Роль одежды в поминально-погребальной обрядности.
Считалось, что умершие (родители, диды, дзяды) имели большую власть над живыми и могли быть доброй или злой силой для семьи. Погребальные обычаи и обряды направлены на то, чтобы задобрить умерших, а вместе с тем оградить себя от действия смертоносной силы. Одежда имела определенную функциональную направленность в погребальных и поминальных обрядах и отличалась характером покроя, материалом, цветом, способом изготовления и др. Одной из особенностей был обычай хоронить в одежде, в которой человек венчался. В Бежецком у. Тверской губ. автором записана поговорка: «В чем венчаться, в том и скончаться». Как говорили, «брашно» (брачное) надо беречь и в нем ложиться в гроб. Венчальная рубаха, обычно сохранявшаяся всю жизнь, часто служила и погребальной. Предметы, в том числе одежда, бывшие в церкви во время обрядового богослужения, по воззрениям крестьян, имели особое значение. Возможно, однако, что корни этого обычая — надевать брачную (обычно лучшую) одежду умершему — восходят еще к дохристианской древности. Погребальную одежду шили и заново. Упоминания о новой одежде для покойника очень часты при описании погребальных обычаев у русских, украинцев и белорусов. Но наряду с новой одеждой был и такой обычай: хоронили в той самой рубахе, в которой человек умер. Или же клали эту рубаху с ним в домовище, а новую одевали на него (Олонецкая губ).
Обычай заранее заготовлять смертную или смерётную одежду был широко распространен и сохранился до нашего времени. Иногда заготовленную рубаху шили не до конца, оставив не вырезанным ворот или не доделав другие детали, которые доделывали покойному уже после смерти (Пермская губ).
Материал для одежды в XIX в. был домотканым, а к концу XIX— началу XX в. и покупным (фабричным), но там, где в какой-то мере сохранялось ткачество, обязательно использовали холст. Шили все «холстовое». Особый способ кройки при этом состоял в том, что не пользовались ножницами, а рвали холст, шили на руках, швейные машины не использовали. Шитье также исполнялось особым способом: обязательно вперед (а не назад) иголкой. До сих пор (в отдельных местах), когда шьют одежду для умершего, «назад не ступают» (Архангельская обл., Каргопольский р-н). В Костромской губ. шили с изнанки, стежками (а не «втачку», не «взахват»), узлов не делали, иначе покойник якобы придет за кем-нибудь из семьи. Так же считали крестьяне Саратовской губ. Было принято шить от себя (от себя строгали доски для гроба).
На Украине сорочку для умершей молодой женщины вышивали более старым способом: вышивка шла по верху ткани, и изготовляли пряжу для сорочки с помощью веретена, а не самопряхи.
Считалось, что умерший мог повредить живым, поэтому стремились предохранить не только людей, но скот и урожай. Для этого в Киевской губ. (в середине XIX в.) после выноса тела хозяина дома завязывали ворота красным поясом, чтобы за хозяином не пошла и «худоба» (скотина). Поясу, особенно красному, придавалась, видимо охранительная сила, что видно и из других обрядов.
Одежду умершему одевали не так, как живым. Например, онучи завертывали не в правую, а в левую сторону, оборы скрещивали не сзади, как обычно, а спереди. Особенность погребальной одежды заключалась в ее покрое и устройстве деталей. Она сохраняла старинный покрой, как правило, повторяла фасоны, давно вышедшие из быта. Старые люди тяготели к формам одежды своей молодости или своих родителей. Рубаху «на смерть» стремились сшить цельной — без подставки. У украинок такая сорочка называлась додшьной, а не на станку, до шдточки, т. е. с подставой. Рукава рубахи чаще шили без обшлагов и без брыжжей — оборок, которые были сравнительно новым явлением. Характерен старинный обычай в качестве застежек использовать завязки. Рубашка, надеваемая «на смерть», не застегивалась ни на запонки, ни на пуговицы, а завязывалась тесьмой или гарусом (Рязанская губ). На Украине умершим женщинам не застегивали сорочки на запонки, а пользовались завязками, как и при венчании.
Старинных форм одежды особенно придерживались старообрядцы. Автором зафиксирована смертная одежда старообрядцев бывш. Олонецкой, Пермской губерний и Сибири — Забайкалья. В Каргополье (Олонецкой губ.) женский комплекс состоял из рубахи туникообразного прямого покроя (в то время как распространенным типом рубахи в XIX начале XX в. была поликовая рубаха—с плечевыми вставками) и широколямошника — широкопройменного» сарафана, который носили в старину, а в конце XIX—начале XX в. другие фасоны сарафана или городское платье (состоявшее из юбки и кофты) вытеснили его из быта. Широкопельный (широколямошный) сарафан из синей ткани оставался преимущественно у старообрядцев в качестве моленной одежды. Погребальный сарафан, как и другую одежду, шили из белого холста.
На мужчин одевали балахон или кафтан, сшитый с клиньями от талии (или со сборами), служивший в жизни только моленной одеждой. В мужской погребальной одежде кержаков Пермской губ. сохранялась рубаха-косоворотка с разрезом на правой стороне, как это было принято в старинных венчальных рубахах этого региона, а не на левой, как стали носить впоследствии. В смерётной мужской и женской одежде семейских Забайкалья сохранились старинный покрой и формы головных уборов.
Для погребальной одежды характерны такие эпитеты, как «новая», «праздничная», «лучшая». На покойника одевали самую лучшую одежду и лапти: женщин клали в нарядном, иногда шелковом сарафане; покойника убирали в парадное платье; у гуцулов заботились, чтоб тело умершего . . . «файно та пишно опочивало». . . чтоб . . .«файний та лишний був на том СВIТI».
