Г-жа Шарль («Эльвира») – А. Ламартину

Г-жа ШАРЛЬ (1784-1817), воспетая поэтом-романтиком Ламартином под именем Эльвиры, встретилась осенью 1816 г. С ним в курорте Экс, в поэтических окрестностях которого (озеро) и разыгрался их идиллический роман. Будучи значительно старше Ламартина и замужем, г-жа Шарль, уже надломленная болезнью, страстно полюбила юношу-романтика, который посвятил ей знаменитые стихотворения “Le lac”, “Crucifix”, и др. В 1817 г. г-жа Шарль скончалась, завещав передать поэту распятие, с которым в руках она умерла.

В ночь на 26 декабря 1817.

Это вас, Альфонс, я сжимала в своих объятиях, и это вас я утратила, как утрачивают призрак счастья? Я спрашиваю себя, не небесное ли это было явление, ниспосланное мне Богом, - вернется ли оно снова, увижу ли я снова мое дорогое дитя, моего обожаемого ангела... Какую боль причинили нам, Альфонс, жестокие, разлучившие нас люди! Что общего у нас с ними, чтобы они имели право становиться между нами и говорить: вы уже больше не видите друг друга?.. Я думала, что скажу им: оставьте меня! Вы видите, кажется, что я не имею ничего общего с вами, что я достаточно страдала, и что ожить я могу только на «го груди!.. О, как тянется эта ночь! Как терзает она меня. Как, Альфонс, я не ошибаюсь... вы - здесь! Вы находитесь там же, где и я! Но я не смогу в этом убедиться раньше завтрашнего дня. И мне нужно вас увидать, чтобы поверить моему блаженству! Но сегодня волнение мое чересчур мучительно! Милая долина Экса! О, небо, ты не скупилось там на радости нам! И длились он беспредельно, как и любовь наша! И могли бы длиться всю жизнь. Но здесь они нарушены. Что за вечер, и как бы мы были неправы, дитя, если бы не надеялись на лучшее! Видите вы теперь, как одинока я всегда... Вы увидите, мой дорогой ангел, завтра, если Господь окажется настолько милосердым, что продлит нашу жизнь до вечера, сколько часов мы проведем, не расставаясь... К несчастью, я завтра свободна только после полудня... Ждите меня у вас, мой ангел. Я заду, как только освобожусь, вызову вас, и мы проведем остаток дня вместе... О, дитя мое! как я люблю вас! как я люблю вас! Чувствуете ли вы, знаете ли вы, как я люблю вас? Когда мы говорили среди людей, чувствовали вы муки моего сердца? Ощущали ли его биение? Альфонс! Альфонс! Я задыхаюсь от волнения! Я обожаю вас, но у меня нет больше сил - выразить вам это. О, как облегчили бы меня благодатные слезы! Как тяжело нести бремя счастья! Бедная натура человека - ты слишком слаба для этого!.. Я расстаюсь с тобой, дорогое дитя, на несколько часов. Ты будешь спать, а я, всю ночь напролет, буду охранять твой сон и молить Бога, чтобы настало для нас завтра. А после, после мы можем умереть...

Мирабо – Софии Монье

Граф Габриэль МИРАБО (1749-1891), будучи женатым, полюбил Софию Монье, выданную замуж 16-ти лет за 70-летнего старика; во время их пребывания в Голландии оба они были арестованы, - Мирабо посажен на 31/2 года в Венсенскую крепость, а София после родов - в монастырь (1778). Во время заключения влюбленные интенсивно обменивались письмами при посредстве начальника полиции Ленуара. Выйдя из тюрьмы, Мирабо охладел к Софии, и она, после неудачного второго замужества, покончила самоубийством (1789). Письма Мирабо из одного Венсена заключают более 30000 строк.

