Начало здесь.

14 октября 1958 года умер Николай Заболоцкий.

Голография наивного зрения

Феномен этого поэта — в разительном внутреннем несходстве, которое он явил в начале и в конце своего пути. Это как бы два разных поэта. Подобную эволюцию можно сравнить разве что с ранним и поздним Пастернаком. «Как мир меняется! И как я сам меняюсь!» - воскликнул Заболоцкий в одном из стихотворений. Мне хотелось бы проследить эти перемены, эти метаморфозы поэта на примере его произведений.
Родился Н.А. Заболоцкий 7 мая 1903 года. Его юность совпала с 20-ми годами — временем создания новой литературы, когда в поэзию вливалось поколение молодых, ищущих, экспериментирующих талантов. Заболоцкий сближается с поэтической группой «Левый фланг», куда входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Олейников и Константин Вагинов. 

В их поэзии, склонной к парадоксальности, отмеченной иронией, замысловатой фантазией, Заболоцкий находил много близкого своим собственным творческим поискам. Позже они организуют ОБЕРИУ — объединение реального искусства. В их декларации утверждалось право поэтов на интуитивное постижение мира, видение жизни сообразно внутреннему чувству художника. Поэту предлагалось посмотреть на окружающую действительность «голыми глазами», свежим, незамыленным взглядом. Обериуты многому учились у Хлебникова, который изображал мир, увиденный как бы глазами наивного ребёнка. И первые стихи Заболоцкого чем-то напоминали хлебниковские строчки:

Старухи, сидя у ворот,
хлебали щи тумана, гари.
Тут, торопяся на завод,
шёл переулком пролетарий.

А некоторые его строчки своей кажущейся косноязычностью, стремлением заглянуть в суть вещей и явлений, напоминали платоновские фразы:

Тут стояли две-три хаты
над безумным ручейком.
Идёт медведь продолговатый
как-то поздно вечерком.

А над ним, на небе тихом,
безобразный и большой,
журавель летает с гиком,
потрясая головой.

Необычные сочетания слов: «безумный ручеёк», «медведь продолговатый» дают возможность увидеть всё это словно впервые.

Лес качается, прохладен,
Тут же разные цветы,
И тела блестящих гадин
Меж камнями завиты.

Солнце жаркое, простое,
Льет на них свое тепло.
Меж камней тела устроя,
Змеи гладки, как стекло.

Прошумит ли сверху птица
Или жук провоет смело,
Змеи спят, запрятав лица
В складках жареного тела.

И загадочны и бедны,
Спят они, открывши рот,
А вверху едва заметно
Время в воздухе плывет.

(«Змеи»)

Это детски-наивное восприятие мира — видеть предметы так, как их видел впервые Адам. Оголить суть. Пустить слово в строку голым, освобождённым от замусоленных связей, пусть оно заново набирает значения. Это голография наивного зрения, интуитивно угаданная реальность, - в этом суть обериутства.
Выступления обериутов обычно носили театрализованный характер. Чтение стихов сопровождалось цирковыми эффектами: один выезжал на сцену, крутя педали трёхколёсного велосипеда, другой декламировал со шкафа, который вносили на сцену двое дюжих рабочих, и при этом на голове у него была затейливая шапочка, а на щеке нарисована зелёная собачка, третий имитировал обморок, и его уносили со сцены санитары.
   Николай Заболоцкий в своих круглых очках, напоминающий счетовода или бухгалтера, с его степенностью, обстоятельностью, какой-то добропорядочностью всего облика, совершенно не вписывался в этот богемный цирк.

В его внешности не было ничего богемного, ничего «поэтического». Его можно было принять за кого угодно: молодого учёного, служащего, студента, фармацевта — но никак не за избранника муз. Стихи свои он читал спокойно и внятно, без всяких признаков музыкального самозабвения, без фокусов и выкрутасов. И мало кто знал, что эта невыразительная невозмутимая внешность скрывала целый вулкан озорного юмора, блестящего остроумия, бешеного темперамента. У С. Липкина есть посвящённые Заболоцкому стихи, где он отмечает это несоответствие его внешнего логически-упорядоченного облика — той парадоксально-взрывчатой силе, что была в его стихах:

Заметили ли вы, что выглядит порой
Насельник вятский, вологодский
Германцем истинным? Казался немчурой
И аккуратный Заболоцкий.

Но чисто русское безумье было в нем
И бурь подавленных величье,
Обэриутский бред союзничал с огнем
И зажигал глаза мужичьи...

