ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

   Перехожу к последним годам в имении.

   Был 1905 год. В июле умер мой папа в Алексеевской больнице, так и неоправившись после инсульта. 

   Я носила траур, и мне нельзя было участвовать в спектакле.

   Подгримированный Воробушек (Елена Васильевна Бух) был замечателен.

   Вечером были фейерверки. Дядя Ваня [Иван Александрович Торлецкий] делал их изумительно хорошо: били фонтаны из огня, зажигались транспаранты. Римские свечи были изумительной красоты.

   Была из шёлка палатка, где была поставлена живая картина: тетя - Мария Степановна, красивая и как всегда нарядная, сидела в кресле, а перед ней на коленях стоял Дашков (юрист). Играл духовой оркестр – много танцевали.

   И  именины Марии Степановны были отпразднованы ещё лучше: в гостиной дома, где мы жили зимой, была сделана сцена. На ней выступали артистки, в том числе жена Дашкова. У неё был хороший контральто, но она так волновалась, что голос терялся, а сама она была похожа на труп. Товарищи моего преподавателя по скрипке были одеты в румынские, красивые костюмы и из них был сформирован оркестр. Тогда подвизался у нас опаснейший дон Жуан Александр Вивьен.

   Жизнь Вивьен тоже была замечательна в некотором отношении.

   Предки его были французы. Отец старичок был мелким дирижером, довольно добродушный старичок. Он был у нас как-то, сын же с энергичными чертами лица, прямыми, густыми волосами был и актёр, и музыкант, и просто весёлый человек. Иногда на него находила меланхолия, и он сидел неподвижно. Нам говорили, что у него “столбняк” и мы дети боялись к нему подходить. Раз он намазал лицо чем-то чёрным, надел курчавый парик, вымазал губы красным и стал лопотать и петь будто по-английски. Музыку он любил.

   А дальнейшая судьба Вивьена была такова. Он влюбился в опереточную примадонну и поступил на сцену оперетты в качестве баритона. Голос у него был хороший. Но скрипку он бросил, композиторскую должность бросил, и крупного из него ничего не вышло. Вот как нельзя влюбляться неосмотрительно. Будучи учеником консерватории, он был женат на одной из сестёр Гнесиных и у них даже был сын [Вивьен Александр Александрович (1903–1911) — сын Гнесиной Елиз. Ф. (в первом браке Вивьен, во втором Витачек)http://senar.ru/names/v/]. Они скоро разошлись, и она вышла замуж за Витачека [ВИТАЧЕК Евгений Францевич (1880-1946), мастер смычковых инструментов, заслуженный мастер Республики (1924), заслуженный деятель искусств РСФСР (1932). Организатор первой Государственной школы скрипичных мастеров (1918), с 1919 хранитель Государственной коллекции уникальных музыкальных инструментов (Москва). Его сын Фабий Евгеньевич (1910-1983), композитор, педагог.] – скрипичного мастера и у них родился сын, ныне известный музыкант. Сынишка Вивьена умер. У него всегда была зависть, соревнованием нельзя назвать, к Эрденко. Но тот, я сказала бы, был выше А.А. Так после 1905 года, Эрденко написал внутри своей скрипки, что она должна служить только народу.

   Во флигеле поселилась семья нашего “придворного” врача. Две девочки были приблизительно одних лет. Одна постарше Лена была ярой революционеркой, вторая же ещё была мала. Мать её наполовину англичанка была хорошей пианисткой и стала нам давать уроки. Между нами было соревнование, и я стала стараться, и учились мы ровно. Я не отставала.

   В дом к ним часто приезжали дочки бухгалтера с фабрики. Они были большими выдумщицами. И я не помню более весёлых вечеров, чем там. Они изображали и петуха, и ещё кого-то… а игры! Часто я отпрашивалась от званого обеда с изысканными блюдами, на которых надо было быть как на вытяжке час, а то и 1½ часа. А там угощали нас простым обедом с кашей и простым третьим блюдом. Люстра горела тускло, но зато было свободно, спокойно.