Человек удовлетворен, когда находится в обществе тех, кого любит, - сказал Ла-Брюйер. Безразлично, думаем ли о том, чтобы разговаривать с ними, или молчим, думаем ли о них или о чем-нибудь постороннем, важно только одно - быть с ними. Друг мой, как это верно! И как верно, что к этому мы так привыкаем, что без этого жизнь делается невозможною. Увы! Я это хорошо знаю, я должен это хорошо знать, так как уже три месяца томлюсь вдали от тебя, уже три месяца ты мне не принадлежишь, и мое счастье кончено. И все же, просыпаясь утром, я ищу тебя, мне кажется, что мне недостает половины меня самого, - и это правда. Раз двадцать в день я спрашиваю себя, где ты. Суди же по этому, насколько сильна иллюзия, и как жестоко, что она разбита. Ложась спать, я всегда оставляю тебе местечко. Я прижимаюсь к стене, и предоставляю тебе добрую половину своей узкой постели. Это движение машинально, и мысль бессознательна. Как привыкаешь к счастью! Увы! Его начинаешь понимать только тогда, когда теряешь, и я уверен, что мы стали понимать, на сколько мы необходимы друг другу, только с того времени, когда буря разлучила нас. Не иссяк источник наших слез, милая Софи; мы не излечились; в нашем сердце жива любовь и, следовательно, есть что оплакивать. Пусть говорят, что можно излечиться от великого горя силой воли и разумом; так говорят слабые и легкомысленные и утешаются. Есть потери, с которыми никогда нельзя свыкнуться. Когда не находят счастья в любви, находят его в страдании; вернее: хотят его. Это деликатное чувство, - что бы там ни говорили, таится в самой нежной любви. Не была ли бы София в отчаянии, если бы знала, что Габриель утешился?

Почему это чувство будет запрещено Габриелю? Верно, очень верно и очень справедливо, что когда любят сильно, любят свою любовницу или любовника больше, чем самих себя, но не больше, чем свою любовь. Можно всем пожертвовать, что я говорю? Хотят пожертвовать всем, исключая нежности любимого существа. Если найдется человек, который думает иначе, пусть он не воображает, что он сильнее меня, - он только менее влюблен. Еще есть только одно средство принести в жертву боготворимую любовь: пронзить себе сердце. Если бы я знал, что моя смерть необходима для твоего счастья, что ты можешь приобрести его этой ценой, я убил бы себя, не колеблясь ни минуты. Я сделал бы это с радостью, потому что оказал бы этим тебе услугу. И это было бы нежной местью для такого любящего человека, как я: посредством своей смерти сделать неблагодарную любовницу неблагодарным человеком. Я сделал бы это без сожаления, так как через это стало бы ясно, что ты не любишь меня, если можешь быть счастливой без меня. Я не пожертвовал бы своей любовью, но я отомстил бы самому себе за твое непостоянство - единственный способ отомстить себе за Софию. Ничуть не отказываясь от любви твоей, я наказал бы самого себя за то, что потерял ее. Тот, кто так не думает, обманывается или хочет обмануться. Он думает, что любит сильнее, чем он в действительности любит, если хочет заставить этому поверить.

Мое мнение, что это так же просто, как верно. Я могу пожертвовать тебе всем, но не твоей любовью. И я не думаю, что это не великодушно; в тот день, когда ты будешь так думать, я накажу себя за это; но я чувствую, что я люблю и не думаю, чтобы кто-нибудь из всех людей любил сильнее меня; в моем сердце столько энергии и сил, сколько нет у других, и не один возлюбленный не обязан так много такой нежной возлюбленной, как Габриель Софии. Благодарность - такое чистое удовольствие для меня, что его достаточно, чтобы сделать меня влюбленным. Но моя нежность независима от всякого другого чувства. Я знаю, что если бы ты меня возненавидела, я не мог бы исцелиться от моей любви: как только я узнал тебя, ты деспотически завладела мной. Твой приятный характер, твоя свежесть, твой изящный, нежный, сладострастный облик завладели мной; каждое твое слово было близко моему сердцу. Я хотел владеть тобой и быть только твоим другом, потому что жестоко боялся любви. Ты нравилась мне своей молодостью и красотою и была соблазном для моей души. Все сближало нас еще тесней. Подвижная и чувствительная, хотя желающая скрыть свою чувствительность, ты поражала и трогала меня. Ты увлекала меня от дружбы к любви, и я искренно говорил тебе, что не мог быть твоим другом. Тонкие остроты, слетающие молниеносно с твоих уст и удивляющие своей неожиданностью, пленяли меня, и когда я думал, я был взволнован.

