Монашествующий дух пустыни.
Вечер в плену смолянистой пещеры.
Дым от костра на вещие своды.
Ужин нехитрый. Снов паутина.
Что мне еще вам о жизни поведать,
когда во всем я исполнен природы
случая странники, хлеба дорожного,
нет мне пристанища, кроме могилы,
да и могилой своей изберу
пепел, развеянный с горного ложа,
снежного пика, где звезды лениво
заупокойную мне проплюют.
Скажете, грустно, но мне ли печаль
сердцем ловить, когда сердце мое —
утренний дым да крик журавлиный,
синяя глубь да черная даль.
Жизнь моя, смерть ли, теки соловьем,
ветер, дыши плетью в спину.

Я мерил личности масштаб
всегда по возрасту.
Но не по шрамам, не по швам-
морщинам-бороздам,
не по владению спиной
и не по паспорту… —
По дню ухода в мир иной
печальным транспортом.
Чем раньше пятками вперёд –
нужнее Господу.
А всякий сброд пускай бредёт
в больницу-госпиталь.
И в тридцать три на Пасху ждал
я с нервным трепетом
в свидетельство о смерти штамп…
Но дебет с кредитом
не согласился, не совпал.
Оставшись в замысле,
не разгорелся мой опал
великой самости…
Потух и помутнел кристалл
в глуши избушкиной.
Когда-то пережил Христа,
теперь и Пушкина…

Разбилась! Вдребезги! Навеки!
Ударившись о гладкий пол
Упала кукла из фарфора.
Никто на помощь не пришёл.
Раскинув маленькие ручки
Она смотрела в потолок.
Её фарфоровые слёзы
Стекали по изгибам щёк.
Её расколотое сердце
Рыдало в кукольной груди.
Ей больше не видать веселья.
Оно осталось позади.
Она — разбитая игрушка —
Ребёнку больше не нужна.
Запрячут куклу в тёмный ящик.
Она останется одна
Лежать под слоем паутины
Забыв о прежней красоте
С разбитой кукольною жизнью
В кромешной жуткой темноте.

Дождь в подворотне. Скрип старых качелей.
Я обретаю свое просветленье
В лужах на треснутой скорлупе
Асфальтовых лабиринтов.
На остановке людская молва.
Каждый прячет частицу счастья
За хмурым взглядом, за тусклым свеченьем
Глаз,
Отражаясь тенью в витринах,
Но тень промолчит о главном –
Истина ждет за углом.
Наскальная живопись подъездов,
Как поиск себя, свежая рана
Юности вечной.
Пусть и не к месту,
Но честно,
Пусть не о том,
Но с душой, от души,
Словно дождь в подворотне
Заговорил со мной
На язык чистой воды,
На языке свободы.

Написано под влиянием песни Versailles - Serenade.

Сегодня Луна в поднебесье блистает
Бросая на стены мерцающий свет
На столике свечи во мгле догорают
И тени танцуют свой чудный балет
Божественный голос и нежные руки,
Рассыпались кудри по хрупким плечам,
Смычок извлекает протяжные звуки,
И скрипка поёт серенаду свечам.
О чём же безмолвная тихая песня
Что сердце порой заставляет страдать?
И звуки, летящие ввысь, в поднебесье...
О чём же мне скрипка желает сказать?
Как тонкая грань между жизнью и сказкой
Мелодия хрупкая, словно хрусталь
Прозрачным звучаньем в тиши раздаваясь
Поёт, прогоняя любую печаль.
На небе просторном созвездия тают,
И свечи потухли уже на столе...
А нежные руки играть продолжают
Свою серенаду в пугающей мгле.
Прекрасные звуки рассеют сомненья
И сердце заставят тот час замереть.
И скрипки не смолкнет чудесное пенье,
И будет как пламя во мраке гореть.

Вероника сидит на траве.
Вероника ловит солнечный мед
зеркальцем нежным ладоней.
Плеск ручья, шум листы, песни цикад
веселят ее тонкий слух.
Она любит радужный берег утра
и пурпурный остров заката,
она верит, что тучи — это овечки,
которых пасут херувимы.
Она дышит красками летних цветов,
перламутровым морем лета.
Вероника слушает птиц и из снов
заплетает пророчества сказок.
Ее юное сердце — колодец любви,
ее бархатный шепот — любовь.
Вероника — поэзия света.

Наркоман:
На острие иглы небесные врата…

Проститутка:
Нет, в плоти лестница к подножью звезд эдема…

Алкоголик:
Вина огонь, вот истины тропа…

Серийный убийца:
Нет, лезвие ножа кровавым откровеньем…

Ангел:
На острие души и в плоти светлых волн,
В огне молитвы и на лезвии смиренья…

Наркоман, проститутка, алкоголик, серийный убийца (вместе):
Ты призрак врешь, пошел отсюда вон!

