2018 год объявлен в Белорусской Православной Церкви годом памяти митрополита Литовского и Виленского Иосифа (Семашко) – в этом году исполняется 220 лет со дня его рождения и 150 лет со времени его кончины. 

Решением Синода Белорусского Экзархата Русской Православной Церкви, принятым 3 сентября 2012 года (журнал № 169), 25 февраля по гражданскому или 12 февраля по церковному календарю восстановлена практика совершать благодарственный молебен по случаю воссоединения белорусских униатов с Матерью-Церковью. Именно в этот день в 1839 г. в соборе Св. Софии в Полоцке высшим униатским духовенством был подписан Соборный акт с обращением к императору Николаю I и Святейшему Синоду и просьбой принять в общение униатов. Главными совершителями этого дела выступили униатские епископы Иосиф (Семашко), Василий (Лужинский) и Антоний (Зубко). 

Так было положено начало восстановлению духовного единства белорусского народа, разделённого церковной унией, с единоверной Россией. В настоящее время это событие в Белоруссии обходится молчанием либо преподносится как предательство; соответственно, на пастырей-воссоединителей бросается тень осуждения.

 «Уния» (союз, объединение) – польское слово, происходящее из латинского языка. В гражданской истории Белоруссии известны Кревская уния, Радомская уния, Городельская уния и др. Это были государственные соглашения между представителями Польского королевства и Великого княжества Литовского. Из политической слово лексики было перенесено польскими католическими проповедниками в церковную область. Церковная уния стала логическим продолжением Люблинской унии 1569 г., когда Польша и Литва образовали одно государство – Речь Посполитую. За государственным единством следовало единство общественное, культурное, религиозное. Польша была страной преимущественно католической, Великое княжество Литовское и Русское – большей частью православной. Провозглашенная в Бресте в 1596 г. церковная уния была подчинением православных иерархов власти римского папы и принятием католического вероучения с условием сохранения устройства и обрядов, свойственных Русской Церкви. Со стороны большей части духовенства и мирян уния понималась как обращение в католичество, её отвергали и она утверждалась насилием. Народная стихия ответила на насилие казацкими войнами.

Уния была противоречивым явлением. С одной стороны, там, где декларировалось церковное единство (со стороны Католической Церкви), продолжала существовать настоящая конфессиональная граница: униатов отличало от остальных католиков православное богослужение, язык, даже существовал запрет перехода униатов в латинский обряд. С другой стороны, там, где должна была проходить настоящая конфессиональная граница (со стороны Русской Православной Церкви), униатов отличало только декларативное заявление о единстве с Римским престолом, даже Символ веры употреблялся ими без католической вставки «и от Сына» (Филиокве). Здесь «граница» оставалась открытой: унию хотели распространить как можно дальше на восток.

С течением времени отличие униатов от католиков латинского обряда стало стираться. В униатском богослужении появились читанные литургии, католический праздник Тела Христова, Символ веры с Филиокве. Из храмов стали выноситься иконостасы, устанавливались боковые престолы, органы и проч. Униатские священники, как ксендзы, перестали носить бороду, носили одежды западного покроя. Славянское богослужение коверкалось польским произношением, в официальной переписке и зачастую в бытовом общении употреблялся польский язык.

Когда в 1772-1795 гг. белорусские земли вошли в состав Российской империи, часть униатов вернулась в Православие. Это было первое воссоединение. Оно было связано с деятельность святителя Георгия (Конисского), архиепископа Могилевского и его помощника епископа Минского Виктора (Садковского). За короткое время в 1795 г. в Православие вернулось более 2 млн. униатов на территории современных Белоруссии и Украины. Однако другая значительная часть униатов осталась в прежнем исповедании.

При императоре Павле I униаты в церковном отношении были подчинены католическому управлению в России. Это решение вполне могло определить дальнейшую судьбу унии. Дело в том, что ещё с середины XVI в. представители знатных православных родов стали переходить в католичество. С появлением унии этот процесс ускорился. За знатью потянулись панские слуги, дворня, мещане. Уния стала растворяться в католичестве. Униатские священники приглашались служить в костёлах, за ними шла на службы в костёлы их паства. В начале XIX в. униатов тысячами явно или неявно переводили в латинство. В этих условиях некоторые представители униатского духовенства, старавшиеся сохранить восточные особенности своего исповедания, направили свои силы на удержание в унии её православного облика. Из их среды и вышли будущие пастыри-воссоединители.