Однако вскоре Заболоцкий отойдёт от обериутов, как в своё время Есенин без сожаления расстался с имажинистами. Ему внутренне чуждо было всё это хохмачество, трюкачество, словесная эквилибристика и шаманство. Отдав дань этому в молодые годы, Заболоцкий быстро из него вырос, и позже убеждал обериутов, что метафора, звукопись, выдумывание новых слов, чем они увлекались, - это не самоцель, а лишь приём, помогающий обнажить реальность. Позже Заболоцкий сформулирует своё кредо в поэзии:

И в бессмыслице скомканной речи
изощрённость известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
в жертву этим забавам принесть?

«Природа в стройном сарафане...»

При всей эксцентричности своих образов и алогичности некоторых метафор, Заболоцкий всегда старался подчинить слово мысли.

Певец был строен и суров.
Он пел, трудясь, среди дворов,
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям.

Вокруг него система кошек,
Система окон, ведер, дров
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.

На что был двор? Он был трубою,
Он был тоннелем в те края,
Где был и я гоним судьбою,
Где пропадала жизнь моя.

Где сквозь мансардное окошко
При лунном свете, вся дрожа,
В глаза мои смотрела кошка,
Как дух седьмого этажа.

Он был отделен и отделён от всех своей индивидуальностью. Невозможно найти в Заболоцком следы соседства по эпохе ни с Маяковским, ни с Пастернаком, ни с Твардовским, ни даже с близким ему по духу Л. Мартыновым. Может быть, лишь в прозе Платонова да Зощенко обнаружим некоторый параллелизм в одинаково услышанном характерном звуке времени.

Природа в стройном сарафане,
Главою в солнце упершись,
Весь день играет на органе.
Мы называем это: жизнь.

Мы называем это: дождь,
По лужам шлепанье малюток,
И шум лесов, и пляски рощ,
И в роще хохот незабудок...

(«Поэма дождя»)

В стихах 30-х годов Заболоцкого чётко просматриваются натурфилософские корни его будущего творчества. В стихотворении «Лодейников» (1932) и более позднем продолжении его «Лодейников в саду» (1934) он поднимает тему двойственности природы и её несовершенства. Поэт видел в ней одновременно вместилище хаоса, жестокости и — носителя мудрых законов, направленных на утверждение гармонии.

В своей избушке, сидя за столом,
Он размышлял, исполненный печали.
Уже сгустились сумерки. Кругом
Ночные птицы жалобно кричали.

Из окон хаты шел дрожащий свет,
И в полосе неверного сиянья
Стояли яблони, как будто изваянья,
Возникшие из мрака древних лет.

Дрожащий свет из окон проливался
И падал так, что каждый лепесток
Среди туманных листьев выделялся
Прозрачной чашечкой, открытой на восток.

И все чудесное и милое растенье
Напоминало каждому из нас
Природы совершенное творенье,
Для совершенных вытканное глаз.

Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.

Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вдыхая, шепчутся леса!

Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.

«Не то, что мните вы, природа», - эти слова Тютчева мог бы повторить и автор «Ладейникова», полемически обращая их к своим великим предшественникам. В критике отмечалась определённая близость Заболоцкого Пришвину, который изображал в своих записях природу, далёкую от пасторальных представлений о ней, фиксируя жестокую борьбу, что в ней постоянно происходила. Об этом и стихотворение Заболоцкого «Прогулка»:

У животных нет названья.
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье -
Их невидимый удел.

Бык, беседуя с природой,
Удаляется в луга.
Над прекрасными глазами
Светят белые рога.

Речка девочкой невзрачной
Притаилась между трав,
То смеется, то рыдает,
Ноги в землю закопав.

Что же плачет? Что тоскует?
Отчего она больна?
Вся природа улыбнулась,
Как высокая тюрьма.

Каждый маленький цветочек
Машет маленькой рукой.
Бык седые слезы точит,
Ходит пышный, чуть живой.

А на воздухе пустынном
Птица легкая кружится,
Ради песенки старинной
Нежным горлышком трудится.

Перед ней сияют воды,
Лес качается, велик,
И смеется вся природа,
Умирая каждый миг.

Осознавая дарвиновские конкурентные отношения в природе, Заболоцкий в то же время стремился найти нечто противостоящее эгоистической борьбе за выживание. Природа в его стихах - это чудное тело, вместившее всё сущее в мире, которое вечно живёт и развивается по своим, высшим законам, основанным на нравственной чистоте и гармонии:

О сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!

Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, и тополь — потрясеньем.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Переплетались в воздухе осеннем.

Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи.

И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
Легли внизу десятки длинных теней,
И толпы лип вздымали кисти рук,
Скрывая птиц под купами растений.

О сад ночной, о бедный сад ночной,
О существа, заснувшие надолго!
О вспыхнувший над самой головой
Мгновенный пламень звездного осколка!

Идея бессмертия

Меня всегда занимала его идея бессмертия, которую он развивал в своих натурфилософских поэмах, аккумулируя в них, в свою очередь, идеи Вернадского, Циолковского, Филонова, Хлебникова – о кровной связи всего живого: людей, животных, растений. Заболоцкий утверждал, что смерти не существует. В основе этого утверждения лежала мысль, что если каждый человек – часть природы, а природа в целом бессмертна, то и каждый человек бессмертен. Смерти нет, есть только превращения, метаморфозы. В стихотворении «Кузнечик» он писал:

Настанет день, и мой забвенный прах
вернётся в лоно зарослей и речек.
Заснёт мой ум, но в квантовых мирах
откроет крылья маленький кузнечик.

Довольствуясь осколком бытия,
он не поймёт, что мир его чудесный
построила живая мысль моя,
мгновенно затвердевшая над бездной.

Идея метаморфоз и бессмертия занимала Заболоцкого ещё в юные годы и возникла под влиянием сочинений Лукреция и Гёте. Он отрицал принципиальное различие между живой и неживой материей – и та, и другая в равной степени составляет целостный организм природы. Пока существует этот необъятный организм, человек, носитель его разума, орган его мышления, не может исчезнуть бесследно. Посмертно растворившись в природе, он возникает в любой её части – в листе дерева, птице, камне – передавая им хотя бы в небольшой степени свои индивидуальные черты и соединяясь в них со всеми живущими ранее. А с другой стороны в процессе своей жизни человек объединяет в себе все предшествующие формы бытия. В человеке – весь мир, но и человек – во всём мире. Заболоцкий писал об этом в стихотворении «Метаморфозы»:

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь, –
на самом деле то, что именуют мной, –
не я один. Нас много, я живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
я умирал не раз. О, сколько мёртвых тел
я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
и в землю устремил пронзительное око,
он увидал бы там, среди могил, глубоко
лежащего – меня! Он показал бы мне –
меня, колеблемого на морской волне,
меня, летящего по ветру в край незримый, –
мой бедный прах, когда-то так любимый,
а я всё жив!

На Заболоцкого сильное впечатление произвели слова Гёте: «Я не сомневаюсь, что наше существование будет продолжаться, ибо природе не обойтись без того, что понимают под энтелехией (целенаправленной жизненной силой). Но бессмертны мы не в равной мере, и для того, чтобы в грядущем проявить себя как великую энтелехию, надо ею быть». То есть, бессмертны те люди, которые в жизни проявили себя как творцы, мыслители, созидатели, великие личности. Их душа, их мысли, аура остаются в природе. С этими словами Гёте перекликаются стихи Заболоцкого:

Вчера, о смерти размышляя,
ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
из тьмы лесов смотрела на меня.

И нестерпимая тоска разъединенья
пронзила сердце мне, и в этот миг
всё, всё услышал я – и трав вечерних пенье,
и речь воды, и камня мёртвый крик.

И я, живой, скитался над полями,
входил без страха в лес,
и мысли мертвецов прозрачными столбами
вокруг меня вставали до небес.

И голос Пушкина был над листвою слышен,
и птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
и проступал в нём лик Сковороды.

И все существованья, все народы
нетленное хранили бытиё,
и сам я был не детище природы,
но мысль её! Но зыбкий ум её!

Жизнь, переливаясь из формы в форму посредством материальных превращений, не теряет своих основных свойств, а проявляет их в каждой форме. Мир подобен сложному организму, в котором каждая клетка несёт информацию о строении целого. Вот почему, например, в птице можно различить человека:

Вращая круглым глазом из-под век,
летит внизу большая птица.
В её движенье чувствуется человек,
по крайней мере, он таится
в своём зародыше меж двух широких крыл.

А в кристалле уже предсуществует человеческая мысль:

Я на земле моей впервые мыслить стал,
когда почуял жизнь безжизненный кристалл.