Это волнение меня беспокоило.

Но я разуверял себя, я говорил себе: я столько видел женщин, у меня было столько возлюбленных! Она так неопытна! Как она может победить! Это ребенок. Но этот ребенок, такой нежный, льстил моему самолюбию жадным вниманием, с каким он слушал меня. То, как он считался с тем, что я говорил, и оценивал каждое мое слово, восхищало меня и делалась для меня необходимым. Мы любили друг друга, не желая признаваться себе в этом. Моя София, такая простая и наивная, казалась мне образцом искренности и чувствительности: ей не хватало только страстности, но любовь втихомолку обещала мне и это. Она не походила ни на кого и была даже странной, на все так шло к ней, даже суровый вид, что мне хотелось овладеть ею, и что-то уверяло меня, что я добьюсь своего. Я не ошибся, но, соблазняя, я соблазнился сам - этого я не ждал и даже боялся. Каким я был безумцем! От такого счастья хотел отказаться! Я ставил любовь выше гордости. Прости меня, моя София, прости. Я не знал наслаждений взаимной нежности, только ты заставила меня вкусить их. Я искупил свое преступление. Я люблю свои цепи сильней, чем боялся их.

_______

Привычка обманывать женщин обычно лишает мужчин способности быть постоянными, тогда как у меня это – то именно породило тоску по возлюбленной, подобной тебе, о которой я не надеялся, однако, встретил, и достоинства которой я тем более ценю, чем сильнее я ее желал. Но существует множество достойных любви! Я это вижу со времени обрушившегося на меня несчастья, но ни у кого направление ума, манера думать и характер, не обладали теми пленительными для меня свойствами, как у тебя. Я не мог бы любить женщину без душевного богатства, ибо я должен высказываться пред моей подругой. Вычурное остроумие утомляет меня: кто обладал им в большей степени, чем г-жа Фейлан? Аффектация, на мой взгляд, так же относится к естественности, как румяна к красоте; то есть: они не только не нужны тому, кого хотят украсить, но даже вредны. Значит - мне надлежало найти душу простую, изящную, устойчивую и веселую. У меня так мало обычных предрассудков, мои мнения так несхожи с мнениями всего света, что женщина, сотканная из мелочности и раздираемая постоянными рефлексами, не могла бы ко мне подойти. В тебе я встретил энергию, твердость, силу, решительность. На это еще не все; мой характер неровен, моя восприимчивость чудовищна, моя пылкость исключительна; и потому мне нужна была нежная и краткая женщина, способная меня умиротворять, и я не смел надеяться, чтобы эти превосходные качества оказались бы в соединении со сталь редкостными добродетелями, - обычно это не встречается. И все же, я нашел все это в тебе, моя дорогая подруга. Так подумай же о том, - что ты для меня; все здание моего счастья построено на тебе. Не сердись, что, я дрожу при одной мысли о могущей угрожать нам опасности, и что я считаю тебя за благо, бесконечно более дорогое для меня, чем я для тебя. Мой характер уже был сложившимся, - а твой еще нет; мои принципы тверды, ты же еще только начала думать о необходимости иметь их. Ты могла бы найти в мире другого рода привязанность и счастье, чем то, которое суждено тебе в объятиях твоего Габриеля; но София была необходима для моего счастья; одна она способна была дать мне его.

______

Среда, 9 января 1778 г.