   Летом мы стали гулять все вместе большой молодёжной компанией. Не было несимпатичной Марины [Марина Эрастовна Рындина - племянница дяди Вани], которая вышла замуж почти за нашего сверстника с Валей Ходасевич, её дядю Владю.

   Дядя Ваня был очень богат. Тетя Мария Степановна  была его старше. Она очень располнела. А он, хотя от его кудрей и синих глаз мало чего осталось, но он был на десять лет её моложе. Он умел очаровывать, а моя новая учительница прошла школу притворства.

   Семья моей гувернантки очень нуждалась, так как отец её всё растратил. Одна сестра была замужем за военным. По окончании института “Воробушек” жила у них, но сестра приревновала к мужу и она очутилась у нас.

   Некоторое время всё шло хорошо.

   Елена Васильевна была молода, а Мария Степановна была в годах, как говорится. И тут начался флирт. Сперва отвлечённый: я была почтальоном по передаче поцелуев.

   Эта роль была живая, весёлая и полная конспирации.

   Понемногу обходиться стали без меня. Я видела, как он её мял между двумя портьерами.

   Потом пошли мечты, как мы втроём весело будем жить.

   Затем вмешалась Мария Степановна Воронина. “Воробушек” вопил в своей комнате, что она умирает. “Жить хочу!”, неслось по всему дому. Дядя Ваня стоял на коленях перед умирающей. В стакане была кровь – наличие туберкулёза.

   Сохранилось письмо-размышление о происшедшем, написанное Марией Степановной Ворониной  Елене Васильевне Бух:

  «Милая Елена Васильевна!

   Мне очень грустен тот инцидент, который произошел перед Вашим отъездом. Но я отчасти и Вас обвиняю в нем. Я думала, что во время нашего разговора в пятницу, я высказалась вполне и хотела Вам написать подробно. Вы же пожелали продолжение его в присутствии Ивана Александровича в Воскресение вечером, когда у нас были гости. Вы видели, что я старалась его прекратить в самом начале, но Вы и Иван Александрович настойчиво потребовали от меня отчета "почему я нахожу неудобным Ваше возвращение в качестве наставницы Жени". Понятно всякому, что такая настойчивость не могла понравится мне и я, может быть и не желая, высказалась резко и возбужденно. Забудем это. Мы оба виноваты друг перед другом.

   Как Ваше здоровье теперь? Как Вы устроились? Напишите мне. Женя Вас целует. Иван Александрович и Стародуб кланяются. Выздоравливайте, приезжайте, мы будем очень рады если Вы будете бывать у нас.

Целую Вас

М.Воронина»

   Итак,  моя тетя - Мария Степановна решительно запротестовала, что у меня больная учительница, и “Воробушек” уехала в Крым к сестре.  Вот письмо ее ко мне из Сочи от 11 апреля 1906 года:

   Здравствуйте, моя малюточка, моя дорогая, милая Женюрочка!

   Просто до слез обрадовалась я Вашей маленькой записочке, значит, помните и любите меня, моя крошка. Пишите мне побольше, длинные, длинные письма и я с радостью буду отвечать Вам на них и на все Ваши вопросы. В этом письмеце Вы меня спрашиваете, когда я Вас полюбила <…> Откровенно Вам говоря, я полюбила Вас еще не зная Вас. С того самого дня, когда говорила с тетей в квартире Тереховых. Когда же приехала к вам, то полюбила Вас еще больше, привязалась всей своей душой. <…>Вы спрашиваете, нравится ли мне Сочи? Сейчас ничего точного и определенного ответить не могу, т.к. я вся под впечатлением нашей разлуки, на душе тяжело и больно, а потому все немило. Когда успокоюсь, напишу Вам все свои впечатления. Что мне, конечно, очень нравится и, где я отдыхаю нравственно и физически – это море, чудное, голубое море! Пока кончаю свое письмо. Целую Вас крепко, крепко, моя дорогая деточка.