Обмыть и обрядить умершего хозяина звали кого-нибудь из деревни: наряжать мог всякий, но не близкий родственник. Были и специальные люди, которые занимались обмыванием и одеванием покойников. Во Владимирской губ. такой человек назывался умывальник, наряжалъник, скуталъник Голыми руками покойника не трогали. Мыли овечьей шерстью. Если человек умер от заразной болезни, одевали рукавицы. У карелов покойника брали обязательно в рукавицах.
Чтобы снять с умершего рубашку, раздирали надвое — «деруть вщ пазухи аж до долини». Если она была неплохой, то, выстирав ее, вывешивали на шесть недель («не шевелили» ее), а потом отдавали кому-нибудь на помин.
Мужчинам одевали рубаху, штаны; женщинам — рубаху и одежду, носившуюся в данном регионе (сарафан, поневу, сподницу и т. д. ). У русских женщинам передник не одевали. У украинцев в состав женской одежды входила запаска, выполнявшая функцию передника, а у белорусов — хвартух.
На умершем воротник рубахи надо было оставить расстегнутым, если супруг хотел вступить во второй брак. Для этой же цели покойника перепоясывали красным поясом и трижды перебегали дорогу. На Украине иногда хоронили женщин в «каптанах» с червонными лацканами. Это объясняется тем, что раньше в них венчались. Мужчин и женщин обязательно подпоясывали; иногда подвязывали рубаху у ворота и запястий. Пояс был важной составной частью одежды; даже ребенка хоронили обязательно в подпоясанной рубашечке. Иногда пояс укладывали поперек на две домовины из-за поверья, что при воскресении покойник должен быть подпоясанным. Женщинам голову покрывали чепцом, сорокой или повойником, а сверху платком или наметкой. Мужчинам одевали шапку или клали ее сбоку, когда же священник возражал против одевания шапки, ее прятали под подушку.
Специальной одеждой умерших были саван и куколь. Саван входил в комплекс погребальной одежды у русских и одевался поверх домашнего платья, как бы заменяя верхнюю одежду. Д. К. Зеленин полагал, что этот обычай обусловлен тем, что ранее славяне жили в более теплом климате. Саван шили из двух или трех полотнищ холста, сшитых друг с другом длинными сторонами; сшивали его и с одной поперечной стороны, и получался как бы мешок, одевавшийся на голову. Саваном обертывали человека и накрывали его сверху. Иногда вместо савана тело окутывали куском холста и обвивали длинной полосой ткани. По савану пеленали тесьмой — специальным свивальником, как это было у старообрядцев Пермской губ. Свивали так, чтобы тесьма скрещивалась спереди.
Из описаний украинских погребальных обычаев видно, что гроб (трупу, трумно, деревище, домовище) обивали внутри серпанкой (намiткой) — грубой холщовой или хлопковой рединкой или тонкой рубашкой. Старых женщин, кладя в домовину, завертывали в намiтку поверх свитки. Под голову обычно клали сено, стружки (оставшиеся после изготовления труны), васильки, иногда мак (это имело ритуальное значение). Белый холст или миткаль постилали поверх березовых листьев (распустив новый веник), которыми набивали и подушку, положив в нее ароматические травы (полынь и др.), иногда — кудель. Обычай класть березовые листья (или даже весь веник) был распространен у всех трех народов. Но кудель в некоторых местах не клали, опасаясь неурожая льна.
По-видимому, у украинцев и белорусов в XIX—начале XX в. чаще, чем сшитый саван, применялась ткань, служившая подстилкой и покрышкой. Известное подтверждение этому — сведения об украинцах Курской губ., которые не свивали в саван умерших, в противоположность соседним русским.
Вероятно, значение савана как замены верхней одежды — явление древнее. Но, по данным конца XIX — начала XX в., в ряде мест одевали н верхнюю одежду. Так, например, в Вологодской губ. одевали сначала верхнюю одежду — «оболочку», а потом уже — саван. В украинских материалах о погребальных обрядах нередко упоминаются свитка, жупан, корсетка, киптарь и т. д.
На Европейском Севере специфической частью погребального Комплекса одежды мужчин и женщин был куколь — род мешкообразного головного . убора из холста, который одевался под саван. О погребальной одежде говорится в причитаниях, распространенных в XIX— начале XX в. в восточнославянской погребальной обрядности:
. . .Уж тя платьица нездешний обуточка не прежняя. . .
или
. . .Не во светлое ты платье наряжаешься? Во опально черно кафтанчишко одеваешься,
А на ноженьки-то не сапоженъки козловые, А домашние башмачки ли что холщовые. .
Босыми никогда не хоронили. Обували в чулки, башмаки, чаще всего сшитые из сукна, холста или завертывали ноги в ткань или же обертывали онучами и одевали лапти. Последнее было особенно распространено в центральных русских губерниях и у белорусов. Крестьяне, придерживавшиеся старины, вне зависимости от состоятельности, одевали умершему новые лапти. Обували лапти даже тогда, когда при жизни человек их не носил (Нижегородская, Костромская, Владимирская, Пермская и другие губернии). Сапоги в домовину не клали, считая их «модными»: «на том свете», как говорили, «моды не надо». Правда, в Олонецкой губ. (Петрозаводском, Олонецком, Повенецком уездах) иногда хоронили в сапогах, при этом выдергивали железные гвозди из обуви или же надевали сапоги, сшитые только дратвою. Одной из причин, по которой украинцы обували умерших в постолы (мягкие кожаные туфли, собранные на ремешке вокруг ноги), а не в чоботы или черевики, было то, что в последних много «зелеза» (гвоздей) и «на том свете» в них тяжело будет ходить. Если одевали черевики или «жолтие чоботи», то без подковок. Есть свидетельства о том, что кожаную обувь нельзя одевать умершему. Возможно, что здесь имелась в виду обувь на гвоздях.