Моя дорогая, моя единственная подруга, я облил слезами, покрыл поцелуями твои письма. О, мой друг, моя София, от какой тяжести ты освободила мою грудь! Но еще сколько ее остается! Ах, ты ничего не пишешь о себе, о своем здоровье! Письмо твое написано среди мук, - я это вижу; ты прибавила только слово, только одно слово после события. И как трепетно оно написано! Неровные буквы истерзали мне сердце! Божественное, божественное внимание! Видно твоя душа, - твоя везде! На как же ты себя чувствуешь? Скажи мне, скажи же это мне, моя София! Как мне успокоиться? Ах, на сердце у меня тяжело, а было еще мрачнее. Пусть тебя не тревожит беспорядочность этого письма и мой изменившийся почерк; известие выбило меня из колеи; мое волнение слишком сильно и слишком естественно. Я не даю себе времени прийти в себя, ибо не хочу, чтобы по моей вине отсрочилось удовольствие, которое ты испытаешь при виде этого письма.

Милая, милая София, и так, ты - мать! О! и твое дитя не будет у тебя отнято! Пусть оно смягчит твое горе и твои страдания! Я говорю - твое дитя,- ах, я ведь знаю, что оно и мое. Никогда твой друг не откажется от сладкого имени отца... Жестокая София, ты попрекаешь меня моим несчастьем. Великий Боже! разве, не я причинил твое, и поверь, что ничто другое не в состоянии меня занимать. Но успокойся, умоляю тебя, а, моя радость! Вспомни, что ты -половина моей души; ты бы слилась с моею жизнью, если бы не заботилась а своей... Ты нуждаешься в душевном покое, мая София; я умоляю тебя, пощади себя, побереги для более счастливых времен. Уверенность в том, что ты получишь это письмо, была бы мне очень утешительна; если ты захочешь подтвердить мне это, оповести меня о твоем состоянии, расскажи мне, как себя чувствуешь, и, прежде всего, не обманывай меня... О, не обманывай меня, напиши, коль скоро ты сможешь эта сделать без опасностей и затруднений. Душа моя страждет, но у меня еще есть силы, а у тебя их уже нет; поэтому не торопись, и пусть я еще помучаюсь.

У моей дочери мои черты, - говоришь ты? Ты принесла ей этим печальный дар, но пусть у нее будет твоя душа, тогда она будет богата, тогда природа ее чудесно вознаградит за изъяны ее рождения... Ах, пожалуй, она будет чересчур впечатлительна. Но какие бы страдания не причиняла впечатлительность, - еще больше приносит она добра.

Не хочу тебе писать много; не хочу и не могу. Боюсь за свое сердце, за свою голову, за твое состояние. Моя подруга, моя София, прошу тебя на коленях, даже требую от тебя, заклинаю тебя именем твоей дочери, ее отца, твоими клятвами, твоею нежностью, о которой ты говоришь, не решаясь ее выразить, - береги себя! Не пренебрегай ничем, что может быстро восстановить твое здоровье и силы; обрати на себя часть благородной и изумительной стойкости твоей. Будь здорова! Прощай, моя радость и жизнь!

Нинон де Ланкло маркизу Севинье

Нинон де ЛАНКЛО (1615-1706), знаменитая куртизанка, прославленная красотой и умом; известны ее письма к маркизу Севинье - одному из ее многочисленных возлюбленных. Сын знаменитой Севинье влюбился в Нинон, когда ей было уже 56 лет, но чары ее обаяния еще долго спустя кружили головы. В письмах она обнаружила большой ум, весьма склонный к резонерству.

Вы полагаете, многоуважаемый, что нашли неопровержимое доказательство, ставя мне на вид, что над собственным сердцем вы не властны: нельзя его подарить кому хочешь, и потому вы не свободны в выборе предмета влечения... Что за оперная мораль! Оставьте этот трюизм женщинам, которые этим готовы всегда оправдать свои слабости; им нужно иметь на что ссылаться. Это напоминает того доброго дворянина, которого описал Монтэн: когда его трепала подагра, он так сердился, что готов был закричать: проклятая ветчина!

