На книжных полках многих приходских библиотек по соседству с нетронутым глянцем легко найти потрепанные поэтические сборники с надписью на корешке: «Иеромонах Роман (Матюшин)». С его песнями-молитвами, негромко, «не публично» звучащими с кассет, сроднились многие из тех, кто в трудные 90-е искал свой путь к Богу. На вопрос, чем вам дороги эти стихи, его почитатели нередко пожимают плечами: сложно сказать. Но едва ли не каждый второй при этом задумчиво произносит: «Я бы очень хотел с ним встретиться…».
В его скиту Ветрово живет огромный пушистый кот Барсик, на полках по периметру стен ― библиотека из сотен книг. Недалеко от кельи ― деревянная церковь в русском стиле. И ни единой души на несколько километров вокруг. Без лодки, без местного проводника сюда не добраться.
В мирском пространстве об отце Романе говорят и пишут разное ― от героических легенд до пошлых небылиц. Возможно, это неизбежное следствие того, что о его сегодняшнем дне практически ничего не известно. Впрочем, ничего особенного и не происходит, священник-поэт по-прежнему служит, трудится, пишет новые стихи и продолжает свой монашеский подвиг. Восемь лет он молчал — потерял голос, был «нем», но не глух ни к общественным событиям, ни к человеческому горю. Его сегодняшнее творчество — стихотворная публицистика, наполненная болью о мире, все больше погружающемся в «одноклеточное» существование. Однако и в этих стихах виден «лирический герой» — монах и философ, о котором мы пока так мало знаем. 
 

 

― На Ваше мировоззрение, творчество повлияли какие-то сильные впечатления детства и юности? Хотелось бы узнать немного о том времени, когда Вы еще не были ни монахом, ни поэтом.
 

― Вера была во мне с ранних лет, но укреплялась в молодости. Мать преподавала в школе, а, приходя домой, доставала потайной чемодан, вынимала оттуда иконы и молилась. Когда я заболел, она стала читать мне Евангелие. Оно было на русском языке, с прекрасными иллюстрациями. Из всего Евангелия я запомнил Христа и Иуду. И душа приняла Христа ― сразу, поскольку еще не знала грехов. 
 

Но что такое вера без Церкви… Жизнь без исповеди, умножение страстей, когда ты без покаяния, без благодати варишься в собственном соку. В студенческом возрасте я стал искать смысл жизни вне церковных стен. К кому бы ни обращался тогда, первый вопрос задавал такой: для чего вы живете? В поисках ответа хотелось прочесть Библию. Но священник, к которому я пришел с этим, дал мне только «Журнал Московской Патриархии»…
 

Самый трагикомичный момент ― я подошел к преподавателю философии и спросил: «В чем смысл человеческого бытия?». А он ответил: «Да брось ты об этом думать. Живи, как растение». Это меня убило. Ведь так сказал тот, кто, кажется, уж точно должен был ответить студенту, для чего нужно жить. Человек — не растение. Даже кошка выше растения. Получается, что он мне и собачьей жизни не предложил.
 

Я подумал: ладно, пусть так. И занялся арифметикой: представил себе весы. На одну чашу я кладу свою временную жизнь, на другую — вечную. Допустим, я проживу здесь восемьдесят лет. Хотя, для ровного счета, возьмем шестьдесят. Треть жизни мы спим ― вычтем ее. Ближе к старости начинаются костыли, аптеки, больницы… Остается всего два десятка продуктивных лет, из которых, может быть, наберется один счастливый год. Неужели этот год, да пусть даже десять лет, может заменить вечность? Даже если бы в ней ничего не было, если бы… И вообще, почему ты должен радоваться одному счастливому мигу, а потом ты умрешь и станешь удобрением. Был ли ты хорошим или плохим, нет разницы — ведь ты же удобрение. Меня поразил этот вывод, и следующая мысль была: «Господи, помоги! Сохрани от такого жуткого самоуничтожения, от пути в никуда». Я понял, что невозможно, проводя жизнь без Бога, стать человеком.
 