Ангел:
Вы больше призраки, чем я в бесплотной тени …

Наркоман:
Я излечусь…

Проститутка:
Я брошу…

Алкоголик:
Бросим вместе…

Серийный убийца:
Я болен, нет вины моей на прахе…

Ангел:
О, обещания, обман, вы дети страха
Духовной пустоты, а не болезни.

В октябре дубы повсюду стали медными,
Небо серое сквозит среди осин.
Мы с тобой себя почувствовали бедными,
Провожая в небе журавлиный клин…

В октябре уже о многом не мечтается…
В чистом воздухе — прозрачная печаль.
И шуршит, и под ногами рассыпается
Облетевших листьев золотая шаль.

Всё растрачено, раздарено, обещано,
Пустота внутри и не осталось слов.
Нам с тобой дождём октябрьским завещано:
Не бояться ни тоски, ни холодов…

любимому Данечке

я в крошечном хрупком домике
каждый из нас заперт в такой домик и запаян намертво
из него невозможно выйти, кроме как
поиграть со своей жизнью в карты
на раздевание счастья

вот представь, Данечка, ты, безусловно, смог и спасся
голое счастье осталось реветь на диване
в твоей голове оказалось место для пятой масти
все твои козыри были взяты в долг заранее

а что эта не первой свежести женщина
с грустными коровьими глазами?
она полагала, что ни с кем не может быть скрещена
и, не предохраняясь, спала с тобой и котами

ей абсолютно насрать было,
что жертвой аборта станет любовь
счастье улыбалось беззастенчиво и мило:
«боль и невыносимость лёгкости бытия готовь»

и вот, мой милый Данечка, она от тебя залетела
ты, как честный мужик, записал ребёнка на себя
в метриках было сказано чёрным по белому:
Счастье Данииловна, две тысячи десятый год
от Рождества Христова,
двадцать четвёртое октября.

***
Жемчуг небесный благословляет очаг.
Дом на камнях —
наша любовь.
Дом на песке —
наша разлука.


***
Искрится лунная вода
в ладонях ночи чуткой.
Оплачь мой путь росой.
Так воцарится твоя радость
о кающемся грешнике.


***
Изгиб ручья
рептилией овражной убегает.
Ты влаги зачерпни моей сердечной,
чтобы безжизненный воскрес,
а гибнувший нашелся.



* — (фран.) надежда

Твои патриции давно погребены
в руинах сладострастья.
Твои границы и щиты
разграблены огнем Востока.
И Пантеон безмолвной глыбой камня,
одиноко,
былую вспоминает негу жриц.
А Колизея пыльную арену,
где кровь плевалась хлебом,
зрелищем, корежит ветхость стен,
и молча бродят легионы мертвецов,
и эхо форумов скрепит в гнезде Плутона.
В медовый фартук мессалин зашиты,
разбавленные золотом и чернью,
триумфы, троны и престолы.
И только пот рабов,
все еще капает росой, все еще дышит.

Театрализация

Белоствольная роща берез, словно плесень
Дрожь листвы на рассветном ветру бросает в глаза.
Из тумана вскарабкалась солнца закваска, ночь треснула,
И аллеи расплылись крылатыми струями нот у виска.
Я вдыхаю всем телом раскат пробужденья — рождение нового дня,
До которого строил мосты, перевалы, рулетки вращал колесо –
Понапрасну иль нет, тому время двоякий судья,
Для прекрасного или дурного, там уж, как повезло-привезло.
Только сердце не врет, только сердце чует пшеничную сласть
Недопетой любви, недосказанных слов в тишине.
Я брожу по аллеям, как тень, толи радуга-жар, толь бескровных зимовок напасть,
Я дышу этим воздухом данности, что прилепился ко мне.
И рожден для любви, от любви упаду в сонный прах,
И нашедшейся светом, от света глаза потеряю.
Белоствольная роща, вкус росистой, помятой травы на губах,
Из тумана прицелилось солнце, а значит, я снова играю…
Играю в слова.

Трогательный легкий бриз –
твое пробуждение.
Ты тянешься к небу весенним цветком,
скользишь на цыпочках в ванну
(там твои родники),
возвращаешься и ложишься опять,
рядом,
будто июльский сад задышал
драгоценным узором рассвета.
Повернешься ко мне
ласковой ленью солнца,
посмотришь в глаза.
Руки спадут по теплому телу,
руки, с которых доносится запах
жасмина, лаванды и розы.
И мне не надо вина,
чтобы хмелем утешить сердце,
(ночью холодной больное)
и мне не надо другого утра,
взошедшего на росистый престол.

