БРОНЕЧКА

Мне повезло. В моей жизни была Учительница. Настоящая, с большой буквы. Это был шестой класс.
Начало 60-х. Папа- военный, мы переехали в Харьков, в новом микрорайоне построили новую школу. Новая школа на Новых домах. Вокруг все новое, и нужно опять привыкать к новым одноклассникам и новым учителям. К тому же я еще 3 раза в неделю езжу через весь город в битком набитом трамвае в художественную школу. Там тоже все новое.
Постепенно жизнь входит в свое русло, и я начинаю оглядываться. Мне интересно. Особенно интересны уроки русского языка и литературы. Учительницу зовут Бронислава Иосифовна Шмуглякова. Она учила меня всего три года, но это- на всю жизнь.
Она спокойно, без нарочитости и выспренности, без заигрывания, соблюдая дистанцию, вкладывала в юные головы любовь к своему предмету, культуру, интеллект, грамотность, презрение к подлости и к тупости. Вроде бы ничего особенного, но на уроках Брониславы (так ее звали ученики, и придумывать ей кличку никому даже в голову не пришло) было интересно. Было интересно писать сочинения, слушать пластинки, которые она приносила на уроки. Было интересно думать и анализировать, почему он или она поступили именно так. А что бы было, если бы?...
В классе сразу возникла какая-то атмосфера пытливого познания, и именно она определяла все. Умники и умницы лидерствовали в классе, конкурировали друг с другом, задавая тон и погоду всему.
Однажды в конце уроков, я заметила какое-то шевеление в классе. Ребята собирались в группки, шушукались, читали какой-то листок. Моя подружка Валя шепотом сообщила мне, что одна из учениц— Ира Х. предлагает всем подписать письмо, в котором наш класс просит поменять нам классного руководителя, и назначить нового — Брониславу Иосифовну. Наша действующая классная — преподаватель английского— замотанная тетка с маленьким ребенком, в культпоходы с нами не ходит, мероприятий никаких не проводит, а вот Броня— свободная и прогрессивная все это нам подарит.
К счастью, до меня в этот день с письмом не дошли, а то бы и я с готовностью подписала бы этот листок.
Дома я рассказала о письме маме. Мама неожиданно возмутилась. «Не смей ничего подписывать! Ишь, какие умники нашлись! И другим скажи, что это подло писать такое на учительницу. Она занята, у нее маленький ребенок. У нее потом будут неприятности. Смотри, всех предупреди!»
На следующий день я принялась в классе всех отговаривать. Мои подружки послушались меня, и несколько человек отказались ставить свои подписи. Соседские ребята- близнецы Пироговские, которых все звали Пирогами и которые уже успели черкануть свои залихватские подписи, накинулись на меня: «Подлиза! Она к англепе подлизывается!». Но вооруженная мамиными наставлениями, я продолжала свою агитационную работу. Мои неподписавшиеся подруги мучались сомнениями. Но, поскольку я им часто давала списывать, они еще держались, выслушивая обвинения в подхалимстве. Конечно, сами шестиклассники вряд ли бы додумались до написания такого письма. Скорее всего, мама Иры подсуетилась. Наверное, у нее был определенный опыт. Время было такое.
Однако, директор школы, получившая письмо, возмутилась не на шутку. Она пришла в класс вместе с завучем и принялась отчитывать всех подписантов, пытаясь вразумительно объяснить 12- летним детям, что так поступать непорядочно. Мои подруги, почувствовав, что оказались правыми, воспрянули духом. Я тоже гордилась, что удержалась от нехорошего поступка. Те, кто успел подписать листок, хорохорились и пытались оправдать свой поступок, обвиняя англичанку в бездеятельности.
Иногда я думаю, а как поступил бы современный директор школы в подобной ситуации? И я не уверена, что его действия были бы столь же принципиальными.
Урок русского языка начался с того, что Бронислава Иосифовна сказала следующее: «Даже, если мне предложат классное руководство, я никогда не приду в ваш класс, потому что вы— подлые маленькие предатели, готовые подписать любую бумажку и утопить человека. Я вас презираю. И никогда не соглашусь быть у вас классным руководителем».
Вот тогда все, кто успел расписаться, поджали хвосты и прикусили языки. Это был приговор. И это было такое презрение к непорядочности, выраженное всем: сдержанным словом, манерой поведения, выражением лица. И это запомнилось на всю жизнь.