― Тогда к Вам и пришло решение оставить мир и связать свою жизнь с Церковью?
 

― Еще будучи школьником, я полюбил Божию красоту природы. Мог часами смотреть на холмы, на разлив Десны, на звезды. Хотелось жить так, чтобы никогда с этой красотой не расставаться. И в предпоследнем классе школы я сказал, что поеду поступать в семинарию. Но мать попросила: сынок, дай мне хотя бы до пенсии доработать. Ведь в случае поступления ее бы просто выгнали, лишили учительского места. Пришлось поступать в университет, на филфак. 
 

Но «искра» ― осталась, никуда не исчезла. Однажды, уже студентом, как-то попал на сакман. Это такая «точка» в степи: домик чабана, вокруг на десять-пятнадцать километров никого нет, только стада овец. И вот, в уединении, среди полыни вдруг родились такие строки:
 

Я хочу стать схимником, высохшим скелетом,
Быть длинноволосым, типа чернеца,
И в озерной глади видеть не поэта,
А лицо бродяги-мудреца.
 

Мне было восемнадцать или девятнадцать лет. Я ничего не знал ни о жизни в монастырях, ни того, где они находятся. Тогда никто ничего не говорил, не объяснял ― и вдруг мысли о монашестве. Это был призыв, Господь стучал в сердце. И вот этот звук ― глас Божий ― стал слышен среди тишины и коснулся души.
 

Монашество я принял позже. Не мог оставить мать, сестра работала на Севере. После университета трудился в разных местах, пел в доме культуры. Было такое состояние, когда тобой довольны все, и ты всем доволен, но отдаешь себя и ничего не приобретаешь. Люди расходятся, остаешься один на один с аппаратурой, и начинается встреча с собой. Вдруг понимаешь, насколько ты нищ. Страшный момент… Почувствовал, что задыхаюсь, хотя меня никто не считал ни унылым, ни грустным. А в какой-то момент понял: дальше так жить не могу. Мать была к тому времени устроена (впоследствии приняла монашеский постриг), и я ушел в монастырь.
 

― Как поэт, как человек творческий Вы сформировались, уже будучи иеромонахом? 
 

― У меня были мирские стихи и песни. Первые тетрадочки ― самое детство, потом в десятом классе очень много писал. Были рассказы, несколько повестей, одна сатира… Все это уничтожил. И слава Богу. Ведь это было творчество нецерковного человека ― что оно могло дать?..
 

 Еще до перестройки, в восьмидесятые годы, принес свои сборники, прозу и поэзию, в Брянское издательство. Решил прийти в литературу «огородами» ― не через газеты и журналы, а как автор книг. Мне пообещали: посмотрим, приезжайте через месяц. И в следующую встречу, с уважением таким, говорят: издадим, только нужен «паровоз» ― стихотворение о Ленине и партии. Очень хотелось иметь свой сборник, но на сделку с совестью пойти… Если бы я исполнил тогда их просьбу, то был бы не знаю кем. И носился бы потом с этим сборничком: смотрите, какой я великий! Потом был бы второй сборник, третий ― а понятий-то духовных нет. Только бы тщеславие росло. Милость Божия, что я боялся сфальшивить — и Господь сохранил от этого пути. 
 

Помню, как уже в монастыре открыл одну из духовных книг — это была «Невидимая брань» Никодима Святогорца. И был так потрясен, что чуть не заплакал. Читал и думал: вот что мне надо было в юности! А нас в университете кормили Боккаччо и ему подобными «шедеврами». Не хочу оценивать свою поэзию. Но если поэтическое слово коснулось сердец слушающих или читающих и привело в храм Божий, то это и есть высшее предназначение поэзии. Тот, кто ходит перед людьми, а не перед Богом, еще не состоялся как личность: он не имеет опоры, ведь опора ― один Господь.
 

