      Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

          Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
       Что звали меня Мариной,
      И сколько мне было лет.

                 Не думай, что здесь — могила,
   Что я появлюсь, грозя...
    Я слишком сама любила
      Смеяться, когда нельзя!

          И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
     Я тоже была, прохожий!
     Прохожий, остановись!

           Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед,—
             Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

           Но только не стой угрюмо,
     Главу опустив на грудь,
      Легко обо мне подумай,
   Легко обо мне забудь.

    Как луч тебя освещает!
       Ты весь в золотой пыли...
    И пусть тебя не смущает
     Мой голос из-под земли

3 мая 1913, Коктебель

***

Поступь легкая моя,
          - Чистой совести примета –
Поступь легкая моя,
   Песня звонкая моя –

       Бог меня одну поставил
          Посреди большого света
          - Ты не женщина, а птица,
     Посему – летай и пой.

                       1 ноября 1918

"...1 июля. Высоцкий договорился с кем-то, с каким-то начальством, нам дали маленький катер, и мы, несколько человек, поехали в Елабугу. Туда добраться можно только водой. Всю дорогу Высоцкий пел — «отрабатывал катер», — нас угощали. Приехали... Долго искали дом, где жила Цветаева. Как всегда, самый контактный и хозяйственный — Высоцкий. Ощущение — как за каменной стеной. Наконец нашли. Дом заперт.

Постучались к соседке. Она, немного прохиндейничая: «Не понимаю, чего в последнее время ходят и ходят. Вот недавно приезжали писатели и с ними сестра Цветаевой, все расспрашивали. Сестра старая, седая, лохматая, с палкой. Все ходила по кладбищу, ведь никто не помнит, в каком месте похоронили Цветаеву, и вдруг она как закричит, забьет палкой о землю: «Вот тут она похоронена, тут, я чувствую, тут!» Ну, и на этом месте могилу сделали. Я испугалась, домой убежала. А чего, кажись, расспрашивать? Она-то и прожила у нас дней десять в конце лета, в начале войны. Снимали с сыном у соседей угол. Я-то ее ни разу не видела. А в то воскресенье ее сын, Георгием, по-моему, звали, ходил с моим сыном — они одногодки — картошку копать, чистить поле под аэродром. Вернулись. Вдруг он прибегает к нам весь белый: мама повесилась. Я не ходила смотреть, но говорят, повесилась она в пристройке, потолок там низкий, она колени подогнула, а чтоб замок не ломали, она изнутри дверь веревкой завязала. А на керосинке теплая жареная картошка была для сына... Тот дом вообще несчастливый. Столько раз его перестраивали, а там все равно какие-нибудь несчастья.

Сейчас он весь перестроен. Той комнаты и пристройки уже нет. А кто она, писательница, что ли?» Мы пошли на кладбище, нашли могилу Цветаевой. Кладбище старое, большое, зеленое. С каменной оградой-входом. Могила ухоженная, аккуратная. На сером скромном камне написано: «Марина Ивановна Цветаева, 26 сентября 1892 -31 августа 1941 года». На могиле положен кем-то маленький букетик свежей земляники и новая одна сигаретка. Кто-то до нас был. Но кто, в этом забытом Богом месте?"

Из мемуаров А. Демидовой "Бегущая строка памяти"

http://lib.rus.ec/b/188396/read#t1

***

Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,

Так в памяти твоей голубоокой,
Затерянным - так далеко-далеко.

Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,

И детский смех мой, коим всех морочу,
И сотню - на руке моей рабочей -

Серебряных перстней, чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту...

Как в трудный год, окутанный бедою,
Ты - маленькой была, я - молодою.

В октябре 1940 г., спустя примерно год после возвращения из эмиграции, Марина Цветаева прочла книгу переводов молодого московского поэта Арсения Тарковского. Переводы восхитили Цветаеву. Зная по себе, как важен для поэта доброжелательный, идущий от сердца отклик, она пишет Тарковскому письмо. Он отвечает благодарностью. Завязалась заочная дружба. А вскоре в доме переводчицы Нины Яковлевой произошла личная встреча двух поэтов.

«Мне хорошо запомнился этот день, — вспоминала Яковлева. — Я зачем-то вышла из комнаты. Когда вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным».

Тарковский молод, талантлив, красив, а главное — он боготворит Цветаеву. Что нужно женщине, волею судьбы оказавшейся совершенно одинокой, убитой жизнью? Вместе с сыном-подростком она ютится по углам, переезжает с квартиры на квартиру. Муж и дочь арестованы, сгинули в подвалах Лубянки. Цветаевой кажется, что жизнь кончилась...

«Мне нужно, чтобы меня любили… Нуждались — как в хлебе»

«Я, когда не люблю, — не я… Я так давно — не я…»

И вдруг всплеск давно забытых чувств… Встреча... Долгие прогулки по Москве. И — стихи, которые они взахлеб читают друг другу. Взаимное увлечение продолжается несколько месяцев… Однажды в доме все той же Яковлевой в присутствии гостей Тарковский читает только что написанное стихотворение.

Стол накрыт на шестерых,

Розы да хрусталь,

А среди гостей моих

Горе да печаль.

И со мною мой отец,

И со мною брат.

Час проходит. Наконец

У дверей стучат…

Нет, на самом деле за дверью никого нет. Это поэту чудится, будто близкий человек, давно ушедший из жизни, присоединяется к их застолью. Но...

«Непозванная…» Задета цветаевская гордость. Растревожено самолюбие… Как он посмел забыть, что есть Она, его Психея!.. Сколько подобных стихов-упреков ею уже написано. Уже и адресаты некоторые давно забыты, а стихи живут... Казалось бы, и это стихотворение из того же ряда… Но, нет! Стихотворение стоит особняком в цветаевском творчестве...

Последнее стихотворение...