Цитата сообщения lj_0gnev Константин Симонов. Лагерь уничтожения - 3

К.Симонов || "Красная звезда" №191, 12 августа 1944 года

СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: От Советского Информбюро. Оперативная сводка за 11 августа (1 стр.). Указы 'Президиума Верховного Совета СССР (1 стр.). Подполковник П.Соколов. — Самоходная артиллерия в наступлении (2 стр.). Капитан Н.Новиков. — Трудовая доблесть и боевая отвага (2 стр.). Гвардии подполковник И.Романенко. — Бомбардировщики при прорыве вражеской обороны (2 стр.). Майор П.Трояновский. — Старые боевые друзья (2 стр.). Гвардии майор П.Ануфриев. — Выставка гвардейской дивизии (2 стр.). К.Симонов. — Лагерь уничтожения (3 стр.). Капитан А.Шипов. — Рекомендация в партий (3 стр.). Илья Эренбург. — Путь в Париж (4 стр.). С.Белинков. — Новые успехи народно-освободительной армии Югославии (4 стр.).



# Все статьи за 12 августа 1944 года.



(От специального корреспондента «Красной звезды»)



Окончание. Начало — в №№ 189 и 190 «Красной звезды».

3.

Я уже рассказывал историю Люблинского «лагеря уничтожения», я говорил о том, какой вид он имеет сейчас. Остановимся теперь на показаниях отдельных свидетелей, с которыми я разговаривал. Их показания составят только, быть может, сотую долю тех свидетельств, которые в дальнейшем станут материалом для следственной комиссии. Мне пришлось говорить с русским военнопленным врачом Барычевым — главным врачом лагерного лазарета военнопленных и еще с фельдшером того же лазарета, с гражданскими инженерами и рабочими, работавшими на строительстве лагеря, с людьми, находившимися в лагере в качестве заключенных и военнопленных, а также и с эсэсовцами, служившими в охране лагеря. Из всех этих разговоров передо мной предстала общая картина жизни «лагеря уничтожения», о чем необходимо здесь рассказать.

Первой предпосылкой, из которой исходили эсэсовцы, властвовавшие над лагерем, было следующее: все люди, попавшие в лагерь, будь они военнопленные или заключенные, будь они русские, украинцы, поляки, белоруссы или евреи, французы или греки и т.п., — всё равно рано или поздно будут уничтожены, никогда при жизни своей не выйдут из пределов этого лагеря и не расскажут о том, что там творится. Эта основная предпосылка определяла и поведение охраны, и методы уничтожения людей в лагере. Мертвые молчат и ничего не могут рассказать. Они не могут сообщить подробности, подтвердить эти подробности документами. Следовательно, ни в чьих руках не будет доказательств, а это, по соображениям немцев, было главное.

Конечно, слухи о лагере в целом, как о лагере смерти, могли дойти до окружающего населения, но это не волновало немцев. Они чувствовали себя в Польше как дома. «Польское генерал-губернаторство» было для них землей, навсегда завоеванной. Те, кто остался жив в его пределах, должны были прежде всего страшиться немцев, и поэтому ужасные слухи, которые шли по всей Польше о Люблинском лагере, казались немцам даже желательными. Трупный запах, в дни особенно больших уничтожений проникавший из лагеря в окрестности и заставлявший людей даже в Люблине закрывать лица платками, устрашал окрестных жителей. Это должно было внушить всей Польше представление о силе немецкого владычества и об ужасах, на которые обречены все, кто рискует сопротивляться. Столб дыма, в течение недель и месяцев стоявший над высокой трубой главного крематория, был виден издалека, и это не смущало немцев. Так же, как трупный запах, этот страшный дым был использован для устрашения. Многотысячные колонны людей на глазах у всех проходили по Хелмскому шоссе и, вливаясь в ворота Люблинского лагеря, никогда уже не возвращались оттуда, — и это должно было быть свидетельством силы немцев, которые могут позволить себе всё, что угодно, и ни перед кем не будут отвечать.