Пироги, с которыми я потом дружила всю жизнь, до седых волос вспоминали этот случай. Наверное, это событие хорошо впечаталось в их детские головы еще и потому, что дома, после визита к ним классной руководительницы, отец здорово отлупил обоих братьев.
Запомнился еще один случай. Моя соседка по парте, Валя Хальзова (в классе —Халя) училась средненько. По русскому языку у нее была вечная тройка. Перед очередной контрольной Халя решила подстраховаться, и взяла тетрадь у девочки из параллельного класса, где контрольная уже произошла. Валя старательно переписала работу, умудрившись все же внести в проверенный текст свои ляпы. На контрольной Халя делала вид, что трудится, а потом сдала тетрадь и получила четверку. На следующем уроке проходил анализ контрольной работы, и надо же такому случиться! Бронислава вызвала Валентину, и та прочла предложение, которое диктовали в параллельном классе, но в нашем классе во время работы оно было пропущено. Весь класс недоуменно молчал, обман был тут же раскрыт.
Халя буквально утонула в море презрения, которое обрушила на нее учительница. Вроде бы, пара фраз, но Валя почувствовала себя размазанной по стенке. Не помогали никакие извинения и клятвы в глубоком раскаянии. Подлость, обман Брониславой не прощались.
В восьмом классе по литературе нам дали задание: выучить любое стихотворение Маяковского. Один из ребят решил шокировать всех и выучил отрывок из поэмы «Во весь голос». Смелый Саша громко читал:

…Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
……………
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где б... с хулиганом
да сифилис.
……..
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокада».
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката….

Надо еще заметить, что это были 60-е годы, «секса в стране не было», похабщина еще не лилась потоком с экранов черно-белых телевизоров. Самое интересное, что было доступно населению, — это красиво описанные классиками сцены близости, где сплошняком шли метафоры, сравнения и эвфемизмы. В кино ничего неприличного не показывали, а в анекдоте, где один слесарь капнул другому на голову расплавленным оловом, пострадавший выражался корректно: «Вася, ведь ты же не прав!»
Поэтому, когда мы услышали неприличные слова, сыпавшиеся лавиной, все замерли. Бронислава спокойно выслушала стихи и начала задавать восхищенному собственной смелостью Саше вопросы: «Что означает «из Леты выплывут»? Что имел в виду поэт, написав: «Поэт вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката»?
Саша глупо хлопал глазами.
—Ну, что же,— сказала Бронислава,— за смелость можно поставить 5. А за то, что не потрудился узнать, о чем поешь,—2. В среднем 3.
Оплеванный храбрец сел за парту. Я запомнила этот поединок невежественного нахальства с интеллектом на всю жизнь.
Все произведения, которые мы «проходили» в школе, вызывали у меня живой интерес. Дома я рисовала портреты литературных героев, стараясь передать в своих детских рисунках психологию изображаемого человека. Я приносила рисунки в школу и Бронислава Иосифовна всегда находила время, чтобы рассмотреть их и показать классу. Может быть, именно благодаря учительнице, я стала художником-иллюстратором.
В художественной школе у меня завелась старшая подруга, которая познакомила меня с поэзией. Я собирала рубли, выданные на пирожки, и бегала вместе со своей тезкой в магазин «Поэзия». Таня помогала мне писать сочинения. Однажды нам задали написать сочинение о комсомольцах 40-х годов. Подруга, захлебываясь азартом, принялась уговаривать меня отказаться от стереотипного подхода и перенести в 40-е годы своих друзей – одноклассников, представив их (и себя) в условиях военного времени. Это вдруг оказалось очень увлекательно. Наверное, то была одна из первых проб сочинительства в моей жизни. Я вдруг поняла, что у меня есть свой взгляд на мир, и это видение может быть новым, необычным. Рассказ вышел настолько интересным, что его послали на какой-то конкурс, где он получил призовое место. Когда Бронислава читала мое сочинение в классе, одноклассники потрясенно молчали, узнавая в рассказе себя или своих друзей. Это было повествование о первой любви, которая, как оказалось позже, была самой настоящей, без всяких скидок на возраст.
После восьмого класса я впервые поехала с родителями и сестрой на море. Недалеко от нашей квартиры находился санаторий, в котором по вечерам проводили разные мероприятия. Однажды пришлось стать участницей литературной викторины, и я оказалась в числе победителей. Конечно, это была заслуга моей Учительницы.