Выдающееся место среди них занимает митрополит Иосиф (Семашко), уроженец Киевской губернии. Он был сыном униатского священника, закончил Немировскую гимназию и Главную семинарию при Виленском университете, в двадцать два года стал священником. Перед молодым человеком открывались хорошие служебные перспективы: он был избран членом униатского правления в католическом департаменте в Петербурге. Здесь он немало способствовал сохранению унии от поглощения латинством. Однако знакомство с положением дел в Католической Церкви «изнутри» укрепило в нём давние сомнения в её истинности. Иосиф Семашко решился оставить унию и принял в Александро-Невской Лавре монашеский постриг. Что толкнуло на это даровитого кандидата на епископский сан? Впоследствии Преосвященный Иосиф (Семашко) вспоминал, какое сильное впечатление произвели на него величественные православные храмы российской столицы, множество православного народа. Униатские же богослужения походили там на собрания в беседке, католические – на театральные представления.

«Я давно уже убедился в Православии Восточной Церкви посредством чтения и тщательного разыскания; а между тем принадлежал к Церкви Западной. Я был членом и немаловажным Церкви Русской, хотя и отложившейся от истинного учения; а между тем, по тогдашнему положению Униатской церкви, должен был по необходимости служить орудием окончательного изменения оной в латинскую. Я сердцем и душою предан был России и с нею соединял выспренний идеал моего отечества, почерпнутый в чтении древних; а между тем считался для нее чуждым и принадлежащим неприязненной для нее Польше» (из «Записок Иосифа митрополита Литовского»).

Знаком внутреннего поворота в душе Иосифа Семашко стала Записка о положении Униатской церкви в России, поданная им директору департамента духовных дел иностранных исповеданий в 1827 г. Автор предложил продуманный ряд мер, которые спасли бы униатов от окатоличивания и вернули бы их в лоно Матери-Церкви. Этот план встретил живое одобрение императора Николая I. Семашко был призван к реализации своего предложения. В 1829 г. он был рукоположен в епископский сан. Во время присяги он опустил упоминание римского папы.

Общий ход воссоединения был постепенным. Ослаблялась роль держащегося латинской стороны в унии монашеского ордена базилиан; восстанавливалась православная обрядность, возвращались иконостасы, уставное пение и чтение по книгам московской печати. Обучение униатского юношества отделялось от обучения католического. Управление Униатской церковью было выведено из подчинения католическому департаменту. Епископ Иосиф лично объезжал подведомственное духовенство Литовской епархии, беседовал практически с каждым священником, убеждал участвовать в деле общего воссоединения униатов с Русской Православной Церковью. Священники давали своё письменное согласие. На других униатских кафедрах находились единомышленники Преосвященного Иосифа. В неделю Православия в 1839 г. в Полоцке состоялся Собор высшего униатского духовенства, на котором было принято решение, открыто объявить упразднение унии и воссоединение с Православием.

Конечно, далеко не всё в этом деле прошло гладко. Свою готовность к присоединению выразили тогда 1305 униатских священника, более 400 ещё согласия не дали (сбор подписок продолжался и после Полоцкого собора), 40 священников решительно отказались принимать Православие и были отрешены от своих мест (жили на правительственную пенсию). 

Однако с течением времени воссоединение имело полный успех. В Православие перешли 1500 священников с полутора миллионами прихожан. Уния в Белоруссии перестала существовать. Духовное единство белорусского народа было восстановлено.

С того времени прошло полтора столетия. Неоднократно предпринимались попытки возродить унию в Белоруссии, она даже преподносилась как «национальная религия», но основная масса народа остаётся верной русскому Православию. Это лучшая оценка деятельности митрополита Иосифа (Семашко) и его сотрудников. Вечная и благодарная им память!

