Душа осталась в октябре, застряла памятью дырявой
в багряных бликах на ковре из листьев, тлеющих на травах.
Забылась в золоте берез, в плену зардевшейся осины,
в холодном солнце, под откос летящем со студёной сини.

Душа осыпалась, как куст, в самообмане бабьелетнем,
причастием приемля грусть поминок над листом последним...
Опала в пыльную полынь, когда затих скрипучий гравий,
под плющ, ползущий со скалы наплывом кипени кровавой.

Там зернь шафранных облепих внимала исповеди долгой
о заблуждениях твоих, о добродетелях и долге...
О, если бы внезапный шквал меж Сциллой и Харибдой сбросил
мой алый парус, и срывал весь такелаж, все мачты, тросы,

мне было б легче, чем в тот миг внимать гипнозу монолога
с цитатами из мудрых книг, пропитанных моралью строгой...
Мне было б проще умереть, чем видеть самобичеванье
любви, недопустимой впредь без ЗАГСа, без окольцеванья...

Не предложение... О нет! - и принцы женятся на прачках -
ты делал пошлым наш секрет, и сказку нашу бытом пачкал...
Но жертвенность - вторая суть, изнанка свадебного платья,
и стал твой честный самосуд моей виной, моим распятьем.

Я жертвовала - видел Бог - и к алтарю шла, улыбаясь,-
и стал напрасным каждый слог, и эхо значимости пауз...
Конечно, прав ты, это - грех, прозрачна суть за смыслом здравым
в психологической игре безумств, униженных до правил.

Так безупречны и точны расчеты логики железной,
что факт присутствия вины стал восхождением из бездны.
Но я дарила всё, что есть, что быть могло тебе в угоду...
В приданом у иных невест - одно сокровище - свобода.

Дарю и этот мой секрет в твой мавзолей священных писем.
Душа осталась в октябре, рассыпав пульс как мелкий бисер...