Наша школа была восьмилеткой, и после 8 класса пришлось переходить в другую, 10-ти летку. Жаль было расставаться с одноклассниками. Друзья разбежались по разным школам. Но больнее всего было расстаться с Брониславой. Она в это время поменяла квартиру, переехала в другой район и пошла работать в другую школу.
В новой школе литературу преподавала Майя Петровна. Контраст с Брониславой можно было уподобить сравнению двух рядом поставленных работ: с одной стороны шедевр живописи, а с другой- жалкая копия этого шедевра, вышитая крестиком нитками «мулине» по напечатанному шаблону и заправленная в выкрашенную синей краской рамочку.
Это сравнение было таким комичным, что я начала на уроках записывать высказывания Майи Петровны в специально заведенный блокнот.
—Горький показал, что ряды подкованных рабочих растут и растут.
Вот интересный диалог Майи Петровны с ученицей:
—Галя, о чем говорит Маяковский в стихотворении «Молчановой, брошенной мужем»?
—Ну, у Молчановой нету какого-то там жакета, а у той был.
—Значит Молчанов что?
—Молчанов — мещанин.
—А у вас в классе есть мещане?
Галя мычит.
—Ну, вот, видишь, мещанство еще не изжито.
Изучаем Маяковского. Майя Петровна комментирует, держа в руках книгу.
—Вот, пожалуйста, первое противоречие: «А у станков худой и лобастый стал рабочий класс». Вот тебе, пожалуйста, значит ему что? Работают, работают, а им что? Все— капиталистам.
—Что Маркс сделал? Маркс пролетариат поставил у руля и показал прибавочную стоимость. А Ленин что?
—(Ученик) Если есть теория, должен быть вождь.
— Правильно.
Дальше по программе «проходим» Шолохова.
—Расскажи о чудинках Разметнова.
—Ну, он жениться не хотел.
—Так он же свою первую жену любил.
—Ну и что?
—Ладно. Раз. Еще?
—Он кошек всех пострелял.
—Что это вдруг?
—Ну, у него голуби были, а у них голубята, а кошка лезла гнездо разорить.
—Любовь к голубям какое качество подчеркивает?
—Доброту.
—Правильно. А что же он кошек пострелял?
—Ну, кошка в гнездо лезла, гнездо хотела разорить, а у него там голубята, а кошка…
—Так, ясно. Вот видишь, какой противоречивый человек. Добрый, добрый, а кошек пострелял.
Постепенно к цитатам из Майи Петровны добавлялись «шедевры» других преподавателей. Может быть, потом все это обернулось увлечением карикатурой?

После школы я поступила в художественный институт. Институт находился на Краснознаменной, а рядом, на соседней улице жила Бронислава Иосифовна. Мы стали иногда встречаться. Броня всегда интересовалась моими делами. Я иногда звонила ей, поздравляла с праздниками. Ее сын Саша вырос, превратился в симпатичного высокого парня, учился в каком-то техническом вузе.
После окончания института у меня начались проблемы с работой. Сначала— распределение на парфюмерную фабрику, обернувшееся работой на конвейере. Потом была работа художника-оформителя на мебельном комбинате. Написание лозунгов и соцобязательств не вносило радость в существование, надежда на творческую деятельность вообще растаяла. Я растерялась, не знала, как быть.
И тут мне на помощь пришла Бронислава. Я рассказала ей о своих мытарствах, Вскоре учительница дала мне телефон художника Павла Брозголя. «Позвони и поговори с ним»— сказала она.
Брозголь работал в мастерской Художественного Фонда. Это был тихий человек с плохой дикцией и плохим слухом. Кроме него в мастерской работали еще два живописца, один из которых был моим преподавателем в институте. Он однажды спросил у меня, занимаюсь ли я творчеством? И я ответила, что жду, когда в моей жизни наступит благоприятный период для творчества.
—Не жди,— сказал художник.— Нужно трудиться при всех обстоятельствах. Благоприятных периодов ждать не стоит. Жизнь вообще неблагоприятна для творчества
Я запомнила этот разговор, и перестала ждать вдохновения.
Павел Михайлович работал над большим заказным полотном «Праздник в сельском клубе». Эти заказы распределялись среди членов Союза художников. Потом работу принимал художественный совет. Плата за такие полотна давала возможность нормально жить. Я рассказала Брозголю о приобретенном мною печальном опыте, стараясь находить в своих печалях смешные моменты. Павел Михайлович объяснил, что нужно поступать в Союз художников. Государство в лице Союза руководило всем изобразительным искусством. Выставить свою работу, получить интересный творческий заказ, который к тому же хорошо оплачивался, купить кисти и краски— все это возможно было только под крышей Союза художников. Для поступления в Союз нужно было выставлять свои работы на выставках. В это время при Союзе художников было создано объединение молодых художников, своеобразный филиал кандидатов. Для вступления в это объединение нужно было представить на собрании молодых художников свои работы.
