Это был самый счастливый брак и самая счастливая семья во всей трехсотлетней истории романовской династии. Потому что жизнь этой семьи с самого первого и до самого последнего ее дня, как солнцем, была освещена любовью. С любви этот союз начался и только любовью был движим, что далеко не всегда случается в жизни августейших семейств. И какой любовью – что называется, с первого взгляда, когда в 1884 году они впервые встретились в Петербурге, куда Аликс приехала на свадьбу своей сестры Эллы, будущей великой княгини Елизаветы Михайловны, с дядей Николая, великим князем Сергеем Александровичем.
Эта любовь все преодолевала – начиная с родительского сопротивления. Александр III и Мария Федоровна не хотели этого брака: не видели смысла в женитьбе наследника российского престола на незначительной принцессе из земли Гессен-Дармштадт, да к тому же оба терпеть не могли немцев. Хотели женить Николая сперва на принцессе Елене, дочери претендента на французский престол графа Парижского, затем на принцессе Маргарите Прусской. Но цесаревич проявил совершенно не свойственную ему ни до, ни после этого волю и настоял на своем.
Принцесса Елена Орлеанская, дочь графа Парижского
Landgravine Маргарет Гессен-Кассель, урожденная принцесса Пруссии.
Что ж, воля – в смысле властности – ему действительно не была присуща. Но вот стремление жить по любви, по зову сердца в высшей степени отличало эту натуру, послужив и в этом случае, и впоследствии в коллизиях, требовавших от него личного мужества и присутствия духа, заменой воле.
И Аликс была ему в этом смысле – как, впрочем, и во многих других, – под стать. Не менее упорно, чем Николай, боролась она за право выйти замуж по любви, отвергнув, наряду с прочими, в высшей степени лестное предложение принца Альберта-Виктора, последнего герцога Кларенса, старшего внука королевы Виктории по прямой мужской линии, следующего после своего отца, герцога Уэльского, претендента на британский престол.
Альберт Виктор, принц Великобритании, герцог Кларенс и Эвондейл
Он бы и воцарился на этом престоле, если бы не ранняя смерть, позволившая стать королем его младшему брату Георгу, который, к слову, «унаследовал» и жену Альберта-Виктора, будущую Queen Mary. Так что стасовалась бы колода, как говаривал Коровьев, по-другому, стала бы принцесса Алиса королевой-консорт Британской империи, прожила бы долгую и безмятежную жизнь и умерла бы в своей постели, а не в подвале чужого дома в далеком уральском городе, истерзанная пулями.
Пошли нам, Господи, терпенье,
В годину буйных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос Спаситель, помоги.
Владыка мира, Бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.
Ипатьевский дом
Павел Рыженко. В доме Ипатьева после расстрела царской семьи
Но не могла она стасоваться по-другому, потому что Аликс хотела жить по любви. А когда по любви – то тасуется та колода так причудливо, что порой даже Коровьеву воображения не хватит предположить…
Позднее, в минуту откровения, она признавалась министру иностранных дел Сергею Дмитриевичу Сазонову, что представить себе не может, чтобы ее дочери вышли замуж не по любви, но лишь по политическому, династийному расчету. Страшнее участи для Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии она и вообразить не могла. Пропасть жизни, увы, оказалась бездоннее ее воображения.
И не просто любовь, но удивительную, первозданную свежесть чувства пронесла чета Романовых через всю жизнь. Сила эмоционального начала этой любви сквозит из личной переписки – из найденных в черном кожаном чемоданчике Александры Федоровны в Екатеринбурге, бережно ею хранимых и цинично обнародованных большевиками 630 писем. Сравните одну из первых любовных записок, сделанных Александрой на полях Николаева дневника на следующее после первой брачной ночи утро:
«Никогда не предполагала, что возможно такое высшее счастье в этой жизни, такое чувство единства двух смертных. Я люблю тебя. В этих трех словах вся моя жизнь»…
…и письмо, отправленное ею Николаю на фронт в 1915 году:
«Я жажду обнять тебя и положить свою голову тебе на плечо. Я томлюсь без твоих поцелуев, без твоих рук. Только ты, мой застенчивый влюбленный, даешь мне поцелуи и объятия, которые возвращают жизнь».
Какая любовная энергия наполняет эти строки, написанные после двадцати лет замужества! С полным на то основанием имела Александра право воскликнуть в одном из писем:
«О, если бы наши дети были столь же счастливы в своей семейной жизни!»
