Любовь – это самая трудная тема в литературе, драматургии, публицистике. Нет ничего мучительнее, чем писать о любви, не скатываясь в пошлость. Поэтому хороших произведений о главном человеческом чувстве единицы. Но, я хочу сказать, что пьеса «Любовные письма» А.Р. Герни и антреприза «Love letters. Виртуальный роман», поставленная по её мотивам режиссёром Дайнюсом Казлаускасом с Гошей Куценко и Екатериной Климовой в ролях, – одни из немногих произведений о любви, которые заслуживают нашего с вами внимания.
Но, прежде, чем говорить о них, давайте подумаем, что такое любовь? Поцелуи, объятия, нежность, ласка, пенетрация?.. Ночь, луна, розы, стихи, трель соловья? Нет. Всё перечисленное, применительно к любви, есть пошлость и в литературе, и в жизни.
Анна Ахматова одна из немногих, кто точно определил, что такое любовь:

А назавтра опять мне играть свою роль,
И смеяться опять невпопад.
Помнишь, ты говорил, что любовь — это боль?!
Ты ошибся, любовь — это ад!

Теперь, определившись с терминологией, можно приступать к разбору постановки "Love letters. Виртуальный роман".


Хотя, нет. Давайте я начну со знакомства с заведением, в котором побывал впервые. Ведь у меня есть правило – описывать свои впечатления от первой встречи с каждым новым театром.
Основная особенность театра в том, что у него два названия, каждое из которых живёт самостоятельной жизнью. Поэтому не удивляйтесь, если билет вы купите в «Театриум на Серпуховке», а смотреть спектакль будете в «Театре Терезы Дуровой». Это одно учреждение.
Удивило, что охранники, дежурившие на входе возле рамки, пропустили меня без какого-либо досмотра. Более того, никто даже не спросил мой билет.
Первое что бросается в глаза – это непохожесть на другие, виденные мною театры. Здание напоминает небольшой современный аэропорт. Причем, это заметно уже снаружи, но изнутри ощущение резко усиливается. Внутри всё блестит и сверкает. Ничего лишнего, всё по канонам минимализма. Не совсем мой стиль, но понравилось ощущение воздушности, свежести, насыщенности кислородом. В фойе «аэропорта» буфет, стерильные туалетные комнаты, гардероб и два входа в «зал ожидания»: один в партер, другой – в бельэтаж. Других интерьерных элементов в виде балконов и лож нет. Единственное отличие от зала ожидания аэропорта в том, что самолёт так и не прилетит, вместо этого будет нечто куда более интересное. Будет спектакль.
Зрители разделились на две чёткие категории: элегантные дамы в футуристичных вечерних платьях и господа в деловых костюмах облюбовали партер; пенсионерки в шерстяных кофтах, тоненькие институтки в очках и художники в потёртых джинсах – бельэтаж. Задние ряды были полупустыми.
Рядом со мной сидела рассеянная аспирантка лет тридцати с длинными тёмными распущенными волосами. Я вкрадчиво попробовал завязать знакомство. (Мне кажется, очередную жену, я непременно встречу в театре). Поинтересовался, будет ли антракт. (Я знал ответ на это глупый вопрос, но надо же было с чего-то начать.) Она смущённо взглянула на меня, хлопнула ресницами, тихо и лаконично произнесла: «Не знаю». И как-то по-детски обхватила и прижала к животу дамскую сумочку, став похожей на девочку, судорожно обнимающую плюшевого зайца. Я больше не хотел её беспокоить. Лишь один раз украдкой понаблюдал, как она – одинокая, затерявшаяся песчинка в этом большом зале и в этой большой Москве – разглядывает на смартфоне своё селфи на фоне афиши и отстранённо улыбается. А когда выключился свет, она растаяла…
Зрители были весьма чопорны. Удивительно, но никто даже не поприветствовал выход артистов аплодисментами. Мне очень хотелось похлопать. Но одинокие овации при общем гробовом молчании выглядели бы гротескно. В последствие зрители растормошились и поддерживали артистов более эмоциональнее. Но той тёплой, домашней атмосферы, которую ощущал несколько дней назад в «Театре имени Вахтангова», здесь не было.