То есть человек начинает жить задолго до рождения. («Я разве только я? Я – только краткий миг //чужих существований...»).
Николай Чуковский, с которым Заболоцкий как-то поделился своими сокровенными мыслями о бессмертии, иронически к ним отнёсся и даже попытался в пародийном стихотворении разоблачить, с его точки зрения, эти беспочвенные иллюзии. Он думал, что Заболоцкий боится смерти и все его философские построения предназначены только для того, чтобы обрести защиту от этих страхов. На самом деле взгляды поэта были далеко не столь утилитарны. В один из последних своих дней он спокойно говорил жене: «Ещё и не такие люди, как я, умирали. Природа не зря создала человека, и природа не допустит, чтобы её лучшие творения исчезали бесследно».

Однажды зимой Заболоцкий гулял с ребёнком и вышел к реке. Долго смотрел на тёмную воду, по которой уже плыли чешуйки прозрачного льда. Река замерзала, и ему показалось, что перед ним умирает разумное существо. Более того, он остро почувствовал, что уловил отобразившийся в замерзающей речке отблеск внечеловеческого сознания природы.
Когда уже в сумерках поэт вернулся домой, жену поразило его просветлённое и торжественное лицо — он был полон ощущения причастности к великой тайне жизни. Впечатление было настолько сильным, что он долго помнил его и через три года описал в одном из самых любимых своих стихотворений «Начало зимы»:

Зимы холодное и ясное начало
Сегодня в дверь мою три раза простучало.
Я вышел в поле. Острый, как металл,
Мне зимний воздух сердце спеленал,

Но я вздохнул и, разгибая спину,
Легко сбежал с пригорка на равнину,
Сбежал и вздрогнул: речки страшный лик
Вдруг глянул на меня и в сердце мне проник.

Заковывая холодом природу,
Зима идет и руки тянет в воду.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,

И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.

Я наблюдал, как речка умирала,
Не день, не два, но только в этот миг,
Когда она от боли застонала,
В ее сознанье, кажется, проник.

В печальный час, когда исчезла сила,
Когда вокруг не стало никого,
Природа в речке нам изобразила
Скользящий мир сознанья своего.

И уходящий трепет размышленья
Я, кажется, прочел в глухом ее томленье,
И в выраженье волн предсмертные черты
Вдруг уловил. И если знаешь ты,

Как смотрят люди в день своей кончины,
Ты взгляд реки поймешь. Уже до середины
Смертельно почерневшая вода
Чешуйками подергивалась льда.

И я стоял у каменной глазницы,
Ловил на ней последний отблеск дня.
Огромные внимательные птицы
Смотрели с елки прямо на меня.

И я ушел. И ночь уже спустилась.
Крутился ветер, падая в трубу.
И речка, вероятно, еле билась,
Затвердевая в каменном гробу.

Любопытно, что некоторые свои строчки Заболоцкий сочинил во сне. Бывали случаи, когда он, проснувшись, среди ночи записывал строки стихотворения и снова засыпал. Таковы «Фигуры сна», «Бегство в Египет», «Можжевеловый куст», «Сон». Заболоцкий говорил: «Во сне удивительная чистота и свежесть чувств. Самая острая грусть и самая сильная влюблённость переживается во сне».

***
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.

Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!

В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

Посмотрите видеоклип на эти стихи:

И ещё одно стихотворение Заболоцкого я не могу не привести, «Лесное озеро», в котором изображена душа природы, торжество этой души:

Опять мне блеснула, окована сном,

хрустальная чаша во мраке лесном.

В венце из кувшинок, в уборе осок,
В сухом ожерелье растительных дудок
лежал целомудренной влаги кусок,
Убежище рыб и пристанище уток.

Но путь человека к этой хрустальной чаше, к полноте идеала лежит через «давильню» природы, через «битвы деревьев» и «волчьи сраженья», так же, как и путь человека к счастью и гармонии — через жизненные испытания и тяжкий опыт.

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищными тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа,
Раздвинув руками сухие кусты.

Бездонная чаша прозрачной воды
Сияла и мыслила мыслью отдельной,

Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.

И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонились воды животворной напиться.

Я опускаю большой кусок жизни Заболоцкого, связанный с его заключением и пребыванием в ГУЛАГе, - это тема отдельного разговора. Но хочу привести лишь два фрагмента из его стихов, где в нескольких строчках о природе так много сказано о  нём самом! В стихотворении «Дуб» поэт, ассоциируя себя с дубом, старым, покалеченным, но крепко пустившим корни в землю, пишет:

Вглядись в него: он важен и спокоен
среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он воин в поле! Даже и один.

Поражает внутренняя стойкость, с которой Заболоцкий относился к постигшим его несчастьям.
В стихотворении «Гроза идёт» он обращается к разбитому молнией кедру:

Вот он  -  кедр у нашего балкона.
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.