Мне стало ясно, в каком направлении нужно двигаться. Но тут начались проблемы иного порядка. В Союзе принялись играть со мной в прятки. Я никак не могла попасть на собрание молодых художников. Сначала секретарь Союза не мог назвать точную дату собрания, а потом «забывал» сообщить, когда оно произойдет. Позвонив в очередной раз в Союз, я узнавала, что собрание уже прошло.
За дело взялся Павел Михайлович. От него не скрыли заветную дату, и он предупредил меня. В объединение меня приняли, и я с жаром принялась готовиться к выставке книжной иллюстрации. Я стала часто бывать у Брозголя в мастерской, куда приходили его друзья-художники. Мы говорили о работах, Павел Михайлович просил меня рассказать о моих похождениях. Постепенно я узнала, что кроме «Сельского клуба», Брозголь все время работал над произведениями, в которых отразилась его судьба: быт в еврейском местечке, трагедия Бабьего Яра. Полотна, созданные «для себя», чем-то напоминали Шагала. Иногда чувствовалось влияние Модильяни. Позже, когда стало возможно выставить эти работы, Павел Михайлович вместе с сыном показал их в Израиле, где картины имели большой успех.
Бронислава Иосифовна продолжала меня опекать. Ее сын Саша женился на киевлянке, дочке Брониной соученицы. Бывшая соученица была одной из известных в Украине журналисток. Тесть Саши работал главным врачом в одной из киевских больниц. Это была семья интеллигентов, обросшая знакомствами, связями, приятельскими отношениями с людьми, имевшими в Киеве вес в культурных и медицинских кругах. Для них было естественным помочь человеку, нуждающемуся в помощи.
Теща-Ирина Борисовна взялась за дело. Нужно было ехать в Киев. Там мне организовали встречу с одним из ведущих искусствоведов Киева. Мои работы вызвали у него живой интерес. «Что бы Вы хотели? Чем я смогу Вам помочь?»,— спросил искусствовед.
Я сказала, что хотела бы иллюстрировать книги. В Харькове было одно издательство «Прапор», и работы для меня не было. Вскоре со мной встретился главный художник издательства «Веселка», и я получила заказ на оформление детской книжки «Собака в кишені» эстонского автора Хельо Мянда. Это был рассказ о ребенке, об одиночестве маленького человека, который фантазировал, играя со своей поролоновой собачкой. Собачка давала мальчику «вредные» советы. Я поехала домой и принялась за макет книжки. Компьютеров, ксероксов и прочей техники тогда еще не было. Все делалось руками. Иллюстрации к книге, выполненные акварелью, были нежными и печальными. Я пыталась передать сдержанный холодноватый колорит Эстонии, спокойные характеры персонажей.
Я стала чаще видеться с Брониславой, приходила к ней в гости, познакомилась с ее мужем- Виктором Лазаревичем. Приносила показать свои работы. Однажды, рассматривая мои иллюстрации к песне Галича «Товарищ Парамонова» Броня сказала мне: «Таня, ты становишься настоящим художником».
Жизнь между тем, текла, прокладывая свое неповторимое русло. Я стала работать в рекламном комбинате, пришлось заниматься проектами оформления интерьеров. Мои творческие графические работы выставлялись на областных и республиканских выставках, появились в печати. Я познакомилась со своим будущим мужем. Бронислава Иосифовна вместе с Виктором Лазаревичем пришли ко мне на свадьбу. Они подарили мне набор ложек. В коробку была вложена открытка с пожеланием: «Пусть тебе всегда будет что есть, где есть и с кем есть».
Моя свадьба состоялась в день рождения Брониславы, и за свадебным столом мы выпили за ее здоровье.
Через год у меня родилась дочка. Бронислава Иосифовна с мужем пришли поздравить меня. Когда дочке исполнился год, у нее появились серьезные проблемы со здоровьем. Врач невропатолог заявила, что у девочки церебральный паралич. Нас отправили в детскую невралгическую больницу. Там врачи принялись морочить голову, предложили положить ребенка и «пролечить». Я чувствовала, что в лапы им попадаться опасно. К тому же у меня были сомнения в правильности диагноза. Я металась с крошечным ребенком на руках по врачам, дочка верещала, вся семья была в оглушенном и придавленном состоянии.