Хочется начать свой рассказ с самого «гуманного» учреждения лагеря — с лазарета. Всех поступавших в лагерь, согласно самым строгим медицинским правилам, прежде чем отправить в общие бараки, посылали на 21 день в карантин в лазарет. Это безусловно соответствовало требованиям медицины. К этому остается прибавить только одну подробность: всех военнопленных, которые прибывали сюда на карантин, помещали по приказу командования лагеря исключительно в бараки, где находились больные с открытой формой туберкулеза. В каждом таком бараке в чудовищной тесноте, где находилось по двести больных с открытой формой туберкулеза, помещалось также и по двести людей, проходивших карантин. Если учесть эту маленькую подробность, то будет неудивительно, что из людей, умерших в лагере так называемой естественной смертью, от 70 до 80 процентов умерло от туберкулеза.

Лазарет в сущности был только частью «лагеря уничтожения». В нем у немцев были свои способы умерщвления, иногда даже более быстрые, чем в обычных бараках. Если же вообще говорить о способах умерщвления, то они были весьма разнообразны и прогрессивно возрастали по мере увеличения лагеря.

Первым местом массового истребления была дощатая будка, построенная в самом начале строительства лагеря между двумя рядами колючей проволоки. Через эту дощатую будку проходил под потолком длинный брус, на котором постоянно висело восемь ременных петель. Здесь вешали всех ослабевших. На первых порах в лагере было недостаточно рабочей силы, и эсэсовцы не забавлялись просто так. Они не уничтожали здоровых. Они вешали только тех, кто ослабел от голода и болезни. Причем для военнопленных существовала привилегия. В этой дощатой будке вешали только заключенных. Группы ослабевших и негодных для работы военнопленных выводились за пределы лагеря, и там их расстреливали. Вешали военнопленных только тогда, когда не набиралось целой группы и было нерентабельно вести одного или двух человек в лес. Тогда одного или двух военнопленных вешали вместе с заключенными.

Вскоре был выстроен первоначальный примитивный крематорий из двух печей, о котором уже говорилось раньше. Газовая камера запаздывала, она еще не была достроена. В этот период основным способом уничтожения больных и ослабевших стал следующий: к крематорию была пристроена небольшая комната с очень узким и низким входом, таким низким, что когда человек протискивался в него, он неизбежно должен был входить, наклонив голову. Двое эсэсовцев стояли по обеим сторонам двери и держали в руках по короткому и тяжелому пруту. Когда человек нагибался, стараясь пройти в дверь, и входил в нее, нагнувшись, эсэсовец ударял его железной палкой по шейным позвонкам. Если один промахивался, другой его дублировал. Если человек в результате этого не был мертв, а впадал в бессознательное состояние, это не имело никакого значения. Упавший считался мертвым, и его клали в топку крематория. Надо сказать, что вообще в лагере существовало правило: тот, кто упал на землю и не может подняться, считается мертвым.

Иногда для умерщвления оставляли истощенных людей на много часов на холоде. К этому остается добавить так называемую вечернюю физкультуру. Она состояла в том, что людей, истощенных вообще и утомленных до предела рабочим днем, после вечерней поверки заставляли в течение полутора часов бегать по грязи, доходившей до колен, по снегу зимой или по жаре летом вокруг всего жилого блока, окружность которого составляет значительно больше километра. Утром собирали трупы, лежащие вдоль всей ограды блока.

Это были, так сказать, обычные, повседневные способы умерщвления. Но звери, хлебнувшие уже человеческой крови, не довольствовались обычными способами. Смерть их жертв была для них не только работой, но и забавой. Не будем говорить о «забавах», обычных для всех немецких лагерей, то-есть о стрельбе на выбор со сторожевых вышек или о смертельном избиении сотен изголодавшихся людей, кидающихся на брошенные им кости. Упомянем здесь лишь о некоторых забавах, специфических для Люблинского лагеря.