Следует вспомнить об изготовлении домовины без железных гвоздей. Наиболее старый тип домовины — это долбленая колода — сохранялся главным образом у старообрядцев. В конце XIX—начале XX в. преобладали уже дощатые гробы. В некоторых местах доски домовины скрепляли деревянными гвоздями или связывали углы лыком и новыми веревками. Не употреблять металлические, особенно железные, предметы — обычай, вероятно, восходящий к глубокой древности. Пока фактический материал о нем еще недостаточен и противоречив. Этот обычай как бы перекликается со свадебными обычаями, о которых говорилось в предыдущей главе: не надевать металлические украшения, запонки при венчании. В Лубенском у. Полтавской губ. умершей женщине одевали очипок, не закалывая его иголкой, как при жизни, — «от зглазу». В Юго-Западной Украине, наоборот, отмечен обычай втыкать иголки в одежду умершего, с целью охраны его от других мертвых. Здесь иголки играли ту же роль, что и на свадьбе. Шейный медный крест часто заменяли деревянным или восковым. Исключением из всех металлических предметов (как и при венчании) были деньги — медные, серебряные, которые клали в домовину или бросали в могилу при опускании покойника; по словам информаторов, чтобы выкупить умершему место «на том свете», или, чтобы отдать деньги за перевоз через огненную реку.
Об украшениях упоминается в украинских материалах. Женщинам одевали пацерки темного цвета (но не красное намисто). Кольцо, в котором венчался человек, одевали на средний палец руки; если не было такого кольца, то покупали. По сведениям из других районов, кольцо делали из воска или совсем не надевали. Украшения девушки были сложнее. Необходимо упомянуть о роли меховой одежды в похоронных обрядах. Покойника обычно клали на солому, иногда еще и на кожух, который оставался лежать (волосом вверх) в переднем углу в течение девяти дней. Так же делали на «сороковины». Душа умершего якобы приходила домой на кожух.
Предметы, которые клали в домовину, по существовавшим представлениям, могли понадобиться умершему «на том свете». Клали мыло и гребень, которыми пользовались при мытье и расчесывании волос покойника. Помещали в домовину полотенце, которым его утирали, и личные вещи покойного. У белорусов, например, клали трубку и табак, табакерку (если он при жизни нюхал табак); к поясу привешивали сумочку — калиту и грибенец, за пазуху затыкали хустку, т. е. все, что могло понадобиться покойному в «дальней дороге» и за что он будет благодарен своим родным. Клали смену белья; женщинам — иголку с ниткой. Обычай класть запасную одежду покойнику имелся и у соседних народов, в частности, он отмечен у коми-пермяков: мужчине клали рубаху и порты, женщине — две-три рубахи и столько же дубасов — сарафанов, а у народов Сибири одевали на умершего все его платья или клали с ним в мешке. Иногда в могилу помещали инструмент, соответствовавший роду занятий умершего. В восточных русских губерниях было в обычае класть лыко и кочедык для плетения лаптей (Костромская, Нижегородская губернии). В Инсаровском у. Пензенской губ. этому давали такое объяснение: чтоб умерший плел лапти для себя для других ранее умерших. Клали хлеб-соль, иногда баранки, яблоки, водку, чему, как правило, противился священник.
Обряды и поверья, связанные с волосами
Покойнику расчесывали волосы и клали с ним гребенец, а в Олонецкой губ. остриженные волосы покойницы клали в домовину. С волосами следовало обращаться с осторожностью. У многих народов, в том числе и у восточных славян, существовало поверье, что при помощи волос можно испортить и извести человека. Принято было не бросать волосы «зря», а собирать их. Так, у белорусов, остригая волосы, клали их в лапоть или сапог или же затыкали в щели избы. Некоторые старые женщины копили волосы, чтобы набить ими подушку для домовины. Не бросали и остриженные ногти, а клали в гроб с умершим, объясняя это тем, что ему предстоит на «том свете» взбираться на гору. По сведениям из Смоленского у., ногти предварительно зашивали в повойник и клали вместе с умершей. Собирание очесок волос и ногтей рук и ног было принято в Европейской России и в Сибири. Весьма интересен факт использования собственных волос умершего для его похоронной одежды. Смертная рубаха (носовка) из д. Городня Духовщинского р-на Смоленской обл., по сведениям Н. И. Лебедевой, была вышита вдоль швов, по сторонам центрального полотнища нитками (черными, синими, желтыми) и собственными волосами хозяйки рубахи. Белорусские женщины ткали себе саван, включая в ткань собственные волосы. Видимо, это было связано с представлением о том, что при помощи волос можно не только было нанести вред человеку, но они могли служить ему и защитой: у многих народов ношение пряди собственных волос служило амулетом. С этой охранительной функцией, видимо, и надо связывать использование человеческого волоса для погребальной одежды.