Сквозь живое сердце древесины
Пролегает рана от огня,
Иглы почерневшие с вершины
Осыпают звездами меня.

Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.

Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца!

Один из последних снимков, сделанный в 1958 году дочерью поэта. Под ним выразительная надпись: «Не сдамся!»

«Огонь, мерцающий в сосуде»

Поздняя поэзия Заболоцкого носит отпечаток той благородной сдержанности, которой обладает его собственная личность. «Я считаю, что стихи и поэзия должны быть холодными, - говорил он. - Стихотворение подобно человеку: у него есть лицо, ум и сердце. Если человек не дикарь и не глупец, его лицо всегда более-менее спокойно. Так что спокойно должно быть и лицо стихотворения. Умный читатель под покровом внешнего спокойствия отлично видит всё игралище ума и сердца. Я рассчитываю на умного читателя».
Неподалёку отт ж/д станции Заболоцкий встречал слепого старца, который медленно продвигалася, подняв вверх лицо и ощупывая палкой дорогу. Старец останавливался, пел «Лазаря», и в жестянку из-под консервов ему бросали монеты. Заболоцкий заметил его ещё в первые свои приезды в Переделкино и запечатлел в стихотворении «Слепой»:

С опрокинутым в небо лицом, с головой непокрытой,
Он торчит у ворот, этот проклятый Богом старик.
Целый день он поёт, и напев его грустно-сердитый,
Ударяя в сердца, поражает прохожих на миг.

А вокруг старика молодые шумят поколенья.
Расцветая в садах, сумасшедшая стонет сирень.
В белом гроте черёмух по серебряным листьям растений
Поднимается к небу ослепительный день...

Что ж ты плачешь, слепец? Что томишься напрасно весною?
От надежды былой уж давно не осталось следа.
Чёрной бездны твоей не укроешь весенней листвою,
Полумёртвых очей не откроешь, увы, никогда.

Да и вся твоя жизнь — как большая привычная рана.
Не любимец ты солнцу, и природе не родственник ты.
Научился ты жить в глубине векового тумана,
Научился смотреть в вековое лицо темноты...

И боюсь я подумать, что где-то у края природы
Я такой же слепец с опрокинутым в небо лицом.
Лишь во мраке души наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними только в горестном сердце моём.

О, с каким я трудом наблюдаю земные предметы,
Весь в тумане привычек, невнимательный, суетный, злой!
Эти песни мои — сколько раз они в мире пропеты!
Где найти мне слова для возвышенной песни живой?

И куда ты влечёшь меня, тёмная грозная муза,
По великим дорогам необъятной отчизны моей?
Никогда, никогда не искал я с тобою союза,
Никогда не хотел подчиняться я власти твоей, —

Ты сама меня выбрала, и сама ты мне душу пронзила,
Ты сама указала мне на великое чудо земли...
Пой же, старый слепец! Ночь подходит. Ночные светила,
Повторяя тебя, равнодушно сияют вдали.

Как-то это стихотворение Заболоцкий прочёл Фадееву. Тот слушал со слезами на глазах, а потом сказал совершенно уже другим тоном: «Такие стихи мы сейчас печатать не будем. Может когда-нибудь, в будущем, через много лет...» И строго спросил: «И почему Вы, собственно, пишете: «Я такой же слепец с опрокинутым в небо лицом»? Как Вы можете в нашем обществе и в наше время сравнивать себя со слепым?»
Заболоцкий не стал объяснять, что все мы бываем слепы в предвидении своей судьбы и в проникновении в великие тайны природы. Он помрачнел, на вопрос не ответил и заговорил о другом. Возвращаясь, шёл по безлюдной дороге среди весенней слякоти, гомона грачей, тихих переделкинских дач, жадно вбирая в себя токи весенней жизни, и в нём рождались вдохновенные строки:

Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.

И свистит и бормочет весна.
По колено затоплены тополи.
Пробуждаются клёны от сна,
Чтоб, как бабочки, листья захлопали.

И такой на полях кавардак,
И такая ручьёв околесица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!

Начинай серенаду, скворец!

Сквозь литавры и бубны истории
Ты — наш первый весенний певец

Из берёзовой консерватории.

Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи берёзовой.

Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница:
«Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется».

А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями.
Поднимай же скворешню, душа,
Над твоими садами весенними.

Поселись на высоком шесте,
Полыхая по небу восторгами,
Прилепись паутинкой к звезде
Вместе с птичьими скороговорками.

Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествуя.