Первая «остроумная шутка» заключалась в следующем. Один из эсэсовцев придирался к какому-нибудь заключенному, об’являя, что тот виноват в несоблюдении лагерных правил и поэтому подлежит расстрелу. Заключенного ставили к стенке, и эсэсовец приставлял ему ко лбу свой парабеллум. Ожидая выстрела, человек инстинктивно в 99 случаях из ста закрывал глаза. Тогда эсэсовец стрелял в воздух, в то время как другой эсэсовец, незаметно подойдя к заключенному, ударял его по темени толстой доской. Заключенный падал без сознания. Когда он через несколько минут приходил в себя и открывал глаза, эсэсовцы, стоявшие перед ним, говорили ему, смеясь: «Вот видишь, ты на том свете. Видишь, и на том свете тоже немцы, и тебе некуда от них уйти». Так как человек, обычно окровавленный, не в силах был подняться, то его считали смертником и в конце концов, позабавившись, расстреливали.

«Шутка» №2 была связана с находившимся в одном из лагерных бараков большим бассейном. Заключенного, которого считали провинившимся, раздевали и сталкивали в этот бассейн. Он пытался вынырнуть и выбраться на сушу. Эсэсовцы, стоявшие кругом, сапогами толкали его обратно в воду. Если он увертывался от ударов, ему предоставлялось право вылезти наружу. Теперь он должен был соблюсти только одно условие — полностью одеться за три секунды. Эсэсовцы следили по часам. Конечно, одеваться в течение 3 секунд никто не успевал. И его снова сбрасывали в воду, снова мучали, пока он не тонул.

«Забава» №3 была связана с обязательной смертью того, над кем забавлялись. Прежде чем убить провинившегося, его подводили к сиявшей белизной машине для выжимания белья и заставляли вкладывать кончики пальцев между двумя тяжелыми резиновыми валами, где выжимается белье. Потом один из эсэсовцев или кто-нибудь из заключенных по их приказанию начинал крутить ручку машины. Рука человека до локтя или до плеча закатывалась в эту машину. Крики пытаемого были основой развлечения. Ясно, что человек с раздробленной рукой, как и всякий, кто не мог работать, вслед за пыткой подвергался уничтожению.

Перечисленные «забавы» были, так сказать, общепринятыми. Отдельные эсэсовцы забавлялись каждый по-своему. Приведем только один пример, подтвержденный двумя свидетелями. Один из эсэсовцев, составлявших охрану рабочих на строительстве усовершенствованного крематория, 19-летний парень, без всякого повода подошел к наиболее здоровому и красивому человеку из работавших, приказал ему нагнуть голову и изо всей силы ударил дубинкой по шее. Когда тот упал, эсэсовец приказал двоим другим заключенным взять его за ноги и волочить по кругу лицом вниз, чтобы привести в чувство. Однако, когда его проволокли сто метров по замерзшей земле, он не пришел в себя и лежал неподвижно. Тогда эсэсовец, схватив пустотелую цементную трубу, предназначенную для канализации, поднял ее и бросил на спину лежащему. Потом снова поднял и снова бросил, и так до пяти раз. После первого удара трубой лежавший задергался в агонии, после второго — опять стал неподвижен. После пятого удара эсэсовец приказал перевернуть его лицом вверх и палкой приоткрыл веки. Убедившись, что лежавший мертв, эсэсовец сплюнул, закурил и, как ни в чем не бывало, отошел. Между прочим, это было не только результатом его личных чудовищных наклонностей. В осенние и зимние месяцы 1943 года каждый из эсэсовцев считал своим долгом похвастать, что он убил за сутки не меньше пяти заключенных.