― Более десяти лет Вы пребываете совершенно один, в настоящей глуши, в скиту. Там легче пишется? 
 

― По состоянию здоровья я ушел за штат, по благословению архиерея и старца ― в скит Ветрово. Сначала по болезни, а потом так и остался. Работаю там, пишу иконы, хотя не считаюсь иконописцем, только учусь. Меня всегда влекло уединение, в котором по-другому воспринимаешь красоту. Слышишь пение соловьев, разбойничий свист скворцов, крики журавлей. Не можешь надышаться ароматом цветущих лип. Не устаешь удивляться красоте белых лилий. А как прекрасен заснеженный лес! В любое время природа славит Бога.
 

Процесс творчества необъясним. Читаешь Псалтирь и вдруг видишь поэтическую строку «темна вода во облацех воздушных» ― это же такой образ! И я его, конечно, включил в одно из своих стихотворений.
 

Темна вода во облацех воздушных,
Черна вода моих прошедших дней.

Разные бывают состояния. Не пишу, когда не пишется. Быть ремесленником ― зачем? Если во мне что-то начинает звучать, стараюсь эту тему раскрыть, оформить в стихи. Если ничего не звучит, лучше пойду почитаю, потружусь. 
 

Работая над стихами, держу под рукой старославянскую Библию и словарь Даля. Это такая гармония… Откройте словарь, почитайте хотя бы о масти лошадей: вороной, пегий, саврасый… Сколько забытых слов! Учим детей чирикать по-иностранному и забываем наш величайший язык.
 

Стихов у меня сейчас, изданных ― более тысячи. Но большинство из них не могу прочесть наизусть. Просто не запоминаю — зачем?.. Дай Бог нам, монахам, не забыть имя Божие — это самое главное. А стихи — это только путь к Церкви. Понимаете — путь, а не самоцель. Цель — Христос.
 

― Ваш последний на данный момент сборник, вышедший небольшим тиражом в прошлом году, включает много гражданских, злободневных стихов. И называется «Одинокий путь». Кажется, Вы действительно во многом одиноки. Почему так? Это доля «пророка в своем отечестве»?
 

― Пророк ― это тот, кто говорит по воле Божией, и именно то, что Господь хочет сказать людям. А есть просто трезвый взгляд на происходящее. Если вижу, что ребенок ползет к горячему утюгу, не нужно быть пророком, чтобы сказать, что он обожжется. Если мы видим, куда все устремились, да еще с нарастающей скоростью — необязательно быть пророком, чтобы понять, куда придем.
 

Иногда стихи приходят после молитвы. Это как передышка для души, перед тем как нырнуть в окружающий мир. Иные пишутся на злобу дня. Возможно, их и не стоит называть поэзией в полном смысле слова — трудно на поэтическом языке говорить о нашей современности. Но как патриот не могу молчать. Хотя и «получаю» порой за это ― и слева, и справа. Стихотворения, выражающие гражданскую позицию, не всех устраивают. У меня есть неизданная книга, называется «Ратные стихи». И пока нет издательства, которое согласилось бы их напечатать. Слишком ратные, говорят. Но монах, христианин — это воин Христов. Мне больно за свое Отечество, за свой народ ― не кривлю душой, потому и касаюсь этих тем.
 

Невозможно угодить всем. У Достоевского есть такие слова: «Мое направление, за которое не дают чинов». Кому-то нужно говорить, невзирая на лица, чины, не идя на компромиссы с совестью.
 