Теперь перейдём непосредственно к спектаклю. Гоша Куценко был похож на троечника, вызванного к доске, добросовестно и смущённо читающего по бумажке заученный текст. И пусть иногда были запинки, наш ученик очень старался быть похожим на отличника. В такие моменты хотелось поддержать его, крикнув: «Гоша, молодец, поднатужься, мы в тебя верим!» А вот Екатерина Климова играла бесподобно. Да что там играла – жила. И это не красивый оборот. Мне кажется, Екатерина во многом похожа на свою героиню. Не столько биографией, сколько духовно, поэтому играла фактически саму себя, или даже была сама собой. Она украшала сцену. Если когда-нибудь Гоша и Екатерина будут участвовать каждый в своём моноспектакле, то к Гоше я не пойду, а к Екатерине – с огромным удовольствием.
У меня осталось ощущение, что «Love letters» – спектакль не для большой сцены. Чтобы лучше почувствовать его, нужно находиться либо в малом зрительском зале, либо в погрузиться в темноту кафе, где тусклые огоньки мерцают лишь в абажурах на столиках, а софит высвечивает на сцене круг, в котором весь мир сузился до двух человек – мужчины и женщины. И тихая джазовая музыка плачет на заднем фоне.
Пьеса «Любовные письма» написана Альбертом Герни в 1980-х и была удостоена Пулитцеровской премии в области драматургии. История начинается в 1937 году и длится на протяжении пятидесяти лет, погружая нас в самый лучший отрезок XX-века (за исключением 2-й Мировой войны, которая в произведении не затрагивается). Главные герои Эндрю Мейкпис Лэдд III (в русской адаптации Томас Андерсон) и Мелисса Гарднер (Александра) принадлежат к доминирующему американскому истеблишменту "WASP" (белые англосаксонские протестанты или, образно говоря, осы). За 1 час 40 минут перед нами мелькает всё их роскошное, но в тоже время никчёмное существование. Глуповатый, усидчивый и прагматичный Том построил свою жизнь в полном соответствии с американскими стандартами XX-века: карьера, семья, благопристойность. Он ограничивает себя в удовольствиях ради карьеры. Импульсивная и безрассудная художница Александра наоборот живёт исключительно чувствами, эмоциями, сиюминутными порывами души. Она ищет в жизни только удовольствия. Но не находит их ни в мужчинах, ни в алкоголе, ни в наркотиках, ни в своём творчестве. Единственное, что придаёт её жизни хоть какой-то смысл – это редкие письма друга детства. А её редкие письма скрашивают сытое, но унылое бытие Тома.
Томас Андерсон благодаря усердию и самоограничениям к финалу своей карьеры добрался до сенаторского кресла. Александра, всю жизнь избегающая мещанства и стереотипов, превращается в ничто.
На протяжении всех этих пятидесяти эпистолярных лет они любили друг друга, но даже не догадывались об этом. И вот вам ещё один ответ на вопрос «что такое любовь?», заданный вначале этой заметки. Иногда любовь живёт под маской заурядной дружбы или привычки. Люди и не знают, что заполняют собой пустоту в жизни друг друга. И когда один из них уходит, эта высвободившаяся пустота взрывается из небольшого сгустка, как взорвалась когда-то Вселенная, и разлетается во все стороны, испепеляя всё пространство вместе с благополучной семьёй, друзьями, коллегами и престижной должностью. Только тогда начинаешь понимать, что это привычное существо рядом было для тебя всем. Было твоей настоящей жизнью. Нейтрализатором пустоты, вечности, небытия. Было любовью.
В финале спектакля я мужественно пытался сдержать слёзы. Но, тщетно. Во время поклона артистов, когда уже вспыхнул свет и зал утопал в аплодисментах, я успокоился. Только лицо немного горело. Затем я спустился вместе с потоком зрителей вниз, взял куртку из гардероба и вышел в тёплые майские сумерки.
И когда проходил в сквере мимо цветущей сирени, меня по-настоящему прорвало. И я не могу сказать, отчего были эти слёзы. От спектакля, его финала, прикосновения к чужой драме. А может ещё и от надвигающейся весенней ночи, такой прекрасной, благоухающей. От пустых и тёмных аллей. Всё вокруг было таким настоящим, неповторимым. Только я тут был не к месту, потому что в таком прекрасном мире рядом с тобой должен быть прекрасный человек, чтобы можно было поделиться грустью или восторгом. Но я был один. Я мало чем отличаюсь от несчастной героини спектакля.
Я шёл среди высоких тёмных кустов сирени и у меня катились слёзы, которые я не вытирал. Я чувствовал себя одновременно и несчастным, и счастливым. Возможно, так и должно быть. Иначе, зачем тогда искусство, если не оно не способно вызывать грусть и слёзы. Иначе, зачем тогда человеку душа, если он не способен сопереживать, чувствовать, любить и страдать.