*Кот* и *Мышь* - два неразлучных друга

    "Жить просто, - говорил Бродский. Надо только понимать,что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь".

    Странно, что они не были знакомы в Ленинграде… Ходили по одним улицам, возможно бывали в одних и тех же квартирах, смотрели на разлив Невы, бросали гальку в холодную гладь Финского залива… На родине пути поэта и танцовщика двигались по совершенно разным орбитам и никогда не пересекались. Судьба свела их только в эмиграции. Вскоре после того, как Барышников оказался в Нью-Йорке, он познакомился с Бродским.

  *Отчетливо помню день, когда....я увидел рыжего человека, сидящего в кресле в профиль ко мне, с сигаретой в руке. Сердце моё ёкнуло, потому
что я узнал Бродского. У нас не было возможности поговорить в течение того вечера, но как-то само собой получилось, что ушли мы вместе и я, как загипнотизированный, отправился пешком провожать Иосифа в Гринвич-Виллидж.
Вскоре состоялась наша следующая встреча. Он позвонил, сказал, что заедет за мной. Помню, спустившись вниз, увидел, что он уже ждёт,
    непринужденно присев на капот своей спортивной машины вызывающе красного цвета. Он как-то застенчиво улыбнулся и сказал, показывая на
    автомобиль: "Извините...русскому интеллигенту, наверное, такая машина не идёт, да?" На "ты" мы перешли довольно быстро, и по его настоянию. Ему почему-то "не показалось" моё имя Михаил, неполное "Миша" тоже не понравилось - он предложил перейти на "ты", но с одним условием: называть меня не Мишей, а по созвучию, Мышью. Именно так: Мышь и на "ты". Его уже тогда прозвали Жозефом, а сам он себя называл котом - кот Жозеф, - так что он тут же прибавил: " Мяу!". Так мы друг друга всегда и называли, до последнего дня. Иосиф был необычайно чутким человеком в отношениях с близкими ему людьми.

Звонил обычно утром: " Мяу...Что происходит?
    Какую музыку танцуем? Когда и где?" ( т.е. когда и где встречаемся)...
    В его обществе - когда мы были одни или в компании его друзей и коллег - я ощущал необычайно сильное излучение его интеллекта. Да и не я
один… Часто Иосиф читал мне только что написанное, говорил: " Мышь, сядь послушай! По-моему, получилось..." Ему было очень важно прочитать новое и услышать отклик на него...
    Я Иосифа обожал, восхищался им, невольно, как младший, пытался ему подражать и, даже не скрывая, завидовал его популярности у женщин -
    маленькой, но черненькой завистью - и подшучивал над ним.

   Я всегда чувствовал его старшинство. С годами его менторство сконцентрировалось в выразительной фразе, которую он время от времени мне повторял: " Be Good Мышь!" Её я услышал и в нашем последнем телефонном разговоре, за день до его смерти. Это, вообще, была такая типичная для Бродского вещь - взять какую-нибудь расхожую фразочку, в глубинный смысл которой никто уже давно не вслушивается, и превратить её в "философскую категорию"...

  Эта дружба оказалась долгой и крепкой – она продолжалась 22 года, до
    самой смерти поэта. Барышников был первым, кому Бродский доверял свои секреты и читал новые стихи. Он говорил ему: «Сядь, послушай, Мышь, по-моему, получилось…», или так: «Мышь, сядь сюда, я хочу услышать от другого – как это звучит». Очень часто Барышников становился адресатом его стихотворений. В одном из них в 1976 г. поэт писал:

Как славно ввечеру, вдали Всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси
рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться, –
земля везде тверда; рекомендую США.

  Бродский всегда поздравлял Барышникова с днем рожденья, посылая ему
    стихи или фотографию с подписью.

Страна родная широка.
Но в ней дожить до сорока
Ни Мыши, ни её Коту невмоготу.

    Иосиф Бродский писал о своем друге: «Единственный человек, с которым я был мало знаком в России, – это Миша Барышников. Здесь мы с ним видимся довольно часто – просто потому, что он совершенно потрясающий человек. Человек потрясающего ума и интуиции. Человек, который – помимо всего прочего! – знает стихов на память гораздо больше, чем я. Это очень странно, но как мы встретились с Мишей я, ей-богу, не могу вспомнить.

Но одно могу сказать: он на меня произвел – и производит – колоссальное впечатление. Причем вовсе не своими качествами танцовщика, тем более, что в этой области я специалистом ни в коемроде не являюсь. А прежде всего – своим совершенно невероятным природным интеллектом... Меня балет никогда особенно не интересовал. И до сих пор не интересует. Хотя, надо сказать, когда я вижу на сцене Барышникова, то это ощущение совершенно потрясающее. Я даже думаю, что это вообще уже даже и не балет – то, чем он занимается...».

    В 1992 году поэт написал книгу о Венеции и подарил ее Барышникову в
    его день рождения с посвящением:

Портрет Венеции зимой,
где мёрзнут птицы в нише,
в день января 27
дарю любимой Мыши.
Прости за инглиш,
но рука – как и нога для танца –
дается, чтоб издалека
канать за иностранца.

Иосиф Бродский ушел из жизни в 1996 году, в ночь с 27 на 28 января. 27
января он позвонил своему другу, поздравил его с Днем Рождения и успел
сделать ему последний подарок. Он выслал Барышникову свой сборник «В
    окрестностях Атлантиды» с надписью:

Авось напомнит данный томик,
что автор был не жлоб, не гомик,
не трус, не сноб, не либерал,
а грустных мыслей генерал.

Барышников был одним из последних людей, с кем разговаривал Иосиф
Бродский. Смерть поэта стала для Барышникова большой утратой. Данью памяти о друге стал спектакль «Бродский / Барышников», премьера которого состоялась в 2015 году в Риге. По задумке латвийского
режиссера Алвиса Херманиса, на протяжении всей постановки на сцене
    остается только один актер – Михаил Барышников, который читает прозу и стихи Иосифа Бродского.

Барышников сказал о Бродском слова, которые можно было бы отнести к ним обоим: «Во-первых, это врождённый талант, определённый человеческий дар. Дар, который редко дается. И потом – его настоящая цивильность, как гражданина мира, как человека, чувствующего человеческое достоинство. И, конечно, глубина его самообразования, миропонимания, которая редка в людях».
  

Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим
над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек,
мы становимся смертью и раем.