СВЯЩЕННИК АЛЕКСИЙ ХОТЕЕВ

www.fondsk.ru/news/2018/02/10/ob-uprazdnenii-unii-...ita-iosifa-semashko-45582.html

Коллаж: ИА REGNUM

Одним из многих парадоксов белорусской политической жизни является то, что почитание памяти жертв сталинских репрессий в Белоруссии отдано на откуп откровенным русофобам. 2 ноября в Минске прошло ежегодное шествие белорусских националистов, посвященное Дню памяти предков «Дзяды». Люди, скандирующие «Жыве Беларусь» и «Слава Украине», прошли маршем до урочища Куропаты, где в 1937-1941 годах сотрудниками НКВД было расстреляно несколько десятков тысяч человек. Во время организованного в Куропатах митинга ораторы традиционно ругали Россию за её «имперские амбиции», обвиняли большевиков в сознательном истреблении белорусов и призывали собравшихся говорить исключительно по-белорусски (один из выступавших договорился до того, что «через русский язык в белорусские семьи пришло пьянство и другие социальные пороки»).

Почему я назвал данное мероприятие парадоксальным? Прежде всего потому, что проклинаемый «свядомыми» активистами И. В. Джугашвили-Сталин был на самом деле одним из отцов-основателей нации «сапраўдных беларусаў», а вовсе не её палачом. Занимая в начале 20-х годов пост наркома по делам национальностей, «отец народов» выступил в роли главного архитектора насильственной «белорусизации» (дерусификации) созданной большевиками белорусской советской республики. Вот фрагмент из его речи на 10-м съезде РКП(б): «Далее, я имею записку о том, что мы, коммунисты, будто бы насаждаем белорусскую национальность искусственно. Это неверно, потому что существует белорусская нация, у которой имеется свой язык, отличный от русского, ввиду чего поднять культуру белорусского народа можно лишь на родном его языке. Такие же речи раздавались лет пять тому назад об Украине, об украинской нации. А недавно ещё говорилось, что украинская республика и украинская нация — выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская нация существует и развитие её культуры составляет обязанность коммунистов. Нельзя идти против истории. Ясно, что если в городах Украины до сих пор ещё преобладают русские элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно украинизированы… Лет пятьдесят тому назад все города Венгрии имели немецкий характер, теперь они мадьяризированы. То же самое будет с Белоруссией, в городах которой всё ещё преобладают небелорусы».

Необходимость в проведении «белорусизации» методами административного нажима обуславливалась тем, что жители Белоруссии в первые годы советской власти ещё считали себя частью большого русского народа, а русский язык воспринимали как родной. Большевики же были заинтересованы в расколе триединого русского народа, поскольку рассчитывали, что по примеру Белорусской ССР и Украинской ССР в Советский Союз войдут Польская ССР, Германская ССР, Великобританская ССР и т.д. Для того чтобы белорусы осознали себя отдельной нацией, советская власть всеми силами внушала им нерусское самосознание и заставляла говорить на белорусском литературном языке, который белорусские граждане едва понимали.

В довольно известной статье «Вражда из-за языка» (1926 г.), обращённой к Президиуму ВЦИК СССР, представители полоцкой интеллигенции писали: «Когда впервые здесь насильно, т. е. без всякого плебисцита, стали вводить в школы, в учреждения белорусский язык, то население отнеслось к этой реформе настолько отрицательно, что в деревнях стали раздаваться такие голоса: „Сначала к нам пришли немцы, потом поляки, а теперь идут на нас… белорусы… Т.е. население стало считать белорусизаторов своими врагами“. В этой же статье отмечалось: »Нигде вы не услышите среди простого населения тот язык, который якобы «воспроизводится» правящими сферами, который они стараются сделать языком всех белорусов, т.е. тот язык, который даётся в Минске по особой терминологии. В основу этого языка положено минско-полесское наречие, и в него введена масса польских слов (до 45-50%). Вот почему, когда вы говорите с белорусом, вы прекрасно его понимаете, и он вас понимает. А вот когда вы ему станете читать издаваемую в Минске на белорусском языке по новой терминологии газету «Савецкая Беларусь», то ваш собеседник только глаза пучит. «На каком это языке газета написана?» — недоумевает он".

Подобных обращений в 20-30-х годах было великое множество, однако большевики не обращали на них никакого внимания. Политика «белорусизации» проводилась вопреки воле большинства населения Белоруссии. В этой связи всегдашний лейтмотив «Дзядов» — «НКВД убивал белорусов только за то, что они белорусы», звучит крайне нелепо.