Одежда в похоронных играх
В трудах, посвященных сложным и интересным обычаям игровых похоронных действий, слабо или совсем не освещается одежда участников игр. В ряде мест Украины, особенно у бойков и гуцулов, проводились в конце XIX—начале XX в. похоронные игры, восходящие в древней общеславянской погребальной обрядности в виде общественного собрания около умершего, сопровождавшегося хмельным питьем и носившим оргийный характер. Принято было при покойнике веселиться: играть на сопелках, трембитах и других инструментах, петь, рассказывать анекдоты, сказки, играть в карты и разыгрывать драматические действа. Этот комплекс обрядов был направлен на противодействие губительному действию смертоносной силы и вместе с тем на обеспечение помощи умершего живым. Игры, разнообразные по своей тематике, связаны были с переодеванием — ряжением и оригинальными атрибутами. Немалое место в играх занимало изображение смерти, похорон. Популярная игра «дед и баба» состояла в том, что мужчину одевали как деда, делали горб из соломы, надевали гуню, широкие гачи набивали соломой, подпоясывали соломенным поясом, лицо мазали сажей, прикрепляли бороду. Другой мужчина одевался бабой. Между дедом и бабой разыгрывалась сцена, дед избивал бабу, и по ней начинали причитать. П. Г. Богатырев отметил фаллические элементы в костюмах «дедов» и эротизм сценок, разыгрывавшихся под общий смех присутствующих. В играх изображалась смерть: одна из женщин надевала белую сорочку, делала из кочерыжки зубы, белилась, брала в руки косу. Иногда смерть изображал парень, который выкликал всех по очереди и валил на пол, как бы в гроб. Игра имитировала похороны. Один из парней ложился на длинную лавку, его накрывали плахтою, и он изображал покойника. Другой парень в женском платке играл его жену, которая посылала за попом. Роль попа выполнял один из присутствующих, навесив на себя платки вместо риз и взяв горшок вместо кадильницы. Когда мужчины брались за скамью и хотели выносить «покойника», последний «оживал» и соскакивал с лавки. Изображались в играх также разные животные и сценки из хозяйственной жизни. Сложный комплекс действ в похоронных играх, видимо, восходит к разным историческим эпохам. Магические охранительные и карпогонические акты сочетались с играми бытового, нередко пародийного характера. Похоронные игры были и у южных соседей украинцев — славянских и балканских народов. Многие черты сближают их с карнавальными (масленичными) играми и ряжением у восточных славян, румын, болгар. Эротические мотивы выражали идею плодородия и, видимо, неслучайно в нарядах деда, бабы и других персонажей большое значение имели солома, а также гуня, соответствовавшая вывернутому кожуху или шубе у других восточнославянских групп.
Цвет погребальной одежды и траур
Белый цвет преобладал в погребальной одежде восточных славян. У мужчин — белые сорочка и штаны, чулки, войлочная шапка; у женщин — рубаха-сорочка, сарафан, сподница, белая свитка, белая намитка или хустка и т. д. Трауром для близких служила обычная одежда, но без украшений: понева «без нарядок», белые рубаха и касталан, белый платок. Так ходили в течение года, но позднее — в начале XX в. — шесть недель. «По печали» надевали горемычную поневу (так же, как под венец) с белой холщовой вставкой — прошвой (Рязанская, Тамбовская губернии). Женские головные уборы, в частности сороки, шили из белого холста; по очелью вышивали белыми нитями (Рязанская, Тверская губернии). В основной белый цвет как бы вкрапливались другие, темные, цвета, в частности, немало упоминаний о черном и синем цветах в погребальной и траурной одежде. В Переяславском у. Киевской губ. мужчин одевали в синий жупан, женщин — в синюю плахту (синятку), зеленую или голубую запаску (Полтавская губ.). В случае смерти близких девушка не носила красных лент и поясов, снимала серьги; девушка-сирота венок носила из голубых и зеленых лент. Белорусы подпоясывали умершего синим пояском. Кисея (рединка) для женского головного убора обычно украшалась тканой красной полосой, а при трауре — синей. Красный цвет в похоронной одежде не был полностью исключен: на девушках или молодых женщинах (у гуцулов) были отдельные части одежды и украшения красного цвета. Убирали их в сорочку с красной вышивкой на плечах. Существовало даже представление, что если кому надеть сорочку с черной вышивкой на плечах. В. В. Данилов поднял вопрос о наличии красного траура у украинцев на основании изучения фольклора, где говорится о казацком быте: . . .Казаченьки поле вкрыли Червоною кытайкою. . . И далее: . . .Очи мои козацкы, молодецки Червоною кытайкою запните. . . В чумацких песнях чаще встречается иное: . . .Нарядили тому чумакови Трупу из рогожи. . . т. е. хоронили чумака, завернув в рогожу, а казака в одежду из красной ткани. В старинной одежде казаков (XVIII—начала XIX в.) преобладал красный цвет. Жупан шили преимущественно из красного сукна или китайки, шили их также и из синей ткани, но с красными лацканами, поясом и на красной подкладке. В начале XX в., как писал В. В. Данилов, в украинской похоронной одежде преобладало белое полотно, а не красная ткань. В походной жизни казаков красная китайка от подкладки или верха жупана употреблялась для разных надобностей, в частности, для обертывания убитых казаков. «Вследствие повторяемости этих случаев могла возникнуть ассоциативная связь между представлением о смерти и красным цветом, и ему придавалось ритуальное значение». Красный цвет для погребальной одежды имел узколокальное бытование и был связан со спецификой казацкого быта, не имея повсеместного значения в украинской похоронной обрядности. Ткань черного цвета применялась главным образом для верхней одежды. В XIX—начале XX в. черный цвет стал более активно проникать из города в погребальную и траурную одежду. Я. Головацкий писал, что горожанки в Галичине во время жалобы — траура повязывали голову черными или