Значит все дело в сердечном влечении... Говорят, это сильнее меня... Можно ли управлять своим сердцем?. Когда женщины приводят столь веские основания, то им не решаются на это возражать. Они даже так утвердили эти положения, что, если бы кто бы захотел их оспаривать, то очутился бы в противоречии со всем светом. Но почему эти странные утверждения находят столько сторонников? Да потому, что весь свет в этом заинтересован. Не замечают, что подобные извинения, далеко не оправдывая ошибок, укрепляют сознание своей неправоты; и не забывайте, что на судьбу ссылаются только тогда, когда дело идет о худом выборе. Упрекают природу, когда дело идет о беспорядочной склонности, и в то же время приписывают своему собственному уму всю честь разумной любви. Мы хотим оберегать свободу только для того, чтобы ее обманывать. Если же мы совершаем глупость, -то нас вынуждает к этому неодолимая сила. Мы бы могли сказать о природе то же самое, что сказал Ла-Фонтэн о счастье…

Добро - создаем мы, а зло - природа. Мы всегда - правы, неправа лишь - судьба.

Из этого вы можете заключить, что я не соглашаюсь с суждением большинства. Любовь непроизвольна - это, разумеется, я признаю, т. е. мы не в состоянии предусмотреть или предотвратить первого впечатления, производимого кем-нибудь на нас. Но в то же время я утверждаю, что возможно,- как глубоко бы ни казалось нам это впечатление - его смягчить или вовсе парализовать, и это дает мне право осудить всякую беспорядочную или позорную склонность. Как часто мы наблюдали, что женщины могли подавить охватившую их слабость, лишь только убеждались в недостойности предмета своей страсти. Сколькие из них побороли нежнейшую любовь и пожертвовали соображениями обеспеченности! Разлука, отъезд, время, - все это лекарства, против которых никакая страсть - как бы ни казалась она пылкой - не устоит: постепенно она ослабевает и, наконец, совсем потухает. Какой из этого всего вывод ? - Любовь сильна - лишь благодаря нашей слабости.

Я знаю, что требуется напряжение всего нашего интеллекта, чтобы выйти с честью из такого положения; я понимаю также, что трудности, связанные с подобной победой, не всякому способны дать мужество - начать эту борьбу; и хотя я убеждена, что в этой области не существует непобедимого влечения, - то все же я думаю, что на деле очень мало победителей, и почему? Потому что не решаются даже попытаться. В конце концов я полагаю, что в вашем случае дело идет лишь об ухаживании, и было бы глупо вас мучить, чтобы победит влечение к какой-либо более или менее достойной любви даме.. А так как вы еще ни в одну из них не влюбились, то я только хотела выяснить основания, которые, на мой взгляд, вернее всего способны обеспечить вам счастливое будущее. Было бы, конечно, желательно, чтобы тонкие чувства, действительные достоинства, имели бы больше власти над нашими сердцами, чтобы они были в состоянии заполнить их и запечатлеться навсегда. Но опыт показывает, что на деле это не так. Ведь я рассуждаю не о том, чем вы должны быть, но о том, что вы представляете в действительности: мое намерение состоит в том, чтобы показать вам, каково ваше сердце, а не каким я бы желала его видеть. Я первая скорбела о порче вашего вкуса, как ни снисходительно я отношусь к вашим капризам. Но, не будучи в состоянии изменить вашего сердца, я хочу, по крайней мере, научить вас, как извлечь из него большую пользу: не имея возможности сделать вас благоразумным, я стараюсь сделать вас счастливым. В старину говорили: Желать уничтожить страсти равносильно желанию уничтожить нас самих; надо только уметь управлять ими. В наших руках страсти - тоже, что лечебные яды: приготовленные искусным химиком, они превращаются в благодетельные лекарства.

