Пора понять, что правдоподобные реляции о псевдореволюционизме, снижении бунтарской сознательности и массовой порабощенности духом потребительства являются обратным феноменом общей законсервированности, самозамкнутости информационных пространств. Исторически, «революционизм» никогда не был успешен, у него никогда не было светлых этапов «благоденствия и развития», он всегда бился с людской бессознательностью и жестоким аппаратным противодействием. У «революционизма» никогда не было оптимальных условий для захвата власти. Потому что власть не дается, а исходит из рассеянных центров ее «излучения». Революционизм, сущностным образом, провонял духом уныния, безысходности, пессимизма. И это в той стране, где структурно текущая т. наз. «власть» параллелизуется с классическими мафиозными конструкциями «господства-и-подчинения». Мафия, к примеру, никогда не была связана с прямым и символическим осуществлением, но вращалась вокруг реализации труднодоступных благ и достижения узких привилегий. Власть была тем экстраординарным (латентным в повседневности) довеском к концентрату благ. «Люди чести» с их специфическим поведенческим ритуалом, особыми коммуникативными инструментами (взгляд, мимика, жестикуляция, кодированная речь) казались некими потаенными бюрократами, реализующими властные полномочия в отдельные «экономически» сакральные моменты. «Харизматическая» теневая бюрократия… В остальное же время банальнейшие обывателя, демонстративно артикулирующие свое «непритязательное» происхождение. Так и современная «власть» играет во «власть» же, поигрывая ожиданиями масс; конструируя искусственные идеологемы, следуя модным тенденциям имиджмейкерства, медийно демонстрируя сами процедуры «отправления властных полномочий». Все эти старания необходимы для того, чтобы доказать жизнедеятельность, функциональность несуществующей, «атрофированной» власти. Ее здесь нет. Нужда отпала в ней со смертью абсолютизма. Действительно, осталась закодированная в многочисленных коммуникативных сообщениях «трансполитика», фиксирующаяся в дележке дефицитных благ. От «власти» остается лишь напыщенное Означающее, требующее собственного воспроизведения, соблазняющее и обволакивающее своих носителей. Ранее блага являлись прямым следствием власти, насилия, мощи. Теперь они стали совращающим автономным компонентом, структурирующим Фантазмом. «Блага» - самоцель, и если до них можно добраться, не осуществляя явного насилия, власть вообще теряет связь с Реальным. Игнорирование власти вполне объяснимо прессом информационной культуры потребления. Семиотический консюмеризм настолько всемогущ и действенен, что переворачивает потребность «властвования», коверкает ее до физиологической неузнаваемости. Современные потребности столь комплексны, неисчерпаемы, требовательны к издержкам, что властвование скатилось к статусу архаичной, не всем необходимой, Нужде. Власть предержащие стараются быть иисусами в Воображаемом, гитлерами в Символическом, крезами в Реальном, и Крёз здесь полноценный победитель...