: «Изменить мир - это изменить систему воспитания». Сказано с чисто возрастной безоглядностью. Но, надо заметить, в дальнейшем его взгляд на роль воспитателя претерпит не столь существенные изменения. Корчак слабо верил - и действительность довоенной Европы мало его в этом обнадеживала,- что мир взрослых скоро станет совершенным. Ставку Старый доктор делал на мир детей. Для Корчака и его последователей будущее - это не другой, более совершенный мир, а другие, более совершенные люди. Утопичность такого взгляда на прогресс очевидна. Но, думается, она была очевидна и для самого Корчака и его единомышленников. А что им оставалось делать? Жизнь одна, к тому же коротка, счастливая жизнь на земле наступит лишь когда-то, если вообще когда-нибудь наступит, а вот воспитать детей в соответствии со своими идеалами и через них увидеть прекрасные черты грядущих дней - так отрадно и заманчиво, что ради этого стоит жить и работать, не жалея сил...- Еще не так давно в педагогических изданиях довольно часто можно было встретить выражение «абстрактный гуманизм». Оно, как правило, использовалось, когда речь заходила о корчаковской педагогике и политических взглядах Старого доктора... Да, строго говоря, он не был ни правым, ни левым. Если бы его, как в известном анекдоте, спросили: за красных он или за белых,- он бы наверняка ответил: я - за детей. И в самом деле: сирот он подбирал по обе стороны политических и социальных баррикад. Они поступали в его приюты несчастными, голодными, больными, завшивевшими. И Старый доктор, засучив рукава, выхаживал, лечил их и согревал дружеским словом. Да, это был гуманизм. Но почему абстрактный? Абстрактным он был у тех, кто шумно возмущался социальной несправедливостью, метал воображаемые громы и молнии в богатых и ничего не делал, чтобы на лице хоть одного конкретного ребенка появилась робкая, но счастливая улыбка...

Где бы ни бывал Корчак - а он объездил и повидал мир от Маньчжурии до Лондона,- всюду увиденные им картины людского горя щемили душу. «...Не могу удобно жить,- тоскливо признается он в письме одному из своих друзей.- Стыжусь, что имею, что есть, зная, что дети голодают, и питаю отвращение к моей улыбке, когда кругом молодые измученные лица. Требую уважения к ребенку. Но правильно кто-то меня спросил: «А кто сегодня уважает человека?» К чувству стыда за все, что происходит вокруг, примешивается чувство недовольства самим собой: «Если б я был молодым, у меня было бы больше инициативы, меньше сомнений. Ничего не поделаешь, старею, я устал, полон забот. Столько работы. Все это запоздало. Все в то время, когда ода думают об отдыхе. Не жалуюсь. Никто в этом не виноват, должно быть. Но больно...» Эти строки написаны, когда ему по сорок девять лет. Впереди у него еще пятнадцать лет жизни. Устоит ли Януш Корчак перед волнами накатывавшего на него чаяния?

Еще в начале тридцатых годов он предчувствует, что на Европу надвигается новая страшная война. Год от года усиливается еврейская - и не только еврейская - эмиграция в США, Канаду, Австралию. Сам Корчак в эти годы дважды посещает Палестину. Ему предлагают остаться там и продолжить свое дело земле предков. Удобный случай, чтобы резко изменить свою жизнь, немного перевести дух!.. Но нет, он отказывается. Видимо,  и его родители, он в большей мере ощущает себя поляком, чем евреем. Да и кто сказал, что он может по доброй воле оставить свои приюты, бросить своих детей?

Когда германские войска вторглись в Польшу, Корчак, готовый тотчас отправиться на фронт, надевает мундир майора Войска Польского. Нет, его, старика, не пускают на войну. И тогда он идет на радио, призывает поляков сопротивляться до последнего,  а детей успокаивает, дает им советы, как вести себя в условиях войны... Увы, вскоре немцы вошли в Варшаву. Но и тогда он, великий и смешной старик, ходит по городу в мундире майора, рискуя в любую минуту быть расстрелянным на месте. А в день, назначенный для переезда Дома сирот в гетто, он бросается с кулаком на солдат, пытавшихся отнять у сирот грузовик с картошкой. И за это угождает в тюрьму.

Еще до этого случая один из поляков, сельский староста, питая огромное уважение к Старому доктору, предлагает ему бежать из Варшавы в укромное место. Поблагодарив старосту за предложение, Корчак сказал, что не имеет морального права принять его: «Я должен на деле подтвердить то, чему я был верен и что проповедовал всю жизнь...» А когда он за стычку с мародерами попадает в тюрьму, его бывшие воспитанники собирают деньги, чтобы подкупить кого-то из представителей «нового порядка» и освободить своего учителя. В то же самое время упоминавшаяся выше Мария Фальская, забыв обиды прошлых лет, готовит все необходимое, чтобы Корчака после освобождения переправить в одну из нейтральных стран. Все напрасно! Выйдя на свободу, он прямым ходом направляется в гетто, где теперь живут его воспитанники.