В здравнице для душевнонестабильных День открытых дверей

Утро в психушке начиналось как обычно. В обычном порядке решались литературоведческие вопросы, выдвигались читательские теории о том, что хотел сказать автор, обосновывались литературные предпочтения, обсуждался ежедневный террористический план, из чьего кабинета будет осуществляться очередной выход в Авторнет.

Как всегда, больше всего обитателей Палаты №0 собралось вокруг автора Григория Гришмановского. Автор бился в истерике, закрывая телом и простыней исписанную тумбочку:

— Друзья! Коллеги! Я как истинный автор не могу показать вам недоделанное произведение! Ну потерпите же! Дайте дописать до точки! Возьмите наволочку! Там 110 глава! Освежите в памяти мои строки! Дайте мне 5 минут!

Читать далее...

Я критикую тебя, себя, их ... cчастливы те, кого это не касается

«А есть ли разница?» — такая мысль часто посещает сонное сознание моего современника. Есть ли разница быть ферзем или пешкой, работать в поте лица или воровать, жить в Сибири или на Камчатке, взрослеть или идти на гильотину? Взрослеть... есть ли разница взрослеть или расти? Есть, я думаю… расти — это как-то многообещающе, что ли, а, вот, взрослеть… взрослеть — это звучит как приговор, ведь в сущности между взрослеть и стареть разница небольшая…
Читать далее...

Рукав Оки пробился сквозь зеленый
густой массив, коктейлем синевы
и белой пены небо охраняло
кафе прибрежное и одинокий столик
на мраморе осеннего затишья.
Песок мертвел, чай остывал
в твоем стакане, обжигая пылевидный пластик.
Был берег пуст, безлюден и влюблен,
табачный дым листвой кружился,
мы все оставили во власти
безмятежного теченья. Сон полдня
тенью хвойной разносился.
Рукав Оки тянулся к горизонту,
мы его мирно провожали взглядом и солнечное золото
над нами ленно лилось.
И будто было так всегда,
и будто холода
не предвещал сентябрьский контраст.

Черный ангел трубит в трубу,

Черный ангел — ночь, черный ангел — осень.

Я опять куда-то иду,

Я опят страдаю вопросом —

Для чего беспросветная даль

Ты петлею въедаешься в шею,

Для чего, я сегодня, как встарь,

Душу красной наливкой грею

Из сочащихся ран да вина,

Из любви, потерявшей все силы.

Черный ангел, твоя труба

Мне осеннее золото в крылья

Занозила, вплела, кричит,

Я кричу вместе с этой стервой,

Но, а что-то вдали молчит,

Но, а что-то мается верой.

Черный ангел трубит закат,

Черный ангел — ночь — али осень.

Я опять иду невпопапад

Я опять собираю росы,

Росы алые да румяные,

Росы ясные да по мне ли, брат,

Дни ли трезвые, дни ли пьяные,

Невпопад родной, невпопад.

Не молиться уже, не каяться,

Только рваться, как песнь тетивой,

Я хотел бы раньше состариться

Да звенеть седой головой,

Только молодость — страстью открытая,

Только твой заповедный взгляд.

Эх, судьба, ты тропа неумытая,

Эх, овраги да выцветший сад.

Эх надежда, сука бездонная,

Я срываю с тебя жемчуга.

Черный ангел — песня влюбленная,

Черный ангел — ты — это я…

Жёлтая соломинка всё быстрее уносилась в разводье, увлекаемая пластами реки. Голубизна и зелень перекатывались справа и слева, слепя преломлёнными солнечными лучами. Валы-исполины мерно вздымались и опадали в беспредельность вод. Их зеркало принимало то рельеф мурашек, то — взмахов гигантских крыльев, то просто тянулась жидким самим собою — зеркалом. Соломинка неслась, скользила, прилипнув к поверхности, вися на трёх капельках над ней.
Читать далее...

Проза / Миниатюры

Ты пахнешь шоколадным мокко
И горьким дымом сигаретным,
Что по капле крадет и в ломбард
Отдает позабытые в детстве секреты.



Я вынуждена уехать из этого города, пусть и люблю его до дрожи в коленках. В моем мегаполисе за каждым углом и на каждой улице прячется своя тайна, своя история. Если оставить бумагу и карандаш, вы запишите их для меня?

Посмотри, за окном опять идет дождь, он пугает меня. Каждую осень я жду как кару за все свои грехи.
Читать далее...

Усталостью бредит вечер.
Но ты открываешь вновь
Ворота заката ключом наслажденья.
Пусть завтра умрет,
И вечность
Творенья
Падет с твоих рук
Мне на плечи,
И вечность дыханья,
Того, что вокруг,
Обнимет нас розовым ветром.