     Горячо Вас любящая

     Е.Бух.

   Многоуважаемая Мария Степановна!

   Я уверена, что первое Ваше чувство при получении моего письма будет удивление… не правда ли?

   Не удивляйтесь, Мария Степановна, а поймите мое желание написать Вам хоть несколько строк и выслушайте.

   Вот уже 3 недели, как я уехала с далекого севера на пышный, чудный юг! Море, небо, вся природа дышат такою полной красотой!… Столько очарования, столько неподдельного восторга и какого-то душу захватывающего энтузиазма пробуждает она в моем сердце! Забываются все тревоги, волнения, все неприятности и обиды, - все, все горькое в жизни уходит в далекое, бездонное пространство… А Ты остаешься, вся охваченная одним глубоким и могучим чувством всепрощения и любви…

   Весь мир хочется обнять в порыве этого чувства! Хочется каждому сказать слово ласки и утешения; кажется, что каждый человек друг и брат Тебе…

   Вы, должно быть, тоже не раз испытывали такое чувство и мое состояние Вам, вероятно, понятно?

   И вот сегодня, под влиянием того же чувства, незаметно для себя я унеслась в далекий край, в Ваше милое, славное Гиреево. Одна картина за другой стали всплывать в моем воображении… вспоминалась каждая мелочь, каждый пустячок. Все такие милые, хорошие воспоминания… Как вдруг среди них врывается таким резким диссонансом – тот злополучный вечер!…

   Мария Степановна, не верю и не хочу я верить, что всё сказанное Вами тогда было сказано с преднамеренной целью меня оскорбить. Не думаю, чтобы руководила Вами и злоба… За что? Разве я чем-нибудь ее тогда заслужила?!… Скажите же мне сами  вполне откровенно, что это было такое? Как видите, я все еще до сих пор не верю или не хочу верить, что все сказанное исходило у Вас от чистого сердца искренно…  И вот почему, несмотря на до боли оскорбленное самолюбие, я все-таки решила сесть за это письмо. Рассейте же, наконец, мои сомнения – в дурную или хорошую сторону. Буду рада получить от Вас какую бы то ни было весточку. А пока позвольте Вам пожелать всего хорошего. Всем шлю свой привет.

Ваша Е.Бух.Кавказ. Сочи.

16 апреля 1906 г.

   Многоуважаемая Мария Степановна!

   Сейчас получила Ваше письмо, на которое и спешу Вам ответить.

   От души радуюсь, если происшедший между нами инцидент Вам действительно грустен, как пишете Вы, т.к. это заставляет меня уверится в моем предположении, что Вы не хотели умышленно меня оскорбить. Если моя вина заключается в моей “настойчивости” в тот день, то это произошло из-за моего взгляда на вещи, что лучше вести дело на чистоту, открыто. Если это могло Вас обидеть,то извиняюсь.

   Благодарю Вас за Ваше приглашение бывать у Вас. – Приеду я в Москву, вероятно, скоро, т.к. здоровье мое поправилось, да и скучно без дела. Здесь же очень хорошо: прелестная природа, чудный воздух, веселое общество – словом все, чтобы забыться на время и отдохнуть.

   Теперь позвольте, Мария Степановна, возразить на несколько слов Вашего письма. Вы пишите, между прочим: “Я думала, что во время нашего разговора в пятницу я высказалась вполне и хотела Вам написать подробно”.

   Простите, Мария Степановна, но Вы ничего в тот день не сказали мне такого, из чего бы я могла хоть немножно понять Ваше не желание видеть меня в Вашем доме в качестве наставницы Жени. Я отлично помню весь наш разговор с начала до конца и могу его воспроизвести дословно. Смею Вас уверить, что никаких намеков не было в нем.