Живут?.. Нет, это слово здесь явно не подходит. В гетто, небольшой район Варшавы, окруженный высокой стеной с колючей проволокой, согнано почти 400 тысяч человек. Все они обречены на смерть - от нищеты, голода, болезней, крутых расправ карателей... Надо ли говорить, что в самом страшном положении оказались дети. Многие из них не могут понять, почему, за какие провинности они должны жить в этой гигантской тюрьме под открытым небом. Чтобы добыть для себя (и для своих родителей тоже) кусок хлеба, а иногда и просто из желания подразнить полицаев, они перелезают через стену. Их ловят и расстреливают на месте. И такой исход, как это ни прозвучит дико, еще в лучшем случае. В худшем - мальчишку могут попросить вновь взобраться на стену и расстрелять его прямо на ней.

Нетрудно представить, каково было душевное состояние Старого доктора в дни, которые он провел в гетто. Всю жизнь проповедовавший коленопреклоненное отношение к ребенку, он видит из окна Дома сирот, как дети бегают и играют на улице среди замороженных трупиков своих сверстников. Более изощренного издевательства над его мечтой превратить мир в игровую детскую площадку нельзя было придумать. Фашизм с точностью до наоборот показал ему, как можно глубоко и страстно ненавидеть детей, преподал всему человечеству последовательную педагогику истребления и планомерного превращения их в удобрения для полей.

Но Старый доктор, несмотря ни на что, не сдается. В первый год оккупации ему еще каким-то чудом удается вывезти своих воспитанников на лето за город. В Доме сирот до последнего дня царят чистота, порядок и дисциплина. В нем время от времени устраиваются детские праздники, ставятся спектакли. (Вот в каких экстремальных условиях проявились сила и стойкость детского самоуправления, которое Старый доктор развивал и поощрял еще на Крохмальной улице!) По выражению одного из биографов Корчака, Дом сирот среди ужасов гетто напоминает оазис, перенесенный туда из другого мира.

А между тем Старый доктор из-за душевных переживаний и полуголодной жизни еле держится на ногах. «И нет во мне здорового кусочка»,- невесело признает он в своем «Дневнике». У него плохо работает сердце, отекли ноги, резко ухудшилось зрение... «Еда - это труд, а я так устал...- поверяет он «Дневнику» свои печали.- Не сил не хватает, а воли...» Но своей предельной усталости он не показывает никому. Да и некогда показывать. Хоть из-под земли, но надо доставать деньги и кормить воспитанников Дома сирот, которых день ото дня становится все больше.

Увы, не все взрослые в гетто вели себя одинаково мужественно (хотя и осуждать кого-то за это трудно). Были случаи, когда родители бежали из гетто, бросив на произвол судьбы своих детей. Обыденным явлением здесь стали подкидыши. Специально для них был создан приют, но в нем заправляли люди, для которых свой карман был дороже жизни малышей: они обкрадывали их как могли. «У входа в нос бил запах кала и мочи,- свидетельствует один из очевидцев.- Младенцы лежали в грязи, моча замерзала, и на этом льду лежали окоченевшие трупики...» Зная, что там творится, Корчак (мало ему своего Дома!) просит отдать этот приют под его начало. Сохранилось его заявление в управу, написанное по этому поводу. В том, что Старый доктор написал в нем, как говорится, весь он.

«Как организатор я не умею быть начальником. И здесь, и во многих других местах мне мешали близорукость и полное отсутствие зрительной памяти. Старческая дальнозоркость компенсировала первый порок, второй усилился. Это имеет хорошую сторону я не узнаю людей и весь концентрируюсь на деле, не настраиваюсь заранее против, не помню обид...

Испытательный срок - четыре недели, начиная, ввиду срочного задания, со среды, самое позднее с четверга. Прошу предоставить мне служебную квартиру и двухразовое питание... впрочем, могу обойтись и без этого», Написать такое заявление мог лишь человек, который боялся, ему откажут. Но, как и следовало ожидать, ему пошли навстречу. И Старый доктор с яростью и упорством матери, борющейся за жизнь ребенка, наводит в приюте для подкидышей относительный порядок за короткий срок. А ночевать он приходит в ой родной Дом сирот...

Летом 1942 года начинается ликвидация гетто. Вернее сказать, ликвидация тех, кто в нем находится. Гитлеровцы отводят в Варшаве специальное место около Гданьского вокзала - так называемый Умшлагплац, куда они пригоняют людей, подлежащих уничтожению. Здесь их прикладами загоняют в грузовые вагоны I везут в Треблинку, где уже начала свою адскую работу фабрика смерти с газовыми камерами и крематориями. Последняя запись в «Дневнике» Корчака: «Поливаю цветы. Моя лысина в окне - такая хорошая цель. У него винтовка. Почему он стоит и спокойно смотрит? Нет приказа. А может, штатский, был учителем в деревне?.. Что сделал если бы я кивнул ему головой? Дружески приветствовал рукой?..»