Не менее абсурдно (и даже кощунственно) прозвучали на митинге в Куропатах стихи классика белорусской литературы Янки Купалы, который был пламенным сталинистом, лауреатом Сталинской премии первой степени. Возможно, белорусские националисты не знают, что их поэтический кумир пел оды Джугашвили-Сталину, однако это общеизвестный факт. Приведу пару примеров вдохновенного купаловского творчества 30-х годов:

***

Сталін — друг наш, друг народаў,

Друг людзей, свабоды,

Колькі радасці прыносіць,

Шчасця ў нашы годы!

…

Звіні звонка, мая песня,

Ляці вышай, далей!

Беларускую дзяржаву

Збудаваў [построил] нам Сталін!

О Сталине мудром я песню слагаю

О Сталине мудром я песню слагаю,

А песня — от сердца, а песня такая,

Что всюду летит и звенит, не смолкая,

И нету конца ей, и нету ей края…

О Сталине мудром я песню слагаю.

…

Живи и красуйся, любимый, вовеки,

Как вечно живут полноводные реки!

С тобой наша сила в могучем разбеге

Ломает преграды, сметает помехи…

Живи и красуйся, любимый, вовеки.

Кроме того, Янка Купала активно участвовал в кампании по шельмованию «троцкистско-бухаринских извергов», прямо призывая любимого вождя расправиться с ними с особой жестокостью:

Мала іх павесіць

На сухой асіне,

Бо нават асіна

Ад сябе адкіне.

Дзерава адкіне,

Дзерава сухое,

Сябе не спаганіць

Поскуддзю такою.

Таким образом, ежегодное шествие белорусских националистов в Куропаты есть ни что иное, как трагикомический фарс. Моральное право использовать Куропаты для политической манифестации имеют лишь те силы, которые выступают за общерусское единство велико-, мало- и белорусов и при этом последовательно придерживаются антисоветских взглядов. Но таких общественно-политических сил в Белоруссии, к сожалению, пока нет.

www.regnum.ru/news/polit/1863137.html

– Как известно, среди основных причин этого восстания называются – требование коренных социально-экономических преобразований, а также стремление привилегированных слоев региона к восстановлению национальной независимости Польши. В этой связи хотелось бы уточнить, имело ли восстание 1863 года конкретную национальную, социальную и религиозную окраску? 
– Безусловно, имело. В досоветской российской историографии доминировала оценка этого восстания как дела рук польской шляхты и католического духовенства, которые ради достижения своей национальной независимости стремились оторвать от триединой России (Русь Великая, Малая (Украина) и Белая) ее западную часть. Тогдашние исследователи считали правильным называть то, что происходило в 1863 году на западе страны в контексте с предыдущими подъемами польского национального движения (1794 – 1830 годы) не только польским восстанием, но и польско – католическим делом. Кстати, в польской литературе того же времени в сущности утверждалось почти то же самое: восстание считалось национально-польским, а его участники и руководители – поляками. 

– А как расценивались события 1863 года по отношению непосредственно к белорусским землям?
– Были разные точки зрения, которые, например, перешли в дискуссию на XII съезде КПБ в Минске в 1929 году. В ходе нее одна сторона утверждала, что восстание 1863 года было польским, шляхецким, проходившем под шовинистическими лозунгами – за независимую Польшу в границах 1772 года, униато-католическую веру, а попытки назвать его крестьянским трактовались как вымысел. Вторая же сторона настаивала на том, что восстание проходило во имя интернациональной солидарности и было крестьянским, антикрепостническим. По причине недостаточной аргументации данного тезиса победила первая точка зрения. 

В дальнейшем оценки восстания приобрели двойственный характер: для Польши оно признавалось революционным, национально-освободительным, а для Беларуси – крестьянским, хотя большинство авторов продолжали утверждать, что белорусские крестьяне в своей массе не пошли за повстанцами и относились к ним враждебно.

 В послевоенную пору события 1863–1864 годов стали рассматриваться как составная часть общероссийского антикрепостнического движения, переросшего в вооруженное восстание против помещиков: в таком качестве оно становилось враждебным польскому освободительному движению – шляхецкому по характеру. Сегодня такого рода концепция не может не удивлять своей слабой аргументацией, политико-конъюнктурной неустойчивостью. Во времена «гласности и плюрализма мнений» в национал-радикальных кругах Беларуси вновь оживились надежды на распространение в историческом сознании общества мифа о событиях 1863 года как о восстании белорусов против России в духе лозунга тех лет «Тады толькi зажывем шчаслiва, калi над табой ужо маскаля не будзе».