Хочется сказать еще о женщинах. В отдельные месяцы их набиралось в лагере до 10 тысяч. Содержались они точно так же, как и мужчины, с той только разницей, что их охраняли женщины-эсэсовки. Расскажу об одной из этих фурий, имевшей унтер-офицерский чин и являвшейся старшей надсмотрщицей женских бараков. Ее имени пока, к сожалению, не удалось установить, потому что все ее звали просто, переиначив немецкое наименование «лагерзееркой». Эта «лагерзеерка» никогда не появлялась без пайча. Пайчем назывался двухметровый гибкий хлыст, состоявший из толстой проволоки, обтянутой резиной и поверх резины кожей. «Лагерзеерка», уродливая и тощая мегера, отличалась садизмом, связанным с половыми ненормальностями, и была полусумасшедшей. На утренней или вечерней поверке она среди истощенных и исхудавших женщин выискивала самую красивую, сохранившую более или менее человеческий облик, и без всякого повода, взмахнув своим пайчем, ударяла эту женщину по груди. Когда жертва, сваленная этим ударом падала на землю, «лагерзеерка» наносила ей второй удар пайчем между ног и третий удар туда же своим кованым ботинком. Обычно женщина была уже не в состоянии подняться и, прежде чем встать, долго ползла, оставляя за собой кровь. После одной или двух таких экзекуций женщины становились калеками и вскоре умирали. Об этом трудно говорить. Остается только питать надежду, что эта ужасная тварь и тысячи подобных ей будут названы по фамилии, найдены и казнены, то-есть понесут хотя бы сотую долю заслуженной кары.

До сих пор мы говорили о мучениях и смертях тех, кто более или менее продолжительное время находился в лагере. Но лагерь под Люблином был поистине комбинатом смерти, и много людей погибало сразу же по прибытии туда, Таких за три года прошло через лагерь сотни тысяч. Они проходили на поля смерти почти каждый день. По ночам в черте лагеря ревели специально заведенные тракторы, предназначенные для того, чтобы заглушать грохот автоматной стрельбы и крики расстреливаемых. Когда начинал греметь трактор, все в лагере знали, что наступили часы смерти для тысяч людей. Скажем несколько слов только об одном из таких расстрелов, о самом крупном из них, происшедшем 3 ноября 1943 года.

Рано утром вся охрана была поднята по тревоге и лагерь был оцеплен двойным кольцом гестаповцев. С Хелмского шоссе через лагерь потянулась бесконечная колонна людей, которые шли, сцепившись руками, по пяти человек в ряд. Всего их прошло в этот день 18 тысяч. Половину составляли мужчины, другую — женщины и дети. Дети до восьми лет шли вместе с женщинами, а те, что старше, составляли отдельную колонну. Они тоже шли по пяти в ряд, сцепившись руками. Через два часа после того, как голова колонны втянулась в лагерь, по всему лагерю и в окрестностях заиграла музыка. Из нескольких десятков рупоров летели оглушительные фокстроты и танго. Радио играло всё утро, весь день, весь вечер и всю ночь.

Эти 18 тысяч были расстреляны возле нового крематория в открытом поле. Было выкопано несколько рвов, шириною в два метра и длиною в несколько сот метров. Предварительно всех казнимых раздевали догола и потом голыми клали плашмя в эти рвы. Как только в ров ложился один ряд людей, их расстреливали сверху из автоматов. Потом клали второй ряд и снова расстреливали. И так до тех пор, пока ров не бывал полон. Тогда оставшиеся в живых засыпали этот ров землей, а сами переходили к следующему, где расстреливали уже их. Только последний ряд убитых в последнем рву зарыли сами гестаповцы. Зарывали так, чтобы только покрыть землей. Со следующего дня трупы убитых стали с небывалой интенсивностью сжигать в печах нового крематория. Так за один день немцы убили 18 тысяч человек.

В заключение статьи следует упомянуть о двух немцах, — вернее, об одном немце и одной немке, захваченных в плен. Немец имел прямое, а немка косвенное отношение к тому, что происходило в лагере смерти. Немца зовут Теодор Шолен. Он еще не понес заслуженной кары, он еще жив. Ему 41 год. Он родился в Дюссельдорфе. В 1937 году вступил в национал-социалистскую партию, в отряд СС. В июле 1942 года приехал в Люблинский лагерь и стал там ротенфюрером СС. По профессии он — мясник с берлинской мясохладобойни, а в лагере исполнял должность кладовщика. Обязанности его заключались в том, чтобы раздевать приходивших в лагерь заключенных, обыскивать их, снимать с них ту одежду, в которой они пришли, перед тем как отправить их в газовую камеру. Он называет себя кладовщиком, говорит, что в войска СС вступил по ошибке в пьяном виде. Он говорит, что к заключенным относился исключительно гуманно, и плачет, когда на очной ставке свидетели, побывавшие в его руках, напоминают ему о том, как он слесарными щипцами вырывал у людей зубы в поисках бриллиантов, которые могут быть заложены в дупло, и сдирал с зубов золотые коронки, которые по номенклатуре не входили в официальную опись имущества и могли быть присвоены им лично. Он клянется, что он всего-навсего унтер-офицер СС, а убивали людей СД, то-есть гестапо. Изобличенный, он лжет и плачет такими крупными слезами, что наивный человек в первую минуту может ему поверить.