   Вы все ссылаетесь на мою болезнь, говоря, что мне сейчас главное надо поправляться и продолжение моих занятий с Женей будет зависить от моего здоровья. Раньше Вы всегда были довольны мной и моим преподаванием, что не раз высказывали мне прямо в глаза, так что я не могла предположить, что теперь вдруг все стало противоположное… А когда в пятницу Вы сказали при мне Ивану Александровичу, что находите мое возвращение неудобным, то и в этот день я все-таки не поняла истинной причины этого “неудобства”.

   Поверьте, Мария Степановна, что если бы уже в пятницу я могла бы заподозрить что-нибудь подобное, то, поверьте (во мне самолюбия много): несмотря ни на какие обстоятельства я бы ни секунды не осталась больше. Теперь мне становится более понятна “истина”… И тем ужаснее, что Вы, Мария Степановна, могли заподозрить во мне такую вещь!… Теперь уже после Вашего письма, я могу только радоваться, что в Вас, по-видимому, рассеялись эти незаслуженные подозрения. Я сделала все, что могла, все, что в моих силах сделать для Женюрки. В это любимое дело воспитания и обучения я вложила всю свою любовь к нему и всю свою душу целиком. А если что и вышло не так, как я хотела, то в этом не вините меня.

   Итак, многоуважаемая Мария Степановна, если возможно, забудем прошлое и начнем новое.

   Пока до свидания. Желаю Вам всего хорошего. Шлю Вам и всем гиреевцам свой сердечный привет. Остаюсь уважающая Вас

Е.Бух. Кавказ. Сочи.

26 апреля 1906 г.

   Многоуважаемая Елена Васильевна!

   Я получила от Вас два письма. В первом Вы пишете, что под влиянием природы хотите всех простить (разумеется, в том числе и меня к которой чувствуете ненависть и зло но, имея силу воли, боретесь с ними) прощаете мне сделанное Вам зло, и оскорбление и просите рассеять ваши сомнения в плохую или хорошую сторону. На это Ваше письмо Вы получили одновременно посланное мною Вам; в нём я написала все, что нашла нужным написать.

   Вчера получаю на него ответ очень странный по подчеркнутым в нем фразам, смысл которых мне не ясен и оскорбителен, как и многое другое писанное Вам к другим. Я тоже очень самолюбива, но никогда не позволю себе никаких намёков и объяснений, а потому прекратим всё это; у нас разные взгляды и понятия.

   Относительно воспитания Жени, пользу которого Вы мне и лично и письменно ставили на вид. Я Вас благодарила лично и еще раз благодарю. Вы сделали должное и я без Вашего многократного напоминания сумела бы оценить ее.

   Вы пишете, что лучше вести дело начистоту, и открыто, а сами даже вашей воспитаннице даёте поручения помимо меня; и находите более удобным писать о ваших беспокойствах относительно нее Ивану Александровичу, а не мне или нам обоим; кто кого более оскорбляет? В своих письмах Вы подтверждаете, что помните дословно наш разговор. В котором я не дала вам понять, что не желаю иметь вас наставницей Жени. Ссылаясь на ваше нездоровье, говоря - поправляйтесь, я же вам дам ответ через месяц; тогда Вы меня опять просили решительно ответить, чтобы вам знать, как устроить свои дела. На это я ответила: “Е.В. я не знаю, как устроюсь с учителями, если найду подходящим, то менять нахожу неудобным для Жени”. Спросила Вас: “Пойдете ли на Курсы?” Вы сказали: “Да”. На это я Вам ответила: “Значит, занятия с Женей всё равно должны кончится”. Вы мне ответили, что будете ездить из Москвы давать ей уроки. Я на это сказала, что мне это неудобно. Не знаю, где здесь оскорбление, если нахожу сделать всё как мне нужно и думаю, что ответа на это я не обязана никому давать кроме матери и воспитываемого мною ребёнка. Вы находите одно хорошим я другое. Быть может, Ваша система хороша для Вас, а не для меня. Я думаю, что это письмо последнее. Так как я не желаю никаких объяснений: ни письменных, ни устных. Будем корректны. Разойдемся прилично. Мы очень хорошо друг друга понимаем и одинаково самолюбивы. Надеюсь, что всё это останется между нами, а впрочем, как хотите.

