Государя Николая Александровича и его Семью настойчиво пытались лишить в родной стране всех прав гражданского состояния и даже - права избирательного голоса.

20 июля 1917 года Временное правительство, взбешенное до паники июльским выступлением большевиков, «постановило: членам дома Романовых избирательных прав в Учредительное собрание не предоставлять..» Но до прав ли им было, царственным заложникам? Они не знали, куда их увезут и - когда.. Увезут ли? Петропавловская крепость и Алексеевский равелин были рядом. Грозно маячил чуть вдали призрак жестокого «красного» Кронштадта.

Им упорно не возвращали простой личной свободы.. Все они, включая несовершеннолетних детей - двух тяжко больных девочек и мальчика - гемофилика, - по прежнему находились под арестом. Не могли свободно передвигаться, общаться, говорить по телефону… Перед отъездом дети, правда, носились по Александровскому парку, как сумасшедшие, но - в сопровождении вездесущего, докучливого караула -, стараясь проститься с каждым деревцем, кустом, островком, статуей, фонтаном..

С лебедями, которых они кормили из рук последний раз зачерствевшими кусочками хлеба.. Из глаз девочек все время катились слезы. Алексей же пытался казаться сдержанным. Ему недавно исполнилось 13 лет, но щеки предательски горели..

Дети и взрослые прощались с родными местами, с близкими людьми… Пересиливая боль предчувствий, горечь отчаяния, беспомощности.. Смертный ужас последних дней на земле. Он был в их душах уже тогда….Думается, этого вовсе не надо доказывать…

Со своим братом Великим Князем Михаилом Государь смог проститься лишь за час до назначенного Керенским отхода поезда. Они виделись всего десять минут, в

присутствии посторонних - караульного и самого министра - и не успели сказать друг другу и двух слов. «Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно», - сдержанно и горько пометит Император в дневнике об этой «не встрече воочию». Как они говорили?.. Лишь улыбками и глазами? Трудно представить. Больно.

Племянника, племянниц и невестку Михаилу Александровичу не разрешили увидеть вовсе..

Они простились заочно. Дети махали оглядывающемуся дядюшке руками из окна, кивали головами. Императрица крестила Михаила широким крестным знамением, еще не зная, что благословляет на скорбный путь.. Предчувствовала?.. Но разве мог быть теперь у всех Романовых какой - либо иной путь? И нужны ли были теперь какие - то предчувствия? Вряд ли.. Все уже было лишь горестной, безжалостной явью. Становилось ею.
14.

В дневнике отрекшегося Императора мы читаем о тех горьких, предотъездных, часах и минутах: «После обеда ждали назначения часа отъезда.. Когда Миша уехал.. … стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу.. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда… Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, он то вставал, то ложился.. Несколько раз случалась фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы Совсем рассвело». (*Указ. изд. Стр. 193 - 194. - С. М.)

Уезжали пленники уже в шестом часу утра…

Императрица торопливо дописывала для Анны Вырубовой последние строки прощального письма на английском языке, ( *Текст его кажется немного несвязным, отрывистым, нервным, как сквозь слезы, но ведь так трудно перевести на русский боль исстрадавшейся души! -С. М.) из Александровского дворца, еще из «Царскоселья»:

«….Дорогая, какое страданье наш отъезд, все уложено, пустые комнаты, так больно - наш очаг в продолжение двадцати трех лет… Но ты мой Ангел, страдала гораздо больше! Прощай!.. Всегда с тобой душа и сердце разрывается уезжать так далеко от дома и от тебя, и опять месяцами ничего не знать, но Бог милостив и милосерден. Он не оставит тебя и соединит нас опять. Я верю в это и в будущие хорошие времена. Спасибо за икону для Бэби». (*Указанное издание, стр. 194. - С. М.)

Полковник Кобылинский был подробно инструктирован А. Керенским о деталях сопровождения необычного поезда … Инструктаж содержал более шестнадцати пунктов, ограничивающих пассажиров даже в свободе передвижения по вагонам, но была здесь и неизбежная патетика: «Не забывайте, что это - бывший император. Ни он ни его семья ни в чем не должны испытывать лишений! » - горячо восклицал министр, пожимая руку Е. С. Кобылинскому.

Прощаясь же с Государем Керенский и вовсе сказал прочувствованно: «До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь, пока, старого титула..» «Придерживалась старого титула», но - искренне! - и Россия, в лице провожающих Семью на вокзале. Вот редко цитируемые ныне воспоминания очевидца, полковника Н. А. Артоболевского, командовавшего в 1917 году Первым Гвардейским стрелковым запасным полком: « Царская семья начала свой страдный путь и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим молчанием и тишиной.. В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня взглянула в окно и улыбнулась нам. Государь приложил руку к козырьку своей фуражки. Цесаревич кивал головой, прощаясь. Также кивали головой Цесаревны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернутыми шторами* (*Немедля распорядился начальник охраны? Кажется, этот жест нельзя приписать кому - то еще. И в нем сразу и отчетливо видна вся фальшь «лояльности» полковника Е. С. Кобылинского к изгнанникам. - С. М.)