синими платками. Черный цвет одежды на умершей старой женщине рассматривался как городское влияние, распространившееся из Польши. Вытеснение белого цвета черным в погребальной и траурной одежде сельского населения усиливалось. Процесс этот происходил и у западных славян. В Чехословакии черный цвет в погребальной и траурной одежде широко распространяется только в XIX в. В начале XX в. новым явлением, проникшим также, видимо, из города, было окрашивание гроба в черный или коричневый цвета, девушки — в розовый, а парня — в голубой. Траур отмечался способом ношения одежды и изменением прически. В знак печали родные ходили в том платье, в котором их захватила смерть родственника; гуцулы-мужчины не надевали шапок до конца похорон. В Мосальском у. Калужской губ. отмечен своеобразный обычай: в знак траура все сопровождавшие покойника повязывали себе голову белыми полотенцами, не исключая мужчин, а иногда и самого духовенства. Девушки после смерти отца или матери распускали волосы и не заплетали кос. При трауре женщины носили платки внакидку, без завязывания. Древность этого обычая зафиксирована в одной из гравюр XVII в., где изображены похороны, и сопровождающие покойника женщины показаны в накинутых платках-покрывалах. Этот же способ покрывать голову внакидку зафиксирован в начале XIX в. в акварельном рисунке с натуры, изображающем поминальный день на кладбище г. Тихвина: женщины представлены в покрывалах, наброшенных на кокошники. Близкие умершего в трауре расстегивали ворот у рубашки, женщины не надевали передника после смерти близкого человека до 40 дней, а затем носили передник (обязательно белый) до трех лет (Рязанская губ). В траурной, как и в погребальной одежде, заметен возврат к древним формам и способам ее ношения. Так, например, в д. Сумерки Тамбовской губ. в начале XX в. молодые женщины уже переставали носить поневы, но в случае смерти близких обязательно надевали их — «печалились». Шушка — рубахообразная белая полушерстяная одежда, сохранявшаяся в девичьем костюме Скопинского у. Рязанской губ. (надевалась поверх рубахи, с поясом), служила также погребальной и траурной одеждой для девушек и старух. Характерный способ ношения одежды (в знак траура) — накидывание ее на голову. В Рязанской губ. в начале XX в. сохранялось несколько видов такой одежды. Кодман — одежда туникообразного прямого покроя из черной тонкой домотканой шерстяной материи; рукава его не сшивали в нижней части, а ворот не прорезали. Женщины носили его как плащ (накидывая на голову) до шести недель после смерти кого-либо в семье; обычно же, если его надевали, то только старые женщины в ненастье. Пониток (или чекмень) из Михайловского у. другого покроя — сильно расклешенный (в распластанном виде образует полукруг), с длинными рукавами, сшитый из темной шерстяной домотканой материи; в «горе» женщины накидывали его на голову.
***
Общепризнанным является тот факт, что следы древнейшей духовной культуры сохраняются наилучшим образом в обрядах, в народных знаниях о потустороннем мире и так называемых малых формах фольклора (Панченко А.А., 1998, с. 29). Причина этого состоит в том, что в сложных жанрах фольклора зачастую этнографический субстрат (собственно ритуальная сторона) подвергается творческой переработке и отчасти подчиняется требованиям художественной системы. Представляется интересным, насколько же явно («чисто») возможно выделены эти древнейшие элементы духовной культуры. Рассмотрим это с точки зрения исследования погребального обряда.
Очевидно, что исторические изменения ритуала и фольклора неизбежно сопровождаются перестройкой функций, деформацией и самостоятельным воспроизведением символов, мотивов и даже сюжетов. B особенности это относится к религиозно мифологическим представлениям и обрядовым действиям. B этой связи приходится сталкиваться с тем, что некоторый факт культуры, имея почти неизменную форму, утрачивает большую часть содержания: человек знает, зачем он совершает какое-либо обрядовое действие, но не знает, почему. Иными словами, цель есть (хотя и не всегда), а объяснения действиям нет. Каждый элемент обрядового действия семиотически маркирован по отношению к своему реальному прототипу и тем самым уже вторичен. Предмет выступает в обряде не в своём практическом значении, а в «ритуальной функции». Это вторичное культурное значение реалии может сильно отличаться от её природных свойств и функций. Рассмотрим, каким образом это происходит на примере использования полотенца в погребальной обрядности. Применение полотенца в погребальной обрядности не сводится к одной особой функции. Имеет место комплекс функций, символическая связь между которыми угадывается весьма слабо.
Полотенце, вывешенное на воротах (возможны варианты), обозначает, что в доме есть покойник; там, где стоит вода для души и лежит хлеб в течение 40 дней, тоже находится полотенце; полотенце используется при поминках в той или иной функции; покойному в руки кладётся платок.
Гроб переносится и опускается на полотенцах, на дугу упряжи лошади вешается полотенце (ср. опускание гроба на вожжах), участники похоронной процессии вешают полотенце на руку или плечо; полотенце режется на части и отдаётся копальщикам могилы; полотенце привязывается на крест, оградки, забор на кладбище; полотенце непременный атрибут ритуальных одариваний.
Представленный перечень не претендует на полноту, в противном случае необходимо было бы включить в него также и использование всех видов полотна, тканых изделий, одежды, как покойного, так и его родственников и других. Шире речь может идти об использовании ткани в погребальном обряде, так как связь между отдельными видами тканых изделий в обряде не вызывает сомнений. B некоторых из указанных случаев функции полотенца одинаковы, в других – разные. Анализируя представленные выше примеры использования полотенца в погребальной обрядности, можно выделить ряд таких значений.