Отечество им – Царское Село
Не было в истории Российской империи другой царственной четы, которая с такой силой стремилась бы бежать от царства, от власти, в семью, замкнуться в своем личном мире, сузив его до предела и отгородив от внешней жизни.
Подводя итоги первого года своего царствования, Николай писал в дневнике:
«…уповая на Бога, я без страха смотрю вперед, на наступающий год, потому что для меня худшее, то, чего я боялся всю жизнь (смерть отца и восхождение на престол) уже случилось. Вместе с таким непоправимым горем Господь наградил меня также и счастьем, о каком я не мог даже мечтать. Он дал мне Аликс».
Коронация императора Николая II Александровича и императрицы Александры Феодоровны
«Непоправимое горе» достижения и обладания высшей властью осталось для Николая таковым на протяжении всей его жизни, и он стремился избыть его в семейном кругу, в Царском Селе, уединение в котором и было придумано императором и императрицей как альтернатива навсегда оставшейся для них чужой петербургской дворцовой жизни.
На протяжении всего царствования Николай последовательно бежал от государственных хлопот и политических интриг под сень семейной любви и к теплу домашнего очага. И только война впервые основательно, надолго выгнала его из этого гнезда, усугубив и доведя до трагедии неразрешимое противоречие между сутью Николая – возлюбленного своей жены, сосредоточенного на детях отца, семьянина и домоседа – и общей российской ситуацией, требовавшей от лидера нации совсем иных свойств и качеств.
Притом что, повторю, не было на российском троне императорской четы, которая до такой степени стремилась бы замкнуться в своем семейном мире и противопоставить его остальному миру, именно эта абсолютизация личных ценностей, субъективных симпатий и антипатий кардинальным образом повлияла на общие судьбы Российской империи, приведя ее к краху.
Русская императрица не перестала быть той же, что и прежде, чуравшейся высшего света и просто многолюдья Аликс, когда она начала снимать и назначать министров российского правительства. Она стала этим заниматься не потому, что вдруг уверовала в свой государственный ум и предназначение. Вовсе нет. Именно понимание ценностей семейной жизни не просто как высших, но единственно важных жизненных ценностей привело Александру Федоровну к имевшей роковые для всей России последствия мысли о том, что она должна участвовать в государственных делах своего супруга с тем, чтобы и здесь оказать ему помощь и послужить опорой.
Эта мысль, в свою очередь, переросла в убеждение, что она может в силу необходимости и заменить Николая в качестве государственного лидера, когда он во время войны – неизвестно, надо сказать, зачем – возложил на себя обязанности главнокомандующего, сняв их с куда более компетентного в этих вопросах великого князя Николая Николаевича, и надолго уехал из столицы.
Император Николай II в ставке
Последние русские император и императрица сопротивлялись истории и самой судьбе, всему миру, противопоставляя деградирующей, разрушающейся социальной материи идеал своего супружеского союза, своей семьи. Это взлелеянное одиночество – очень при этом трогательное и драматическое, питавшееся человеческими, а отнюдь не сверхчеловеческими чувствами и не сознанием собственной исключительности, – определило противопоставление логике государственных и национальных интересов логики личных отношений.
Именно это заставляло Николая и Александру Федоровну до последнего отстаивать от общественного мнения, от Думы, от членов собственной императорской фамилии такие одиозные фигуры, как Горемыкин, Сухомлинов, Штюрмер, Протопопов и, наконец, стоявший за всеми ними Распутин. В этом смысле стоит обратить особое внимание на то, как обращались Николай и Александра к Распутину – «Друг». А он к ним – «Папа» и «Мама», искусно спекулируя на этой их idèe fixe – возведенных в культ семейных отношений.
1908 год. Царское село. Распутин с императрицей, четырьмя детьми и гувернанткой.
И во многом именно это, а не абстрактная «объективная историческая логика» привело к беспрецедентному, как писал великий князь Александр Михайлович, итоговому зрелищу: революции, развязанной сверху, а не снизу. Или, как позднее выразился Шульгин, к ситуации, когда революционеры-то не были готовы – революция оказалась готова.
Февральская революция
Во всем, всегда, с самого начала и до самого конца своего двадцатидвухлетнего царствования они ощущали себя противостоящими вдвоем целому миру – эти самые могущественные по своему статусу правители самой могущественной мировой монархии. Одни историки вменяют эту деформацию сознания в вину Александре, приписывая ей психопатологические черты, в силу которых она так и не смогла освоиться в светской и общественной российской жизни. Другие усматривают виновника в Николае, в его также патологических, на их взгляд, застенчивости, фатализме, не возмужавшей воле, на которую раньше времени и столь неожиданно упало бремя «шапки Мономаха».