И опять на помощь пришла моя учительница. Бронислава нашла опытного врача, которая успокоила меня, сказав, что никакого церебрального паралича нет, просто ребенок отстает в развитии, нужно набраться терпения и помочь дочке. Врач выписала лекарства, уколы и мы немного успокоились. Постепенно эти проблемы отступили.
Наша молодая семья жила в однокомнатной квартире, и мы чувствовали, что нам тесно втроем, с игрушками, планшетами, красками и кучей книг на 18 квадратных метрах. Необходимость иметь более просторную квартиру подвинула меня на решительные действия. Я послала фото своих работ в сибирские издательства. Из Кемеровского книжного издательства мне на пробу прислали стихи для маленькой детской книжки. Макет в издательстве понравился, мне прислали еще две книги. Декретный отпуск окончился, но я не вернулась на работу в художественный комбинат. Дома я выполняла иллюстрации для издательства и еще «для стажа» устроилась преподавать в районном Доме пионеров. Трудно было с маленьким ребенком совмещать всю эту бурную деятельность, но родители как могли, помогали, возились с маленькой внучкой. Вскоре мы выплатили стоимость своей кооперативной квартиры и поменяли ее на двухкомнатную сталинку.
Бронислава не раз в разговоре со мной говорила о том, что хочет уехать в Израиль. Об этом же говорил и ее сын. Это было желание жить в стране, где никто и никогда не бросит тебе в лицо: «Жид!», не унизит, где твои достоинства оценят, не задавив за то, что у тебя «нехорошая» национальность. Наверное, в своей жизни моя учительница не раз сталкивалась с приступами государственного и бытового антисемитизма. Этот накопленный годами «багаж» обид гнал людей, мечтающих обрести свой угол на Земле. Однако теща и тесть Саши не горели желанием срываться с насиженного места. Жена Саши- Наташа училась в киевском вузе и тоже не рвалась в жаркий Израиль. Вскоре у них родился сын Петя. Петя был крупным мальчиком, и у него начались проблемы с ростом костей. Заболевание ребенка отодвинуло на второй план вопрос об отъезде. Однако этот вопрос поднимался вновь и вновь. Из разговоров с Броней я узнавала, что разное отношение к отъезду внесло разброд и трения в отношения родственников. Наконец, вроде бы согласие всех членов семьи было получено, и Саша подал заявление об отъезде.
Выезд на историческую родину в конце 70-х— начале 80-х сопровождался необходимым ритуалом. Сашу осудили на комсомольском собрании и выгнали с работы. Умница Саша, программист, устроился грузчиком в соседнем гастрономе.
Чтобы избежать позорной процедуры разборок на собраниях, ушла из школы Бронислава, уволился из института Виктор Лазаревич, ушла из всесоюзной газеты теща, уволился из больницы тесть. Только Наташа заканчивала учебу.
И тут ворота страны для эмигрантов закрыли. Боюсь ошибиться, но это было, наверное, начало 80-х. Бронислава подрабатывала репетиторством, тесть— частной практикой. Он был хорошим врачом. Теща пыталась печататься под чужими именами. Броня бедствовала. Виктор Лазаревич продал свою коллекцию марок. Но самое страшное было в состоянии ненужности, выброшенности и одновременно неопределенности.
Я узнала о том, что мой знакомый организовал бригаду, которая подрабатывала строительными и ремонтными работами. Позвонила Виктору Лазаревичу. Он побоялся говорить с домашнего телефона: видимо, телефон прослушивался. Перезвонил мне с улицы. Строитель из него, наверное, был никудышный. Это положение длилось, наверное, года 3. Наконец, разрешение на выезд было получено. В это время грянул Чернобыль, что ускорило отъезд. Я пришла прощаться к своей учительнице. Она подарила мне маленькую статуэтку каслинского литья, изображающую барышню и кавалера в костюмах 18 века. Статуэтка была дорога Броне. Ее подарил 17- летней Брониславе одноклассник Виктор, профессорский сын в знак юношеской любви. Вывести эту статуэтку было невозможно. Тогда я не понимала, как дороги эти вещицы Брониславе. Это были частицы ее жизни, и она раздавала их своим любимым ученикам. Мне нечего было подарить ей, она не могла взять даже мои подаренные рисунки. Мы стали прощаться, и вдруг Виктор Лазаревич горько заплакал. Мне стало страшно. Я никогда воочию не видела, чтобы мужчины так плакали. За этими слезами стояла такая тоска, такое горе, и, как мне показалось, нежелание уезжать. Но страна, вырастившая их, была так безжалостна к своим детям.