Таков немец. А вот немка. Ее зовут Эдит Шостек. Ей 21 год, она из Центральной Германии. Она приехала в Люблин два года назад, согласно закону, по которому немецкие девушки, достигшие 19 лет, обязаны работать в пользу государства. Она приехала на год, а осталась на два года. Она не убивала и не била женщин пайчем по грудям. Она была только стенографисткой у немецкого директора Люблинской электростанции, и руки у нее не вымазаны в крови. Но когда мы начинаем допрашивать ее подробно, выявляется одно маленькое обстоятельство: она и ее сестра, работавшая тут же в Люблине, получали в качестве дополнительной компенсации вещи из того самого склада вещей, оставшихся после казненных, о котором я говорил. Они с сестрой получили оттуда кружева и туфли. Другие получили, может быть, белье и платья. Третьи, у которых были дети, получили детские рубашечки и туфли, снятые с убитых детей.

Так замыкается цепь, включающая в себя всю Германию. На одном конце этой цепи палач Теодор Шолен, вырывавший у людей золотые зубы и толкавший их в душегубки, на другом конце цепи Эдит Шостек, которая всего-навсего за свою работу получала вещи убитых. Они на разных концах цепи, но цепь одна. Одним больше, а другим меньше, но им придется отвечать всем. Пусть они не кивают друг на друга. Пусть они раз и навсегда поймут это: придется отвечать всем. // Константин .Симонов. 1-й БЕЛОРУССКИЙ ФРОНТ.


**************************************************************************************************************************************************
Вручение наград истребителям танков


ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 11 августа. (Спецкорр. ТАСС). Огневые позиции гвардейских гаубиц. Грозные орудия тщательно замаскированы, их не заметить даже с самолета. В зеленой лощине выстроилась шеренга артиллеристов — героев последних наступательных боев.

Это произошло совсем недавно. Против нашей наступающей пехоты враг бросил в контратаку 58 танков. Ведя ураганный огонь из пушек и пулеметов, они прорвались на узком участке фронта через боевые порядки пехотинцев, но последних прикрывали гаубичные батареи. Допустив немецкие танки на расстояние прямого выстрела, они открыли огонь. Запылал головной танк, разлетелась гусеница у второй машины, сорвало лобовую броню у третьей. Выпрыгивавших из машин вражеских танкистов гвардейцы уничтожали пулеметным огнем.

За первой неудавшейся контратакой последовали еще три. Немецкие танкисты пытались прорваться в тыл гвардейцам, но всюду натыкались на сокрушительный огонь гаубиц. Все контратаки были отбиты с большими потерями для врага. 24 вражеских бронированных машины остались на поле боя.

Командир части зачитывает приказ Военного Совета о награждении гвардейцев, особо отличившихся при отражении танковых контратак. Первым получает орден Славы 3 степени командир орудия сержант Кузнецов. Отражая контратаки немцев, он подбил два вражеских танка.

___________________________________________________
И.Эренбург: Помнить!* || «Правда» №302, 17 декабря 1944 года
Б.Горбатов: Лагерь на Майданеке || «Правда» №192, 11 августа 1944 года
К.Симонов: Лагерь уничтожения || «Красная звезда» №189, 10 августа 1944 года
Помни Майданек, воин Красной Армии! || «Красная звезда» №221, 16 сентября 1944 года
Мщение и смерть гитлеровским мерзавцам!* || «Красная звезда» №302, 23 декабря 1944 года

Газета "Красная Звезда" №191 (5871), 12 августа 1944 года

https://0gnev.livejournal.com/801374.html