По-прежнему мы встречаем в стихах Заболоцкого его излюбленную героиню — природу. Он пишет её как Рембрандт — Саскию, во всех позах, во всех одеяньях, с радостью открывая новую красоту, казалось бы, до мелочей изученного лица. В первый год переделкинской жизни он написал стихотворение «Читайте, деревья, стихи Гезиода», в котором провозгласил сближение человеческой культуры со всем живым миром.

Берёзы, вы школьницы! Полно калякать,
Довольно скакать, задирая подолы!
Вы слышите, как через бурю и слякоть
Ревут водопады, спрягая глаголы?

Вы слышите, как перед зеркалом речек,
Под листьями ивы, под лапами ели,
Как маленький Гамлет, рыдает кузнечик,
Не в силах от вашей уйти канители?

Опять ты, природа, меня обманула,
Опять провела меня за нос, как сводня!
Во имя чего среди ливня и гула
Опять, как безумный, брожу я сегодня?

В который ты раз мне твердишь, потаскуха,
Что здесь, на пороге всеобщего тленья,
Не место бессмертным иллюзиям духа,
Что жизнь продолжается только мгновенье!

Вот так я тебе и поверил! Покуда
Не вытряхнут душу из этого тела,
Едва ли иного достоин я чуда,
Чем то, от которого сердце запело.

Мы, люди, – хозяева этого мира,
Его мудрецы и его педагоги,
Затем и поёт Оссианова лира
Над чащею леса, у края берлоги.

Окно комнаты Заболоцкого выходило в берёзовую рощу. Рано утром он открывал окно и вглядывался в скопление белых стволов, пронизанных лучами утреннего солнца. Ему казалось, что берёзы каким-то тайными нитями связаны с его судьбой.

А берёзовые рощи сопутствовали ему всю жизнь. Они окружали его в раннем казанском детстве, он помнил старые свящённые рощи Сернура и свои юношеские свидания в уржумской роще. И теперь перед ним снова возвышались берёзы, в которых то и дело звучали мелодичные переливы иволги. И сами собой на ходу складывались строки: «В этой роще берёзовой...»

 Поёт Вячеслав Тихонов.

Однажды ненастным днём, стоя у окна своей комнаты, Заболоцкий увидел, как среди облетающих тополей, шаркая ногами по мокрым бурым опавшим листьям, от соседнего корпуса идёт к нему его друг юности Н. Л. Степанов. Голова Николая Леонидыча была уныло опущена, холодный ветер шевелил седые волосы. И Заболоцкий подумал, что подававший в молодости блестящие надежды его друг теперь придавлен жизнью и пишет как-то многословно, конъюнктурно и неинтересно. Больно было за него, за себя, за всю русскую современную литературу. И в сознании поэта возникали стихи:

Облетают последние маки,
Журавли улетают, трубя,
И природа в болезненном мраке
Не похожа сама на себя.

По пустынной и голой аллее
Шелестя облетевшей листвой,
Отчего ты, себя не жалея,
С  непокрытой бредешь головой?

Жизнь растений теперь затаилась
В этих странных обрубках ветвей.
Ну, а что же с тобой приключилось,
Что с душой приключилось твоей?

Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить, чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далеком краю?

Пусть непрочны домашние стены,
Пусть дорога уводит во тьму, -
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.

Все знают стихотворение Заболоцкого «Некрасивая девочка», но мало кто знает, что во многом оно выросло из стихотворения С. Надсона «Дурнушка», где поднимается тема любимого сюжета Заболоцкого — несоответствия неприметной внешности внутреннему миру.

Дурнушка

Бедный ребенок - она некрасива!
То-то и в школе, и дома она
Так не смела, так всегда молчалива,
Так не по-детски тиха и грустна.

Зло над тобою судьба подшутила:
Острою мыслью и чуткой душой
Щедро дурнушку она наделила, -
Не наделила одним - красотой!
 

Ребёнок поначалу радуется жизни, но не знает своего весьма горестного будущего: из-за своей некрасивости девочка обречена на одиночество:

Дурнушка! Бедная, как много унижений,
Как много горьких слез судьба тебе сулит!
Дитя, смеешься ты… Грядущий ряд мучений
Пока твоей души беспечной не страшит. …
Семья, ее очаг и мир ее заветный
Не суждены тебе…

Впрочем, в следующей "Дурнушке" Надсон предсказывает девушке не столь мрачное будущее, хотя цена возможного благополучия – отказ от личного счастья – слабое утешение для героини:

Гляди же вперед светло и смело;
Верь, впереди не так темно,
Пусть некрасиво это тело,
Лишь сильно было бы оно;

Пусть гордо не пленит собою
Твой образ суетных очей,
Но только мысль живой струею
В головке билась бы твоей.