_______

Нет, маркиз, любопытство г-жи де Севинье нисколько меня не оскорбило: напротив, мне очень лестно, что она пожелала увидать письма, которые вы получаете от меня. Разумеется, она предполагала, - если идет разговор о любви, то, конечно, это касается меня; но она убедилась в противном. Теперь она признает, что я менее легкомысленна, чем она о себе представляла; я считаю ее достаточно справедливою, чтобы отныне она составила себе о Нинон другое представление, чем имела раньше: ибо мне не безызвестно, что обо мне обычно отзываются не слишком благоприятно. Однако ее несправедливость никогда не может повлиять на мою дружбу к вам. Я достаточно философски смотрю на жизнь, чтобы не огорчаться мнением людей, судящих меня не зная. Но, что бы ни случилось, я буду продолжать говорить с вами с моей обычной откровенностью; я убеждена, что г-жа де Севинье, несмотря на большую свою сдержанность, в глубине души чаще будет соглашаться со мною, чем это кажется. Перехожу к тому, что касается вас.

Итак, маркиз, после бесконечных стараний, вам кажется, что вы, наконец, умилостивили каменное сердце? Я от этого в восторге; но мне смешно, когда вы начинаете разъяснять мне чувства графини. Вы разделяете обычную ошибку мужчин, от которой вам нужно отказаться, как бы ни была она для вас лестна. Вы предполагаете, что только ваши достоинства способны зажечь страсть в сердце женщины, и что сердечные и умственные свойства служат единственными причинами любви, которую питают к вам женщины. Какое заблуждение! Разумеется, вы думаете это потому, ибо этого требует ваша гордость. Но исследуйте без предубеждения, по возможности, побуждающие вас мотивы, и скоро вы убедитесь, что вы обманываете себя, а мы обманываем вас; и что по всем соображениям вы являетесь одураченным вашим и нашим тщеславием; что достоинства любимого существа только являются случайностью или оправданием любви, но никак не ее истинной причиной; что, наконец, все эти чрезвычайные уловки, к которым прибегают обе стороны, как бы входят в желание удовлетворить потребность, которую я раньше еще назвала вам первопричиной этой страсти. Я высказываю вам здесь жестокую и унизительную истину; но от этого она не делается менее достоверной. Мы, женщины, являемся в мир с этой неопределенной потребностью любви, и если мы предпочитаем одного другому, скажем откровенно, мы уступаем неизвестным достоинствам, а скорее бессознательному, почти всегда слепому инстинкту. Я не хочу приводить доказательств того, что существует слепая страсть, которою мы опьяняемся иногда по отношению к незнакомцам или к людям, недостаточно нам известным для того, чтобы наш выбор не являлся всегда в своем основании безрассудным: если мы попадаем счастливо, то это - чистая случайность. Следовательно, мы привязываемся всегда, не производя достаточного экзамена, и я буду не совсем не права, сравнив любовь с предпочтением, которое мы отдаем иногда одному кушанью перед другим, не будучи в состоянии объяснить причины этого. Я жестоко рассеиваю химеры вашего самолюбия, но я говорю вам правду. Вам льстит любовь женщины, ибо вы предполагаете, что она считается с достоинствами любимого существа: вы оказываете ей слишком много чести, скажем лучше, вы слишком высокого о себе мнения. Верьте, что мы любим вас совсем не ради вас самих: надо быть искренним, в любви мы ищем только собственного благополучия. Прихоть, интерес, тщеславие, темперамент, материальные затруднения, - вот что тревожит нас, когда наше сердце не занято, вот причины тех великих чувств, которые мы хотим обожествлять. Вовсе не великие достоинства способны нас умилять: если они и входят в причины, располагающие нас в вашу пользу, то влияют они совсем не на сердце, а на тщеславие, и большинство свойств, нравящихся нам в вас, часто делают вас смешными или жалкими. Но что вы хотите? Нам необходим поклонник, поддерживающий в нас представление о нашем превосходстве, нам нужен угодник, который исполняет наши прихоти, нам необходим мужчина. Случайно нам представляется тот, а не другой; его принимают, но не избирают. Словом, вы считаете себя предметом бескорыстной симпатии, повторяю, вы думаете, что женщины любят вас ради вас самих. Несчастные простофили! Вы служите только орудием их наслаждений или игрушкой их прихотей. Однако, надо отдать справедливость женщинам: все это совершается часто без их ведома. Чувства, которые я изображаю здесь, часто им самим совершенно не ясны; наоборот, с самыми лучшими намерениями они воображают, что руководствуются великими идеями, которыми питает их ваше и их тщеславие, и было бы жестоко несправедливо обвинять их в фальши на тот счет: бессознательно они обманывают самих себя и вас также.