   М.Воронина

   После того, как я отказалась ездить в гимназию, я стала заниматься с учителем, который преподавал в школе на Орехово-Зуевской фабрике и играл у нас в квартете на виолончели. Ему было лет сорок. Он был очень живой, подвижный. Тогда только появилась фонола, и все стали увлекаться писанием нот.

   Дядя Ваня оборудовал специальные столики, и у взрослых началось соревнование, кто скорее и лучше напишет ноты. Всех быстрее писала Мария Степановна, но она же больше всех делала ошибок. Я тоже соблазнилась, нашла стол вышедший из употребления, линейку и написала Соколова “романс” для скрипки с аккомпанементом. Проиграв его на фоноле, я осталась довольна. “Большие” стали усовершенствовать фонолу: у неё не было верхнего “фа”, а оно часто встречалось в нотах. Даже с одной фирмой заключили договор, и она за ноты платила. Из библиотеки вынесли чудесные диваны и поставили большой щит, к которому прикрепляли шесть экземпляров одинаковых бумажных лент шириной 60-70 см. На первом экземпляре были все знаки. Дело поручили мне, и я была очень довольна такой ответственной работой. Марку свою заказала. Это была какая-то птица. Надо было её ставить и приклеивать колечко, за которое зацепляли ленту. Это всё была моя работа.

   Много было споров, шума…

   Мой новый учитель историю знал не очень хорошо. Я знала лучше, чем он. Но он замечательно красиво писал, и я увлеклась каллиграфией. Я забыла сказать, что крикун, спорщик, “орало” хорошо разбирался в электричестве.

   Иван Александрович Торлецкий построил небольшую электростанцию, которая попыхивала (заряжалась) раз в неделю: дом, конюшни, даже курятник осветился.

   Я туда забегала греться. Там стояла неподвижная, со многими клапанами машина и весёлая динамо-машина с бегающим ремнём. А в соседней комнате стояло множество банок аккумулятора, если не ошибаюсь. Там был монтёр строгий, шалить нельзя было, и я молча стояла, смотрела и грелась.

   По примеру старших, мы с подругой решили открыть воскресную школу. Учениками были младшее поколение детей управляющего и дети монтёра. Учила я их читать, писать, считать, а чтобы они приходили, дарила им свои бронзовые игрушки. Занимались мы в оранжерее.

   Счастливый Воробушек, пожив в Крыму, поступила на курсы и жила в общежитие.

   С моей стороны дома была лужайка яркая и на ней клумба, а рядом деревце рябины. Все с большим вкусом. А розы!

Серия сообщений "ТУРМАНИНА ЕВГЕНИЯ ПЕТРОВНА ":

В НАЧАЛЕ БЫЛО... ДЯДЯ ВАНЯ ТОРЛЕЦКИЙ

Часть 1 - В НАЧАЛЕ БЫЛО...
Часть 2 - ДЯДЯ ВАНЯ ТОРЛЕЦКИЙ
...
Часть 4 - ТУРМАНИНА Е.П. МОЙ ДРУГ - ДЯДЯ МИТЯ КИПЛИК
Часть 5 - ДЕТСКИЕ ГОДЫ: ГИРЕЕВО - ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ
Часть 6 - МОИ ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ В ИМЕНИИ ТОРЛЕЦКОГО
Часть 7 - РЕРБЕРГИ. ЛЕТО НА ВОЛГЕ В СТАВРОПОЛЕ.
Часть 8 - Московская Практическая Академия Коммерческих Наук в фотографиях преподавателей и студентов в 1908 году.
...
Часть 10 - СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ
Часть 11 - МАРИЯ СТЕПАНОВНА ВОРОНИНА, УРОЖДЕННАЯ ФАЙДЫШ
Часть 12 - 25 АВГУСТА 1868 ГОДА. ПРИДАНОЕ МАРИИ СТЕПАНОВНЫ ФАЙДЫШ