 

Беседовали Дмитрий Андреев,
Елена Сапаева

 

 

 

Слава Богу, снова я один... Слава Богу, снова я один, Снова я лампадку затеплю, Суету оставив позади, Господу молитву пролию. В эту ночь в сиянии луны Хорошо тебе, душе, одной Воззывать к Нему из глубины: Господи, услыши голос мой. За окном морозится — январь, Млечный путь без края и конца. Всякое дыхание и тварь Славит, славит Своего Творца. Стекла в украшениях резных, Замер под сугробами погост. На верхушке стынушей сосны Птицами таится стайка звезд. Сосны клонят головы свои, Совершая воздеянье рук, И перебирают в забытьи Четки ледяные на ветру. И земля, не зная суеты, Дышит чистотою голубой. Дерева, дороги и кусты — Все кругом исполнено Тобой. Служит Богу весь подлунный мир, Тихий лес над спящею рекой. О, места, забытые людьми, Лобызаю дивный ваш покой. Все внимает Богу не дыша, Господи, дела Твои святы. Что ж ты плачешь, глупая душа, Иль и ты коснулась чистоты? Слава Богу, снова я один, Снова я лампадку затеплю, Суету оставив позади, Господу молитву пролию. 16 марта 1987 года Прибит на крест моей неправдой... Прибит на крест моей неправдой, Чем оправдаюсь пред Тобой? Моя поруганная Радость, Моя распятая Любовь! В Твоей любви спасенье чаю, Молясь, прошу только о том, Чтоб жизнь минутою молчанья Прошла перед Твоим Крестом. А на Распятье непрестанно Глядит Превысшая Небес И со скорбящим Иоанном Сораспинается Тебе. И я стою, свидетель третий, Повесив на плечо клобук. Звонарь вещает, аки петель, Мою порочную судьбу. И проклял я свое лукавство, В котором с колыбели рос. — Душе моя, душе, покайся, Да пощадит тебя Христос! О, Боже мой, я весь проказа! Целуя Твой кровавый пот, Гвоздиные целуя язвы, Рыдаю горько, аки Петр. 23 мая 1982 года, г. Печоры * * * И обошли стороною Некогда верные, что ж, Разве замечено мною — Всяк человек ложь? Правда сия сдавила, Словно венец тернов. Впрочем, и это было, Нет, этот мир не нов. Он разделен на жертвы, На палачей и зевак. И ублажаю мертвых: Их не предать никак. Горечь сего ублаженья Немощь мою выдает: Кто не отверг утешенья, Тот не для Бога живет. И опускаю руки В невыносимый час. Да, дорогие други, Я не святее вас. Мне б затвориться, каясь, Не отвечать на стук, Но, никого не впуская, Вдруг не открою Христу? ...Воды, взыдоша воды, Мрак над моей главой... Больно, душе? Да что ты! Будто тебе впервой! Боль растопчи и выбрось, Следуй путем утрат, (Много садов, но выбрал Он Гефсиманский сад). Не упивайся болью — Прошлого не вернешь. Был бы Господь с тобою, Все остальное – ложь! 20 мая 1991 года, Киев, Феофания * * * Луна и снег. И шорохи вдали. Искрят покойно липы вековые. Окошки от мороза поросли Невиданною, сказочной ковылью. Обилие и полногласность звезд. Мерцание, созвучное хваленье. И необъятен, и безмерно прост Подлунный мир в полночном просветленье. Во всем — отображенье Красоты, Свечение Немеркнущего Света. И сердце тает, тает в эту стынь Благодареньем Первому Поэту. 17 декабря 1994 года, скит Ветрово * * * Земное воплощенье Чистоты, Дыханье вод, божественный цветок, О лилия! Благословенна ты: Из всех цветов тебя возвысил Бог. Невинность, непорочность — всепокой, Мой белый цвет, склоняюсь над тобой. Ты беззащитна пред любой рукой, Доверясь, как дитя, руке любой. Я отплываю молча, не дыша, Веслом волнуя зыбкие листы. Хвала Творцу! Жива моя душа, Пока еще взыскует Чистоты. 