Но, может быть, это ощущение одиночества и противостояния целому миру было оборотной стороной их беззаветной влюбленности и преданности друг другу? Оборотной стороной того колоссального чувства ответственности за семью, которое всю жизнь испытывал Николай и которое подпитывали постоянно обстоятельства этой жизни: холодно принятая сперва родителями, затем петербургским обществом, а потом и всей страной жена-чужеземка, болезнь Алексея, заставившая родителей сосредоточить на ней все душевные силы и пройти, по выражению наблюдавшего это все своими глазами воспитателя царевича Пьера Жильяра, настоящий крестный путь на Голгофу…
«Императрица – иностранка, – говорил Николай в критические дни февраля 1917 года, отвечая на нападки в адрес Александры и просьбу Родзянко отправить ее из Петрограда в Ливадию, – и ее, кроме меня, некому защитить. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлю ее…» Кульминационный кризис Российской империи едва ли не сводился для него к защите чести жены.
Первый декрет – последний декрет
Обращу внимание читателя на два документа – первый и последний, подписанные Николаем в качестве российского самодержца. 10 ноября 1894 года он издал свой первый императорский декрет, провозглашавший новую веру, новый титул и новое имя бывшей принцессы Алисы Гессенской. 2 марта 1917 года, в 3 часа 03 минуты, в Пскове, в вагоне своего поезда он подписал окончательный вариант отречения от престола, особенностью которого, потрясшей всю монархическую Россию, было то, что, в отличие от первоначального проекта, Николай отрекался не только от своего имени, но и от имени сына и передавал власть младшему брату Михаилу. По мнению многих, в том числе уже упоминавшегося Сазонова, одного из самых светлых умов в российской власти, только немедленное вступление на престол цесаревича Алексея, на стороне которого была вся сила закона, могло остановить революцию и спасти монархию. В то время как отречение в пользу младшего брата выглядело спорным даже в глазах защитников монархии.
Прощание с конвоем ,Павел Рыженко
Понимал это и Николай. Но отец в очередной раз взял в нем верх над государственным деятелем. Он понимал, что ему и Александре при любом течении событий придется уехать из России, и если Алексей останется на троне, то разлука с сыном неизбежна. И это был, конечно, не отцовский эгоизм. Николай боялся за тяжелобольного сына, который остался бы в этом случае на попечении чужих людей.
"Заточенье в Царском Селе" ,Павел Рыженко
Царская семья накануне ареста и фактически краха Российской империи. Тревога, волнение, скорбь за некогда великую страну
Что ж, разлуку он сумел предотвратить: до последнего дыхания все они, семеро, оставались вместе. В этом трагический, но исполненный великого смысла итог жизни этой небывало дружной семьи, в которой все, дети и родители, любили друг друга с какой-то иступленной, жертвенной силой и мимолетное расставание переживали как длительную разлуку.
Так, два документа, продиктованных интересами его семьи, единственно близких ему людей, закольцевали деятельность последнего русского монарха, символически подчеркнув, что дороже интересов этой семьи – дороже не в эгоистическом, но в рыцарском, высоконравственном смысле, – для Николая ничего не было.
"Фотография на память", Павел Рыженко
…Еще в период сватовства Аликс записала в дневнике Николая (так у них было в ту пору заведено – своего рода переписка на страницах дневника):
«Мы принадлежим друг другу навеки. Я тебе. В этом ты можешь быть уверен. Ключ от моего сердца, в котором ты заключен, утерян, и теперь тебе никогда не выбраться оттуда».
Так и случилось. Образ Николая II во всей его противоречивости – человеческой привлекательности, благородстве, личном мужестве и, увы, нередкой монаршей беспомощности, излишней, неуместной для самодержца мягкости – остался в событиях русской и мировой истории. Но нигде он не запечатлелся с такой полнотой, как в сердце этой, всю жизнь его любившей и им любимой женщины. Аликс, Алисы, Александры или, как он ее называл на английский, столь им излюбленный манер, Sunny – Солнышко.
Текст по материалам -"Совершенно секретно", No.3/30
.png)
.jpg)
.JPG)
.jpg)
.jpg)