– В чем проявляется эта мифологизация? Назовите хотя бы самые принципиально важные домыслы в отношении восстания. 
– Во-первых, никак нельзя согласиться с трактовкой польского шляхецкого восстания 1863 года на белорусских землях как национально-освободительного движения белорусского народа против российского владычества. У крестьян отсутствовали антироссийские настроения, доминировало на генетическом уровне тяготение к России. 

Во-вторых, поскольку шляхецкий характер восстания был совершенно очевиден, утверждается, что польские помещики Беларуси и полонизированная шляхта явились подлинными представителями национальных интересов белорусского народа. На время восстания шляхтичи (а они составляли 70 процентов повстанцев) практически поголовно считали себя поляками, униато-католиками, принадлежали к польской культуре и родным языком считали польский. Некоторые из них хотя и помнили свое происхождение, но относили себя безусловно к польской нации.

В-третьих, весьма бездоказательными выглядят попытки новых толкователей нашей истории доказать, что восстание поддерживалось крестьянами и выражало их интересы. 

18 процентов крестьян среди участников восстания – цифра явно завышенная, даже для Гродненской губернии, где их приток был наибольшим по сравнению с другими местами Беларуси. На самом деле эти «крестьяне» были или обедневшими шляхтичами, не сумевшими подтвердить свое происхождение, или помещичьей прислугой. 

В основном белорусские крестьяне относились к повстанцам враждебно, и веками накопленная ненависть к польскому пану в полной мере нашла свое выражение как в реальной помощи отрядам русской армии, так и в несении охранной службы с оружием вокруг своих деревень. 

В-четвертых, наиболее сомнительным представляет из себя широко тиражируемый миф о реальности шансов на восстановление повстанцами белорусской государственности. Все руководители восстания, независимо от их социальных позиций и степени политического радикализма, были едины в стремлении восстановить Речь Посполитую в границах до 1772 года как единую Польшу с польской культурой и языком. 

В-пятых, нельзя не коснуться мифа о существовании у повстанцев программы возрождения и развития белорусского языка. Наличие ее у шляхетских революционеров архивные источники не подтверждают.Речь может идти лишь об издании на гродненском белорусском диалекте нескольких прокламаций–листовок типа «Гутарак старога дзеда» да нескольких нумерованных изданий «Мужыцкай праўды» под общей подписью «Яська, гаспадар з-пад Вiльнi», изданных польскими революционерами с целью привлечь к восстанию крестьян, не знавших польского языка. С этими явлениями в истории восстания связан еще один миф – о первой белорусской газете «Мужыцкая праўда». Шесть номеров этого издания, увидевшего свет в июне–декабре 1862 года, то есть еще до восстания, а затем и седьмой номер, появившийся лишь летом 1863 года, – все это типичные прокламации. 

Тексты сочинялись по-польски, затем переводились на местный белорусский говор с массой полонизмов и печатались латинскими буквами в типографии, спрятанной в Беловежской пуще, где в то время служил лесничим Валерий Врублевский. Кроме него, в издании, по косвенным признакам, принимали участие Викентий Калиновский, Феликс Рожанский и Станислав Сонгин. Текст этих изданий крайне однообразен и основан на примитивной идеализации истории Речи Посполитой, изображаемой земным раем. Успеха «Мужыцкая праўда» не имела и в целом была встречена крестьянами враждебно, считавшими, что это происки польских панов. Характерно, что в ходе подавления мятежа российские власти также прибегали к созданию пропагандистских материалов на местных диалектах.