Поезд медленно тронулся. Серая людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками платками и шапками. Замахала молча, без единого возгласа, без единого всхлипывания… Видел ли Государь и его августейшая семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и они, на голгофское мучение?!... Навряд ли»…..(*Указ. изд. стр. 195 - С. М.)
15.

Путь Семьи лежал на восток, навстречу восходящему солнцу, в полную неизвестность.

На одном из вагонов была конспиративная надпись: « Японская миссия Красного Креста»..

Но везли пассажиров не в Японию, а в Сибирь. С дороги, на имя комиссаров Временного правительства то и дело посылались краткие военные телефонограммы: «Следуем благополучно, но без всякого расписания, по жезловому соглашению. Кобылинский, Макаров, Вершинин.»

Каждые полчаса дежурный офицер караула, в сопровождении одного из часовых, проходил по коридору вагона, «удостоверяясь в наличии всех в нем помещенных..» «Помещенные» - к примеру, сам Николай Александрович Романов, - бесстрастно фиксировали в дневниках и тетрадях:

« 4 августа. Перевалив Урал почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром.» Пока их Голгофа осталась позади, но они еще не знают об этом!

Поздно вечером того же дня, четвертого августа, оба состава длинного поезда по красным крестом и флагом японской миссии подошли к станции Тюмень. Здесь пассажиров ожидало судно «Русь». На нем они «дрейфом», неспешно, отправились до Тобольска.

5 августа 1917 года на имя А. Ф. Керенского ушла еще одна шифрованная телеграмма:

« Посадка на пароход совершена вполне благополучно.. Шестого вечером пребываем в Тобольск. Кобылинский Макаров, Вершинин.»

Запись из дневника Николая Второго:

« 6 - го августа. Плавание по Тоболу. Ночью вышли из Туры в Тобол. Река шире и берега выше.. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось.. Целый день ходили и сидели на палубе. В шесть с четвертью пришли в Тобольск, хотя видели его за час с четвертью.. На берегу стало много народу, - значит, знали о нашем прибытии. Вспоминал вид на собор и дома на горе. (*Император вспоминал свою юность, путешествие по Сибири в качестве Наследника престола. Какие горькие, странные, должно быть, были воспоминания! - С. М.) Как только пароход пристал начали выгружать наш багаж. Валя Долгоруков, комиссар и комендант отправились осматривать дома, назначенные для нас и свиты. По возвращении первого, узнали, что помещения пустые, без всякой мебели, грязны и переезжать в них нельзя. Поэтому остались на пароходе и стали ожидать обратного привоза необходимого багажа для спанья. Поужинали, пошутили насчет неспособности людей устраивать даже помещение и легли спать рано..» * (*Указ. изд. стр. 199 - С. М.)

На пароходе «Русь» романовское семейство прожило еще семь дней - дом бывшего тобольского губернатора пришлось срочно ремонтировать. Во время вынужденного «речного сидения - круиза» полковник Е. С.Кобылинский исправно организовывал прогулки семьи на берег. Император записывал в своем дневнике:

«8 августа. Вторник.. После завтрака пошли вверх по Иртышу, верст за десять. Пристали к правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручеек, поднялись на высокий берег, оттуда открывался красивый вид. Пароход подошел к нам, и мы пошли обратно в Тобольск. Пришли в шесть часов к другой пристани..»..

Тобольское же « великое сидение» (*Собственное выражение Николая Второго. - С. М.) началось ровно через пять дней, с 13 августа 1917 года и оно тоже зафиксировано пунктуальным экс - Императором в дневнике: «.. В 10 с половиною я с детьми сошел с комендантом и офицерами на берег (*Арестованный Император с таким достоинством пишет о своем тягостном сопровождении, что можно думать: это - офицеры свиты, а не надоевший конвой! - С. М.) и подошел к нашему новому жилищу… Осмотрели весь дом снизу до чердаков. Заняли второй этаж, столовая внизу. В 12 ч. отслужили молебен и священник окропил все комнаты святою водой. Завтракали и обедали с нашими.. Затем пошли в так называемый садик, скверный огород, осмотрели кухню и караульное помещение Все имеет старый, заброшенный вид..» * (*Указ. изд. стр. 200 - С. М.)