До последнего Корчаку хотелось верить, что доброе начало в 1человеке победит.

Эту запись он сделал 4 августа. А на следующий день Варшава была потрясена невиданным по тем временам зрелищем: из гетто по направлению к Гданьскому вокзалу колонной по четыре человека в ряд шли воспитанники корчаковского Дома сирот. По обе стороны улиц стояли полицаи. Колонну сопровождали конвоиры с автоматами. Один шаг в сторону - и это будет твой последний шаг в жизни... Но что всех прохожих удивляло: дети были одеты в воскресную форму, настроение у всех было приподнятое - они пели и старались идти в ногу. И уж что совсем было необычно: над колонной развевалось зеленое знамя - знамя цвета надежды. Дежурные полицаи, не понимая причины такой торжественности, на всякий случай вытягивались и отдавали колонне честь. Впереди нее шел Старый доктор. Он был спокоен, сосредоточен, на солнце нестерпимо ярко поблескивали стекла его очков. Колонну вместе с другими воспитателями замыкала его ближайшая помощница Стефания Вильчинская, женщина, которая, как и он, еще в молодости обменяла успешную карьеру в науке на скромную должность воспитателя сирот...

Говорят, что Старый доктор в числе других узников гетто питал в отношении гитлеровцев некоторые иллюзии, полагая, что их зверствам все-таки есть какой-то предел, и верил утверждениям немецкой пропаганды, будто вывозимые из гетто люди переселяются куда-то на восток... Кто знает, может, Корчак в самом деле питал какие-то иллюзии, а вернее, хранил в душе ту самую надежду, которая умирает последней. А не будь этих иллюзий и этой надежды спасти детей во что бы то ни стало, он бы, наверное, и дня не прожил в аду гетто...

Но что совершенно точно: 5 августа 1942 года у него никаких иллюзий уже не осталось. Многие дети еще не успели позавтракать, как ворвавшимися в Дом сирот карателями им было приказано строиться и следовать на Умшлагплац. Старый доктор, конечно же, все понял. Но виду не подал...

Для чего же тогда понадобился этот трагически торжественный марш по улицам оккупированной Варшавы? И почему ни дети, ни Старый доктор не проявляли признаков беспокойства?

На этот счет есть несколько версий. Самая убедительная из них гласит: Старый доктор сказал детям неправду - за всю свою жизнь первую неправду! Он сказал им, что они едут, как в былые времена, на загородную прогулку. А поэтому, дети, наденьте воскресную форму! И выше, как можно выше поднимите зеленое знамя!

«По мнению некоторых, дети знали, куда ведет их любимый доктор,- пишет польская публицистка, лично знавшая Корчака.- Не знаю, как было на самом деле, но мне кажется это невероятным. Такое презрение к смерти несвойственно детям. Более вероятным и гораздо более возвышенным кажется мне обман, обман до последнего вздоха, обман, на который способны только родители умирающего ребенка. Этим обманом наперекор действительности, этим полным самоотречением, героической режиссурой марша к смерти Корчак поднялся на нечеловеческую высоту, придав глубочайший смысл всей своей жизни... К несчастью, он был наделен богатым воображением и мысленно видел их смерть. О своей он, конечно, не думал. Но еще час, еще пятнадцать минут, еще минуту он мог поддерживать в детях веру в завтрашний день, дарить им радость. Еще пятнадцать минут, еще минуту... Может ли сделать больше бессильный человек?»

Рассказывают, что появление колонны Дома сирот на привокзальной площади вызвало среди карателей легкую панику. Так, стройными рядами, с песней, сюда не приходила еще ни одна партия обреченных на смерть людей. Что это такое? - по свидетельству одного из очевидцев, закричал немецкий офицер, комендант Умшлагплаца. Корчак с детьми, объяснили ему. Он на мгновение задумался, стал вспоминать. Но когда вспомнил, дети были уже в вагонах. Спросил доктора, он ли автор «Банкротства юного Джека». Тот подтвердил, спросив, какое это имеет отношение к отправке детей. Нет, никакого, поспешил заверить его офицер, читал в детстве, хорошая книга, можете остаться, доктор. А дети? - спросил доктор. Нет, дети должны ехать... Вы ошибаетесь! - крикнул доктор.- Дети прежде всего! И задвинул за собой двери вагона.

Через несколько минут поезд тронется по направлению к Треблинке...

На месте смерти Корчака в Треблинке стоит большой камень. На нем короткая надпись: «Януш Корчак и дети».

10 ЗАПОВЕДЕЙ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