C мифом о «белорусском характере восстания» связана мифологизация одного из его руководителей на территории Беларуси – Викентия Калиновского. Миф переименовал его вначале в «Костюка», а затем в «Кастуся», хотя в действительности своим вторым именем «Константин» Викентий Калиновский ни в официальной документации, ни в частной переписке никогда не пользовался. Калиновский был сторонником возрождения федерации Короны и Великого Княжества и относил себя к «литвинам». Над конструированием национального белорусского героя немало потрудился «нашанивец» Вацлав Ластовский. При цитировании текста Калиновского он еще в 1916 году вместо слов «Братья мои, мужики родные!» написал «Белорусы, братья мои родные!», а вместо слов «Марыська, черноброва голубка моя» – «Белорусская земелька, голубка моя». Приписаны были Калиновскому  и популярные ныне призывы «Не народ для ўрада, а ўрад для народа» (эти слова впервые, задолго до восстания, сказал Н. И. Костомаров – В. Ч.), а также «Жыве Беларусь!». Кстати, и по происхождению Калиновские были, как установила сенатская комиссия, признавшая шляхетство семьи Калиновских, выходцами из коренной польской Мазовии. В данном случае мифологизаторы предпочитают закрывать глаза на такие «этнические корни», а также на высказанные Калиновским в канун восстания слова: «Паўстанем разам з Польшчай i за Польшчу, бо з прадвекаў палякi, на польскай зямлi жывем и польскi хлеб ямо». 

– Как относиться к сложившемуся стереотипу мышления, что все, что в XIX веке исходило от власти, трактовалось как реакционное, а все направленное против власти – как революционное и прогрессивное? 
– Если имеется в виду восстание 1863 года, то, разумеется, от черно-белой оценки его давно следует отказаться. Тогдашняя власть не только подавляла и усмиряла. Она еще и умиротворяла, стремилась усовершенствовать управление краем. Знаменитый генерал М. Н. Муравьев, в недавнем прошлом гродненский губернатор, был не только «вешателем», но и талантливым администратором и организатором. Внесенные по его инициативе изменения в ход крестьянской реформы на белорусских землях заметно улучшили положение крестьян. Основным смыслом этих инициатив было: наказать шляхту и поощрить крестьян, ибо в них он видел единственную опору русской власти. Он ликвидировал временно-обязанное положение крестьян, понизил выкупные платежи, ассигновал крупные суммы на приобретение крестьянами секвестированных панских земель. Многое он сделал для функционирования народной школы в целях подрыва монополии католического костела и польской шляхты на просвещение в крае, делавших его недоступным для белорусов, а также для православного храмостроительства, укрепления материального положения духовенства. 

– Помимо субъективных устремлений отдельных лиц и групп, существовали еще и объективные интересы государства и общества. В чем они конкретно выражались в 1863 году?
– Восстание поставило Российскую империю на грань катастрофы. И дело заключалось вовсе не в мощи мятежа (общее количество повстанцев не превышало 20 тысяч, они не взяли ни одного города и не имели ни одной военной победы в прямом боевом столкновении). Главной особенностью польского восстания была почти всеобщая поддержка мятежников русским так называемым «передовым обществом». 

Наконец, польский мятеж вызвал международный кризис: 17 апреля 1863 года Англия, Франция, Австрия, Испания, Португалия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская империя и Папа Римский предъявили России дипломатическую ноту с требованиями решить судьбу Польши (подразумевая ее в границах Речи Посполитой до ее разделов) на международном конгрессе под своим руководством. В противном случае западные страны угрожали войной. 

В этой непростой обстановке государственный интерес России не мог допустить превращения Польши в плацдарм для антирусской политики, в открытые ворота для внешних вторжений, как это уже неоднократно случалось в истории. 

Что же касается Беларуси, то в 1863 году для российского правительства она была Западной Россией, отличавшейся от Центральной только польским земледелием, влиянием католицизма и еврейской чертой оседлости. Так воспринимала ее и сама местная интеллигенция православной ориентации, составляющая течение «западнорусизм». Для той Польши, которую мечтали возродить повстанцы, Беларусь была «кресами всходними», восточными окраинами. Для православных белорусов в этой Польше место не предусматривалось.

Так уж распорядилась история, что возродиться, как этнос и как нация Беларусь смогла только в государственном союзе с Россией. Народ ощущал это на подсознательном уровне. Устремления польских повстанцев и национальные интересы белорусского народа решительно расходились. 

С профессором В.Н. Черепица беседовал Сергей Иванович

Впервые опубликовано 29.05.2013г. «Гродненская правда»

http://zapadrus.su/zaprus/filzr/773-byla-li-krestyanskoj-muzhytskaya-pra-da.html