Вы видите, что я раскрываю пред вами секреты доброй Богини: судите о моей дружбе, если я, в ущерб моему же полу, стараюсь вас просветить. Чем лучше будете вы знать женщин, тем менее они заставят вас безумствовать.

Лорд БАЙРОН (1788-1824) в многочисленных письмах к невесте (1813-15)мисс Мильбэнк скорее выражает свое уважение к ней, чем любовь, что служило плохим предзнаменованием довольно несчастливого супружества. Его отношения к сводной сестре, Августе Лейг, будто бы послужили мотивом к разводу его с женой через год после свадьбы. В 1818 г. Байрон влюбился в юную графиню Терезу Гвиччиоли, только что повенчавшуюся с 60-летним богачом, развел ее с мужем и жил с нею до своего отъезда в Грецию (1823 г.) в этот наиболее счастливый период своей жизни Байрон написал все свои лучшие вещи.

4, Беннет-Стрит, 25 августа 1813.

Чувствую себя чрезвычайно польщенным Вашим письмом и намерен тотчас же засвидетельствовать его получение. Прежде чем приступить к ответу на него, позвольте мне (как можно кратче) коснуться событий, разыгравшихся прошлою осенью. Много лет протекло с тех пор, как я познакомился с женщиною, открывшей передо мною перспективу действительного счастья. Затем я увидел женщину, на которую не имел никаких притязаний, кроме тех, что мог возыметь надежду быть еще услышанным. Молва шла, однако, что сердце ее свободно; по этой причине леди Мельбурн взяла на себя труд узнать, будет ли мне дозволено поддерживать с вами знакомство до возможности (правда, весьма отдаленной) возвысить его до дружбы и, в конце-концов, до еще более теплого чувства? В ее рвении - дружественном и потому простительном, она вышла, до известной степени, за пределы моих намерений, сделав вам прямое предложение, о чем я жалею лишь постольку, поскольку оно должно было показаться вам дерзким с моей стороны. В истинности этого вы убедитесь, если я скажу Вам, что недавно я указывал ей на то, что она невольно чересчур выдвинула меня, в ожидании, что такое внезапное открытие будет принято благосклонно. Я упоминал об этом лишь мимоходом, в разговоре, и без малейшей раздражительности или неприязни к ней. Таково было первое приближение мое к алтарю, пред которым, если судить по вашим чувствам, я принес лишь новую жертву. Если я употребляю выражение «первое приближение», то это может показаться Вам несовместимым с некоторыми обстоятельствами моей жизни, на которые вы, очевидно, в одном месте вашего письма намекаете. Тем не менее, оно соответствует фактам. Я был в то время слишком молод для женитьбы, но не для любви, и то было первое или посредственное приближение в видах длительного союза с женщиною, и, вероятно, попытка эта останется последнею. Леди Мельбурн поступила правильно, объявив, что я предпочитаю Вас всем остальным женщинам; так это и было и есть до сих пор. Но я не испытал разочарования, так как в сосуд, переполненный горечью, невозможно влить еще хотя бы каплю. Мы сами себя не знаем; но, несмотря на это, я не думаю, чтобы мое самолюбие было тяжко ранено этим обстоятельством. Напротив, я чувствую какую-то гордость при вашем отказе, - быть может, большую, чем могла бы внушить мне склонность другой женщины; ибо отказ этот напоминает мне о том, что я считал себя некогда достойным любви той женщины, которую всегда высоко ценил, в качестве единственной представительницы всего ее рода.