В Израиле семья Брониславы постепенно обустроилась. Сашу взяли работать в какую-то крупную фирму, и он изъездил весь мир. Петя рос, осознавая себя свободным гражданином своей страны. Наташа подтвердила свой диплом врача и стала работать врачом-наркологом. Теща- Ирина Борисовна сделала в Израиле головокружительную карьеру и стала знаменитой журналисткой на исторической родине. Бронислава с мужем получили небольшую квартирку, пособие. Они не работали. Ждали, когда раз в неделю к ним приедет Саша и повезет на своей машине куда-нибудь посмотреть красоты древней земли.
Уехав из Украины, им казалось, что они навсегда расстаются с дорогими людьми. Но вскоре эти самые дорогие люди волной очередной эмиграции хлынули в Израиль. Те, с которыми, казалось бы, расстались навсегда, приезжали в гости, звонили, спрашивали совета.
У нас в это время бушевала перестройка. Бытовые проблемы раздирали меня. В 1989 году дочке поставили диагноз, убивавший меня наповал. Это была врожденная неизлечимая болезнь. Мы с мужем метались по врачам, ездили в Москву, выискивая возможность помочь ребенку. Все эти мытарства проходили на фоне съездов народных депутатов. Из репродукторов неслись разоблачения. По улице ходили граждане с прижатым к уху транзисторным приемником. Известные всей стране люди вываливали на головы населения накопившиеся проблемы, разоблачения, шокирующие факты. Казалось, страна взорвалась изнутри и все, что было незыблемым, рушится.
Я написала письмо Брониславе. Моя учительница, как всегда, поспешила на помощь. Вся Бронина родня принялась тормошить израильских врачей, стараясь что-либо разузнать о возможности лечения. Мой муж между тем отыскал в Москве врача- специалиста по такому заболеванию, которое нашли у ребенка. Позвонив Брониславе Иосифовне, я услышала приказ: «Ты должна приехать в Израиль», но когда я скороговоркой изложила то, что мне удалось узнать о схеме лечения заболевания, приказные нотки в голосе Брониславы потухли: «Да, здесь лечат так же».
Вся жизнь обрела для меня одну цель: помочь дочке. Между тем, от Брониславы приходили письма. В это время мне пришлось прочитать множество писем эмигрантов. Они были очень похожи: рассказывали, как устроились, какое получают пособие, что почем, как учатся в ульпане, как ощущают себя в новой среде дети.
Письма от учительницы были совсем другие. Казалось, она поднялась над всем этим шевелящимся клубком людских судеб и смотрела на древнюю страну с высоты птичьего полета, анализируя мотивы глобального человеческого перемещения, судьбу всего народа, свою маленькую роль во всем этом эпохальном исходе. Она вдыхала запахи цветущих деревьев, морского ветра, укрывалась от нестерпимого зноя, размышляла над истоками человеческой ненависти. Письма приходили все реже. От общих знакомых я узнала, что моей учительнице сделали несколько операций на ногах, потом ампутировали ноги. Умер Виктор Лазаревич. Письма перестали приходить. Бронислава впала в дикую депрессию. Саша ухаживал за матерью. Там, в далеком Израиле больных людей не заставляют умирать оттого, что у них нет денег, чтобы оплатить лечение. За беспомощным человеком ухаживают, заботятся. Бронислава не была покинута. Но болезнь брала своё. Вскоре я узнала, что моя учительница умерла.

Однажды мне позвонила Ирина Александровна— библиотекарь, с которой мы когда-то познакомились в доме моей учительницы. Она пригласила меня придти на вечер памяти Брониславы, который устраивали ее бывшие ученики. Мы собрались на квартире одной из бывших Брониных учениц. Приходили взрослые состоявшиеся интеллигентные люди, приносили продукты и вино. Мы сели за накрытый стол и вспоминали нашу Бронечку. Оказалось, что скромная учительница сыграла огромную роль в судьбах всех этих людей. Она помогла всем им стать именно такими, какими они стали, разбудила добрые человеческие качества, пронесенные через всю жизнь.
Иногда, когда мне хочется поделиться чем-то сокровенным, спросить совета или надеяться на помощь, я невольно мысленно обращаюсь к своей Учительнице. Но потом спохватываюсь: она уже ушла, она уже далеко.