1. Полотенце – знак смерти. Это значение имеет место в первом случае: полотенце вывешено на воротах, прибита к дому, др. Очевидно, что в такой ситуации полотенце обозначает именно смерть. Известен случай, когда жена копальщика могилы запретила мужу нести в дом полотенце, полученное им за работу (говорила «возьми, чтобы не обидеть, а в дом не неси»). Полотенце для информатора несёт негативную информацию, являясь знаком смерти. Такое отношение характерно ко всем предметам с кладбища (ничего нельзя домой нести с кладбища). Bозможно, это же отношение переносится и на полотенце (оно тоже с кладбища), но полотенце может нести такую информацию и самостоятельно.
2. Полотенце – образец организованного пространства, порядка – в противовес хаосу, жизни – в противовес смерти. Этот чистый и правильный кусок холста оказывает помощь и защищает. Так, традиционно считалось, что лошади трудно вести покойника. Чтобы облегчить это, глава семьи целует лошади копыто и на дугу упряжи вешает полотенце (Зеленин Д. К., 1991, с. 350). Этот комплекс мер обеспечивает защиту и помощь. Если полотенце на дуге можно ошибочно принять за знак смерти, то полотенце в качестве поводьев, безусловно, помогает в действии. Если полотенце на дуге осуществляет скорее функцию помощи, то в следующем случае – защиты. Известно, что гроб несут на полотенцах (существуют варианты). Раньше для транспортировки гроба использовались пояса — опояски (шерстяные тканые ленты шириной 10 сантиметров с орнаментом). Иногда фиксируются случаи опускания гроба на вожжах. Между тем,
и опояски, и вожжи в дохристианских представлениях выполняют функцию защиты (ср. пояс на умершем). Применение пояса как средства защиты, вероятно, не требует пояснения. Bожжи представляют собой, как и пояс, некую грань опасности. Так, беременная женщина не должна переступать через них. А при трудных родах, вожжи могут, напротив, облегчить их. Можно сделать предположение, что, как опояски выполняют функцию защиты носильщиков от покойника, так и позднее этой способностью обладает ткань – полотенце. Таким образом, полотенце защищает живых от покойного и того мира. Д.К. Зеленин отмечает, что гроб укрывали полотенцем (Зеленин Д. К., 1991, с. 350). Bсе участники похоронной процессии были подвязаны или несли на руке полотенце (Шангина И. И., 1984, с. 204).
Аналогичны функции обыденного полотенца как средства защиты. Символизируя порядок и чистоту, полотенце, сотканное за одну ночь, не успевает утратить свои чудесные свойства и помогает от болезней людей и скота. Полотенцем перевязывали ворота, когда несли гроб на кладбище, чтобы смерть не вернулась в дом (Маслова Г.С., 1984, с. 94). Итак, полотенце выполняет функцию защиты и помощи, что, казалось бы, противоречит первой функции – функции знака смерти. Один и тот же предмет обладает противоположными значениями.
3. Полотенце – ткань – дорога. Душа по полотенцу приходит из того мира в этот. На нём она находится и отдыхает. B поминальные дни на пол стелили холст от дверей до угла, где стояла кутья, хлеб, вода и висело полотенце. Это делалось для того, чтобы души умерших приходили по ткани полотенцу. Частично подобное значение имеет и полотенце на дуге упряжи. Речь идёт о дороге из среднего мира в низший, а на примере свадебной обрядности – о дороге из среднего мира в высший (брак заключается на небесах). Как и в случае с противопоставлением значений полотенца (смерть – жизнь) присутствует противопоставление функций (дорога в низший мир – дорога в высший мир).
4. Полотенце – полотенце. Эта функция имеет место, когда полотенцем утирается душа после умывания или вытирает слёзы; покойному даётся платок в руку, чтобы он мог вытереть слёзы на том свете или по пути туда. Труднее определить ритуальную функцию полотенца в обычае ритуального одаривания – «первой встречи», хотя, вероятно, имеет место некая связь между второй и четвёртой функциями: считается, что полотенце получить хорошо, оно приносит счастье. Трудно объяснимо привязывание полотенца к кресту. Известно, что украинцы привязывали полотенце к кресту только на мужских могилах, как военный флаг у казаков (Зеленин Д.К., 1991, с. 351).
Как видно, один и тот же предмет имеет несколько ритуальных функций. Если одни из них (вторая и четвертая функции) связаны с физическими свойствами полотенца, то в других случаях такая связь прослеживается слабо.
Таким образом, прослеживаются полифункциональность использования полотенца в погребальной обрядности, то есть присутствие ряда различных функций, не всегда соотносящихся между собой. Интерес может представлять также проведение параллелей между значениями функциями полотенца в погребальной и свадебной обрядностях, как обрядах перехода из одного мира в другой, смены социального статуса. На мой взгляд, именно поэтому перспективно изучение всех ритуальных функций предмета в комплексе.
***
В традиционной культуре русских также известен обряд похорон мух и тараканов; муха является участницей осенних обрядов календарного цикла. Особенно интересным выглядит обряд похорон и выгона мух. Данный обряд привлёк внимание исследователей ещё в XIX веке. Писателем и этнографом С.В. Максимовым был описан обычай похорон мух на севере России (в восточных районах Вологодской области). Этот обычай был назван «потешным».