Заболоцкий  "заимствовал" у Надсона для своей "Некрасивой девочки" саму идею. Но не будем упрекать его за это, - как сказал кто-то из классиков: «Не важно, кто сказал раньше, важно — кто сказал лучше». У Заболоцкого — безусловно лучше:

Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломить его едва ли можно вдруг!

И в конце – тот же "роковой вопрос":

И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, –
Младенческая грация души
Уже скользит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Последняя любовь

У Заболоцкого есть стихи, проникнутые удивительной нежностью к людям: «Старая актриса», «Старость»,  Детство», «Это было давно», «Казбек», «Городок», «Стирка белья», в которых раскрываются маленькие человеческие драмы. Заболоцкий  любил наблюдать за лицами людей и угадывать по их чертам их судьбы. Подтверждением этого могут служить стихи «В кино», Старая актриса», «Детство», «Некрасивая девочка», «О красоте человеческих лиц».

Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.

Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.

Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.

Другие — как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.

Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,

Зато из окошка ее на меня

Струилось дыханье весеннего дня.

Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.

Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.

Ни в молодости, ни в зрелые годы Заболоцкий не писал стихов о любви. Эта странная особенность отличала его от всех поэтов мира. Любовные стихи он начал писать в конце жизни. Почему так получилось? Во-первых, его внимание художника вначале было целиком обращено на внешний мир, на эксцентрическую, причудливо живописную его сторону.  В этом насмешливо изображённом вещном и конкретном мире не находилось места для любви.

Вторая причина была в его целомудренно-скрытном характере: ни в стихах, ни в разговорах с друзьями он никогда не говорил о том, что касалось его одного. Нужна была трагедия, нестерпимая боль, чтобы вынудить его прорвать это молчание, чтобы открылись потайные шлюзы в его душе.
Это произошло, когда любимая жена Катя, с которой они прожили 20 лет, ушла к их соседу по дому — писателю Василию Гроссману.

Заболоцкий очень страдал. Молча, ни с кем не делясь, не подавая виду. Но эта боль и тоска выплёскивалась в стихах. Одно из первых, обращённых к жене стихотворений - «Чертополох». Поэту поставили на стол букет чертополоха, и великолепное изображение этих прекрасных и страшных цветов с клинообразными шипами он заканчивает так:

Снилась мне высокая темница
И решётка, чёрная как ночь.
За решёткой - сказочная птица,
Та, которой некому помочь.

Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей.
И встаёт стена чертополоха
Между мной и радостью моей.

И простёрся шип клинообразный
В грудь мою, и уж в последний раз
Светит мне печальный и прекрасный
Взор её неугасимых глаз.

Позднее к этому стихотворению добавилось ещё девять и все они составили цикл «Последняя любовь».

Это и «Голос в телефоне»:

Раньше был он звонкий, точно птица,
Как родник, струился и звенел,
Точно весь в сиянии излиться
По стальному проводу хотел.

А потом, как дальнее рыданье,
Как прощанье с радостью души,
Стал звучать он, полный покаянья,
И  пропал в неведомой глуши.

Сгинул он в каком-то диком поле,
Беспощадной вьюгой занесен...
И кричит душа моя от боли,
И молчит мой черный телефон.

И - «Посредине панели...»:

Посредине панели
Я заметил у ног
В лепестках акварели
Полумертвый цветок.

Он лежал без движенья
В белом сумраке дня,
Как твое отраженье
На душе у меня.

Шло время. Он продолжал жить один со взрослым сыном и почти взрослой дочерью. Много работал, казался спокойным. И только в стихах прорывалось потаённое:

Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Старый ли дуб зашептался с сосной,
Или вдали заскрипела рябина,
Или запела щегла окарина,
Или малиновка, маленький друг,
Мне на закате ответила вдруг?

Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Ты ли, которая снова весной
Вспомнила наши прошедшие годы,
Наши заботы и наши невзгоды,
Наши скитанья в далеком краю,—
Ты, опалившая душу мою?

Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Утром и вечером, в холод и зной,
Вечно мне слышится отзвук невнятный,
Словно дыханье любви необъятной,
Ради которой мой трепетный стих
Рвался к тебе из ладоней моих...

Пытаясь заглушить душевную боль, Заболоцкий позвонил почти незнакомой красивой молодой женщине, с которой иногда встречался в литературных кругах, Наталье Роскиной, и  попросил её о встрече. Она согласилась. Во время второй встречи в ресторане он сделал ей предложение.