Теперь о Вашем письме, - первая часть удивляет меня не тем, что Вы должны были чувствовать склонность, а тем, что она могла оказаться «безнадежною». Будьте уверены в этой надежде, равно как и в предмете, к которому она относится. О той части письма, которая касается меня, я мог бы сказать многое, но должен быть краток. Если бы Вы что-либо обо мне услышали, то, по всей вероятности, это будет не неверно, но, быть может, преувеличено. По поводу каждого вопроса, которым вы меня удостоите, я охотно сообщу вам обстоятельные сведения, или признаю правду, или опровергну клевету.

Ради одной нашей дружбы должен я быть чистосердечен. В моей груди живет чувство, относительно которого я не могу поручиться за себя. Сомневаюсь, удержусь ли я от того, чтобы любить Вас, но могу сослаться, по-видимому, на мое поведение за время, протекшее с того объяснения; каковы бы ни были мои чувства к Вам, Вы обеспечены от преследований; но я не могу притворяться равнодушным, и это не будет первым шагом, по крайней мере, в некоторых отношениях, - от того, что я чувствую, к тому, что я должен чувствовать, согласно вашему желанию и воле.

Вы должны простить мне и обдумать, что, если бы Вам в моем письме что-либо не понравилось, то писать Вам вообще - для меня задача трудная. Я оставил многое невысказанным и высказал то, чего не намеревался сказать. Мой предполагавшийся отъезд из Англии замедлился вследствие известий о чуме, ит. п., И я должен направить мой бег к более доступным берегам, по всей вероятности, к России. У меня осталось место лишь для подписи.

Неизменно ваш покорный слуга

Байрон.

(1816)*

Последнее слово - оно будет кратко - и таково, что ты должна его выслушать. Ответа я не ожидаю, да он и лишний; но выслушать меня ты должна. Я простился сейчас с Августой, единственным существом, которое ты мне оставила еще, и с которым я могу еще проститься.

Куда бы я ни поехал, а еду я далеко, - нам с тобою нельзя встречаться, ни в этом, ни в будущем мире. Взгляни на это, как на искупление. Если бы со мною что приключилось, будь ласкова к Августе, а если и ее не станет, - то к ее детям. Ты знаешь, что я недавно составил завещание в пользу ее и ее детей, так как о наших собственных детях позаботились раньше иным и лучшим образом. Это не должно оскорблять тебя, ибо в то время мы еще не ссорились, и, согласно нашему уговору, это не имеет влияния на твою жизнь. Поэтому, будь к ней ласкова, ибо она никогда не говорила и не поступала по отношению к тебе иначе, как друг. Подумай о том, что если для тебя может быть выгодно лишиться супруга, то для нее печально знать между собою и братом - моря, а впоследствии - чуждые страны. Быть может, ты припомнишь и то, что ты обещала мне некогда. Повторяю это, ибо глубокая неприязнь ослабляет память. Не считай обещание это неважным, ибо оно было обетом.

………..Камень в перстне не имеет ценности; но в нем есть волосы короля*, который в то же время был моим предком, и я желаю, чтобы перстень был сохранен для мисс Байрон...

Преданный тебе

Байрон.

* Последнее письмо Байрона к супруге перед его отъездом из Англии. Первоначальный текст теперь трудно восстановить; существует только список письма, изготовленного по памяти для Августы Лейг одним из друзей Байрона - Ноbhouse.

* Король Шотландии Яков I, от которого по прямой линии происходила мать Байрона.