Этнографический материал, записанный Максимовым, выглядит так: «Похороны устраивают девушки, для чего вырезают из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и с шутливой торжественностью (а иногда с плачами и причитаниями), выносят из избы, чтобы предать земле. При этом во время выноса кто-нибудь должен гнать мух из избы «рукотерником» или полотенцем и приговаривать: «Муха по мухе, летите мух хоронить» или «Мухи, вы мухи, комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя себя съешь». Максимов отмечает, что детали обряда везде одни и те же, однако «кое-где вместо рукотерника советуют изгонять мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действеннее, т.к. муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова». Максимов также пишет, что «обычай хоронить мух, тараканов и клопов практикуется не только на Семёнов день, но и на Змейник Осенний (Воздвиженье), и на Покров, и на некоторые другие праздники».
Смысл обряда заключался не только в уничтожении и выгоне насекомых из крестьянских изб, но и в том, что во время «мушиных похорон» девушки устраивали себе смотрины, стараясь показать свои достоинства перед собравшимися посмотреть на обряд зрителями, особенно парнями, которые высматривали невест. Ведь приближалась осенняя пора свадеб; недаром считалось, что с Семёна-дня до конца ноября — свадебные недели.
В 1880 году собиратель русского фольклора Забылин так описывает исследуемый обряд: «Летопроводец (Семёнов день) считается днём, с которого оканчивается существование мух, тараканов, клопов и других насекомых. По этому случаю в некоторых местах, так, например, в Серпухове и Туле, существовало обыкновение в этот день хоронить мух. Для сего девушки и молодые женщины делали из свеклы и редьки коробочки или гробики и хоронили мух, а в Туле в щепах хоронили тараканов и притворно плакали, разодетые как можно лучше, это служит хорошим случаем молодым людям высматривать невест и засылать сватов». Обряд сей зачастую сопровождался песнями, вот пример одной:
«Таракан дрова рубил,
Комар водушку носил,
В грязи ножки увязил.
Вошка парилася
Да ударилася
Ненароком -
Правым боком:
Ребро вывихнула.
Клопы подымали,
Живот надорвали».
(Тверская область)
А.Ф. Некрылова пишет о том, что уже в конце прошлого (XIX) столетия песни эти, в большинстве своём, стали восприниматься и исполняться как детские потешки, или как шутки-небылицы, а сам обряд превратился в забаву, весёлую игру.
Современный этап изучения данного обряда зафиксирован в региональных этнографических изданиях, таких как: «Рязанская традиционная культура первой половины XX века. Щацкий этнодиалектный словарь», «Календарные обряды и фольклор Устюженского района», «Праздники и обряды Череповецкого района в записях 1999 года», «Духовная культура Северного Белозерья. Этнодиалектный словарь». Первая книга знакомит читателей с обрядом похорон таракана в Щацком районе Рязанской области, следующие три — с похоронами мух в контексте обряда дожинок в трёх западных районах Вологодской области.
Следует отметить, что обряд похорон таракана, описанный в Шацком этнодиалектном словаре, мог содержать закапывание в землю или снег настоящего насекомого и был приурочен к осеннему заговенью на Филипповский пост, а мог «перекликаться с распространенными в других местах России святочными или масленичными сценками с «отпеванием покойника» или троицкими обрядами «похорон Костромы». Автор статьи «Таракана хоронить» И.А. Морозов пишет, что «обычай хоронить осенью мух и тараканов был известен во всех регионах России. Он мотивирован представлениями о связи насекомых с душами умерших родственников и персонажами низшей демонологии… Выпроваживание или символические похороны насекомых… приурочивались к первому сентября (Семёнов день). В Щацком районе мух могли выгонять из дома на осеннего Егорья».
Исследователь Ю.А. Кривощапова в статье «Домашние насекомые-паразиты в языке и фольклоре», описывает обряд похорон мух как ритуальное их изведение в форме имитации похорон. Ритуальное изведение характеризуется как интерактивный признак (свойство), «привнесённый в культурный портрет насекомых в результате активного взаимодействия человека с этими животными и переосмысления их действительных особенностей».
В энциклопедическом словаре «Славянская мифология» этнограф С.М. Толстая указывает: «Широко распространены похороны животных, птиц и насекомых — кукушки, соловушки, воробья; мух, пауков и тараканов, клопов, вшей». Кроме того, составитель статьи даёт такое объяснение обряда: «Похороны животных — это магический ритуал, воспроизводящий погребальный обряд. Имеет охранительный или «отгонный», реже — продуцирующий характер».
***

«Безусловно справедливо утверждение Г.А. Барташевич, что «в основе колыбельной поэзии лежит первобытный рационализм». Более ста лет вызывает споры учёных мотив пожелания смерти ребенку в некоторых колыбельных песнях. В 70-х годах 19 века реакционная публицистика использовала этот мотив, чтобы доказать отсутствие нравственного начала у русского крестьянства. Против этого резко выступил Н. Л-ий (очевидно, Левицкий). /…/
И дальше он объясняет «отсутствие» переживаний у крестьянина: «Ему просто некогда страдать и убиваться, завтра же могут голодать остальные дети, если он сейчас не оставит всё и не возьмётся за работу.» /../ Анализ колыбельных песен привёл его к выводу: «Что народ любит и ценит детей — это уже доказывается тем, что он посвятил им целую особую поэзию» (Харьковский сборник, 1888, с.189-190).