31 июля 1995 года, скит Ветрово * * * Не омрачить бы ненароком совесть, Не обрести злосилие в руке. На Троицу в зеленую веселость Я окунусь душой в березняке. Не поломаю ветки не единой, Не трону животворные листы. Я стану здесь родным, не господином, Роднясь со всеми Духом Всесвятым. Я надышусь березовым настоем, И нагляжусь на чудо Торжества. И радостью великою святою Наполнит боготканная листва. 30 мая 1996 года, скит Ветрово * * * Хочу молчать, за всех и вся смиряясь, Вбирать в себя целительную боль. Не словоблудить, знаньем надмеваясь,— Кровоточить безмолвно пред Тобой. Язык мой косен. Спутаны напевы, Любое слово ложью отдает. Обвисли четки безнадежно в левой, Но сердце чует, знает Твой приход. Мое неутолимое Желанье! Прими немое воздеянье рук. Слова, понятья поглотит молчанье, Лишь Ты и я, и никого вокруг. О тишина! О мрак Богопознанья, Затмивший жалкий человечий свет. Истаял я от Твоего дыханья. И изнемог: Тебя уж боле нет. 14 февраля 1994 года, скит Ветрово * * * Внимая Божьему веленью, Его Десницей одарен, Поэт приходит на мученья В земной удел — Лифостротон. Не воспевать земные краски, Не восхвалять мятежный путь — Боренью ночи Гефсиманской Открыть в уединенье грудь. Страданьем отзеркалив бисер, Небесным отсветом сиять И с высоты Голгофской выси К Творцу народы призывать. Но здесь известные препоны Чинит ему известный льстец, Как судия Лифостротона Дает лавровый свой венец: «Прими! Мой долгожданный сыне, Освободись ненужных пут, Иначе славящие ныне Тебе иное поднесут». Взглянул певец на подношенье (Не сразу на него взглянул), И в час великий искушенья О Боге он не помянул. И тотчас лесть коснулась слуха, Как лист — мрачнеющего лба. И сыновство Святаго Духа Меняет на ярмо раба. Забыты прежние стремленья, Во тьму направлены стопы. И глохнет Божее веленье В рукоплескании толпы. 19 февраля 1994 года, скит Ветрово * * * Знать не было от Миросотворенья Страшнее дня Великого Пятка. Глумленье твари. Богоубиенье! Тоска в народе, в Небесах тоска! Померкло солнце. И бездушный камень Под каждою стопою задрожал. Но Ты и пригвожденными руками От разрушенья Землю удержал. Ты — Бог! Тебе не невозможно это! В ответ на зло, на принятый позор, Благословил Крестом все части Света, И для объятий руце распростер! Так возлюбить! До смерти! Боже! Боже! Кого? За что? И кто вместит сие? Собор убийц Любовь познать не может, — И Мертвого пронзает копие! 13 апреля 2001 года, Великий Пяток, скит Ветрово * * * Один и тот же, да не тот. Да будет к лучшему теченье! И Петр отрекшийся — не Петр, Слезой омывший отреченье. Непостоянство, что вода, То бурны, то покойны воды. Гонитель Савл обрел Христа И стал Апостолом народов. О переменчивость души! Святым — паденье, нам — отрада: Сегодня ты служитель лжи, А завтра — мученик за Правду! Господь оставил нам сие Для оправдания борьбою, Чтоб мог исправить житие И Петр, и Савл, и… мы с тобою.

 

 

Иеромонах Роман (в миру — Александр Иванович Матюшин) родился 16 ноября 1954 года в селе Рябчевск Трубчевского района Брянской области. Учился на филологическом факультете Калмыцкого государственного университета. В 1983 году принял монашеский постриг в Псково-Печерском монастыре. В 1985 году рукоположен во иеромонаха. С 1994 года живет и служит в скиту Ветрово (Псковская епархия). Автор духовных стихов и песен, член Союза писателей России. В период с 1991 по 2008 год вышло в свет пять его поэтических сборников, а также песенные альбомы — «Все истинное, вечное — не здесь», «Вся Россия стала полем Куликовым», «Души моей святыня» и др.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=8841&Itemid=3