Две-три недели короткого счастья. Потом всё расстроилось...  Но остались стихи.

Признание

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная  моя женщина!

Не весёлая, не печальная,
Словно с тёмного неба сошедшая.
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжёлые,
В эти чёрные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?

Посмотрите видеоклип на эти стихи:

http://video.mail.ru/inbox/innaf/4155/5094.html

 Такой откровенный всепоглощающий порыв страсти был нехарактерен для Заболоцкого, для его сдержанной художественной манеры, что свидетельствовало о его ещё нереализованных лирических возможностях. Роскиной же было повящено и стихотворение «Последняя любовь»:

Задрожала машина и стала,
Двое вышли в вечерний простор,
И на руль опустился устало
Истомлённый работой шофёр.

Вдалеке через стёкла кабины
Трепетали созвездья огней.
Пожилой пассажир у куртины
Задержался с подругой своей.

И водитель сквозь сонные веки
Вдруг заметил два странных лица,
Обращённых друг к другу навеки
И забывших себя до конца.

Два туманные лёгкие света
Исходили от них, и вокруг
Красота уходящего лета
Обнимала их сотнями рук.

Были тут огнеликие канны,
Как стаканы с кровавым вином,
И седых аквилегий султаны,
И ромашки в венце золотом.

В неизбежном предчувствии горя,
В ожиданье осенних минут,
Кратковременной радости море
Окружало любовников тут.

И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей,
Молча шли по цветочному кругу
В электрическом блеске лучей.

А машина во мраке стояла,
И мотор трепетал тяжело,
И шофёр улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.

Он-то знал, что кончается лето,
Что подходят ненастные дни,
Что давно уж их песенка спета, -
То, что, к счастью, не знали они.

Чтобы вечно пылала свеча

На возвращение жены Заболоцкий не надеялся и не делал никаких попыток вернуть её. Но острота тоски и нежность не проходили. И она вскоре понимает, что тоже не может без него. Слишком многое их связывало. Слишком большие испытания выдержала их любовь в прошлом. И она вернулась. Об этом его стихотворение «Встреча»:

Встреча

             И лицо с внимательными
             глазами, с трудом, с усилием,
             как отворяется заржавевшая
             дверь,- улыбнулось...
                       Л. Толстой. Война и мир

Как открывается заржавевшая дверь,
С трудом, с усилием,- забыв о том, что было,
Она, моя нежданная, теперь
Свое лицо навстречу мне открыла.

И хлынул свет - не свет, но целый сноп
Живых лучей,- не сноп, но целый ворох
Весны и радости, и вечный мизантроп,
Смешался я... И в наших разговорах,

В улыбках, в восклицаньях,- впрочем, нет,
Не в них совсем, но где-то там, за ними,
Теперь горел неугасимый свет,
Овладевая мыслями моими.

Открыв окно, мы посмотрели в сад,
И мотыльки бесчисленные сдуру,
Как многоцветный легкий водопад,
К блестящему помчались абажуру.

Один из них уселся на плечо,
Он был прозрачен, трепетен и розов.
Моих вопросов не было еще,
Да и не нужно было их — вопросов.

Последнее  стихотворение Заболоцкого было: «Не позволяй душе лениться!»:

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

В этих стихах Заболоцкий отчётливо и сильно выразил главную черту своего характера. Все беды, которые наваливала на него судьба, он побеждал, заставляя свою душу трудиться. Только этим он её и спас — и во время травли 30-х годов, и в лагерях, и потом, когда его оставила жена.
 Он пережил уход жены. Но пережить её возвращение не смог. Сердце его не выдержало. Инфаркт. После него Заболоцкий прожил ещё полтора месяца. Жизнь его оборвалась 14 октября 1958 года. Ему надо было лежать, а он встал и пошёл  в ванную комнату, чтобы почистить зубы. Не дойдя до ванной, упал и умер.

могила Н. Заболоцкого на Новодевичьем кладбище

Как и все великие поэты, он предсказал эту смерть в стихах:

Я боюсь, что наступит мгновенье,
И, не зная дороги к словам,
Мысль, возникшая в муках творенья,
Разорвет мою грудь пополам.

Промышляя искусством на свете,
Услаждая слепые умы,
Словно малые глупые дети,
Веселимся над пропастью мы.

Но лишь только черед наступает,
Обожженные крылья влача,
Мотылек у свечи умирает,
Чтобы вечно пылала свеча!

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/43179.html