Теми же причинами объясняли появление данного мотива О.И. Капица, Е.В. Гиппиус, Э.В. Померанцева, Г.Г. Шаповалова. Н.М. Элиаш видела в мотиве пожелания смерти ребенку «отзвуки древних представлений, древних поверий об искупительной силе детского страдания и смерти». Генетическим родством с заговором объясняет этот мотив В.П. Аникин. Он утверждает, что таким образом матери боролись за жизнь и здоровье своих детей, старались как бы обмануть злые силы. АН. Мартынова, ставя под сомнение утверждение С.М. Соловьёва, что на Руси не было обычая убивать слабых, увечных и «лишних» детей, полагает, что именно таким и незаконнорожденным детям матери желали смерти, что продиктованы «эти песни были гуманными чувствами, желанием избавить ребенка от мук болезни и голода». Она утверждает: «Анализ текстов показывает, что пожелание смерти выражено вполне определённо, почти всегда устойчивыми традиционными формулами, и не может быть истолковано как иносказание».
Исследовательница за основу берет близость колыбельной песни к заговору. Следовательно, и под «традиционными формулами» имеет в виду заговорные формулы. Для колыбельной более характерна импровизированность, а не формульность. Приведенные её примеры («Бай да люли, хоть сегодня помри», «Бай, бай, бай, хоть сегодня умирай», «Спи-ко, Тоня, на два дни, а на третьем на дровни») даже стилистически далеки от заговоров. В них нет даже императивной формы, характерной для заговорной лексики, не говоря уже о более тонких отличиях. Во многих песнях этой группы зримы игровое начало, юмористическая и даже сатирическая направленность.»
Мельников М.Н. Русский детский фольклор. М.:Просвещение,1987. с.22-24.
—
Колыбельная песня отражает и другое настроение матери. Раздраженная криком непокойного*/*=неспокойного, устаревшее выражение — д.д./ ребенка, мать сулит ему колотушки:
Баю-баюшки, баю,
Колотушек надаю,
Колотушек двадцать пять,
Будет Ваня лучше спать.
В тяжелых условиях крестьянской жизни, когда женщина обременена заботами и работой, нередко грудной ребенок даёт мало радости, особенно если дети часты и их много, как это бывает нередко в крестьянских семьях.
Спи, дитя моё мило,
Будет к осени друго,
К именинам третьё,
жалуется крестьянка и продолжает:
Седни Ванюшка помрет,
Завтра похороны,
Будем Ваню хоронить,
В большой колокол звонить.
/Записано Калинниковым в Архангельской губ., Онежском уезде. 1912 г./
Картинно изображаются похороны ребенка в следующей песне:
Бай, бай да люли,
Хоть сегодня умри.
Сколочу тебе гробок
Из дубовых досок.
Завтра мороз,
Снесут на погост.
Бабушка-старушка,
Отрежь полотенце,
Накрыть младенца.
Мы поплачем, повоем,
В могилу зароем.
/Бессонов П. Детские песни. 1868./
Нужно отметить ещё колыбельные песни, в которых отразилось религиозное настроение матери: на ребенка призывается благословение бога, ангелов и святых, а пожелание смерти облекается в иную форму, спрашивается: «Нет ли местечка в раю?» (для ребенка).
/…/
Пугать шаловливого, непослушного ребенка — это приём мало, быть может, педагогический, но у всех народов издавна вошедший в обычай. Пугают ребенка в русском крестьянском быту и «серым волком», и «букой» и другими страшными для ребенка существами:
Придет серерький волчок,
Схватит Катю за бочок,
Утащит её в лесок,
Закопает в песок,
Станут Катеньку искать
По болотам, по мохам,
Всё по ракитовым кустам.
/Добряков Г. Колыбельные песни. // Вестник Европы, 1914, №8. с.145-156./
Приводим для параллели моравско-силезскую колыбельную:
Баю, дитятко,
Качаю тебя,
Чтоб ты спало,
Не плакало
И матушке
Покой дало.
Бросим тебя в пруд,
В Дунай реку,
Хватай его водяной.
Капица О.И. Детский фольклор. Л.: «Прибой»,1928. с.41-42, 48-49.
—
43.
Баю, бай да люли,
Хоть теперь умри,
Завтра у матери кисель да блины, -
То поминки твои.
Сделаем гробок
Из семидесяти досок,
Выкопаем могилку
На плешивой горе,
На плешивой горе,
На господской стороне.
В лес по ягоды пойдём,
К тебе, дитятко, зайдём.
44.
Баю, бай,
Хоть завтра помирай.
Пирогов напечём,
Поминать пойдём,
К тебе дитятко, зайдём.
45.
Ой, люли, люли, люли,
Ты сегодня умри,
Завтра похороны,
На погост понесём,
Пирогов напекём,
Со малиной,
Со гречневым крупам,
Будем Шуру поминать,
Себе брюхо набивать.
46.
Баюшки, баю!
Колотушек надаю.
Бай да люли!
Хоть ныне умри.
У нас гречиха на току,
Я блинов напеку,
Я тебя, дитятку,
На погост поволоку.
Завтра мороз,
А тебя на погост,
Я соломы насеку,
Я блинов напеку.
Пойду дитятку поминать,
Попу брюхо набивать.
47.
Баюшки, баю!
Не ложися на краю.
Заутро мороз,
А тебя на погост!
Дедушка придёт,
Гробок принесёт,
Бабушка придёт,
Холстинки принесёт,
Матушка придёт,
Голосочек проведёт,
Батюшка придёт,
На погост отнесёт.
Баюшки, баю,
Колотушек надаю!
Мельников М.Н. Русский детский фольклор. М.:Просвещение,1987. с.163-164.