Рано утром я очень тихо иду по парку пока ты спишь (с)

Настроение сейчас - не касаясь ногами земли

Здание вокзала, да и все окрестности, затопила тишина. Кажется, что ты находишься в огромном аквариуме и над тобой, над вокзалом, над убегающими в бесконечность рельсами многие метры воды. Раньше здесь был крупный железнодорожный узел, теперь же работают только первый и второй пути. Раз в сутки, рано утром, здесь останавливается единственный скорый поезд. Пару раз в день проползают, пыхтя, старенькие матриссы да иногда проходят длинные товарняки. В вокзале гулко-пусто. Прохладные стены и огромные окна, на которых нет даже лениво жужжащих мух. Тишина. Как на дне сонного пруда.
Если выйти из вокзала, завернуть за угол, перейти по местами асфальтированной дорожке поросшее сорняками поле, то окажешься на маленькой улочке, лежащей между двумя рядами одноэтажных домиков. И здесь такая же тишина. За низкими заборами пестреют цветы. За улочкой - снова поле, где пасутся маленькие каштановые лошадки, заржавевшие рельсы и за ними заглохший запущеный парк.
В парке, полузакрытый ветвями старых сосен, дремлет дом, оставшийся от стариной усадьбы. Напротив выстоились в ряд липы. Их перекрученные узловатые ветви почти достают до земли. Перед домом на невысоком постаменте стоит Владимир Ильич, навеки замерший в порывистом движении к какой-то цели, скрывающейся за горизонтом. Рядом с ним очерчены на земле низенькими каменными бордюрчиками два круга: не то древние клумбы, не то развалины фонтанов, теперь уж не разберешь. И на всем лежит печать разрухи и запустения. Люди почти забыли это место и крайне редко его навещают.
Пахнет разогретой солнцем сосновой смолой. Теряющийся в густой траве асфальт дорожек усыпан опавшей желтой хвоей. В сандалии набивается мелкий прохладный песок. В глубине парка стоит фонтан. Он уже много лет не действует, синий колокольчик, из которого должна литься вода, молчит, на дне бассейна с полуразрушенными стенками выросла трава.
Трава здесь повсюду. Кажется, стоит человеку на какое-то непродолжительное время оставить что-нибудь без внимания, это место тут же зарастет травой. Асфальт пробивают снизу корни деревьев. Город медленно погружается в тенистый зеленый плен.
За парком мертвая железнодорожная ветка, ведущая к хрустальному заводу, за ней сложенные из красного кирпича старые склады, а на другой стороне улицы дома - ровесники паркового. С их стен хлопьями слезает краска, но выглядят они довольно бодро. В них и сейчас можно жить. Городская администрация отдала одно из них, стоящее на пересечении этой улицы с главной улицей города, детской художественной школе.
Время здесь течет подобно воде в сонной долинной реке. С неба, похожего на матовый ламповый плафон, льется рассеяный свет, мягко обтекающий предметы, кажется, даже не касаясь их. Рано утром я очень тихо иду по парку пока ты спишь.

Воздвижение.

Можно ли винить человека в том, что у него нет музыкального слуха или он не умеет рисовать?
Представьте, Ваши предки поколениями живут в деревне. Но Вам, вдруг, в деревне становится скучно, душевные терзания и призрачный длинный рупь манят в большой Город. Вы приезжаете и видите огромные дома, гораздо выше Вашего курятника. И тут-то Вы и понимаете в чем смысл Вашей доселе никчемной жизни- в крутости. Умение твердо стоять на ногах, позволяет Вам отодвинуть в сторону хилую, бледную и немощную интеллигенцию и быстренько накопить на крутизну. Деревенские понятия не укради, не возжелай, не создай себе кумира и т.д. быстро забываются. Остается один вопрос- где строить? Вопрос чисто риторический, потому что сами себе Вы давно уже дали ответ- рядом с историей. Дабы войти в оную и показать мирским прошлым царишкам кто сейчас хозяин жизни. Очистив место для Вавилонской башни, обратив в мусор несколько исторических и культурных вех, Вы воздвигаете лестницу в небо.
А че? Крута!
А што рисавать ни умею таг и купить магу.

V-победа!

Я-буржуй и у меня есть холодильник. Живота нет и не потому что нет

лени, а потому что конституция такая, должна у нас быть хоть

какая-нибудь работающая конституция.
По инерции верю в свободную лав, но на практике уже и обычная не

всегда. С уходом в разные миры олдовых, кто за кордон, кто в мир

иной, выросшее недоверие не позволяет сразу кинуться с

предоставлением флета на вписку. Батлы не вызывают того

нирванического чувства как раньше. Батонами оказались не только

пуговицы, их можно топтать. Да и глюки изменили свое значение.

Джорджи теперь везде и не только с найфами, а с чем и похлеще.
Чайлды играют с фенечками и пацификом вместо погремушек.
Флетовая, цивильная жизнь поражает стабильностью.
И только иногда, когда Сантановский гитарный запил выводит из мертвости равновесия, пальцы сами складываются в прощальный знак-

Виктори, и тянет жить, на трассу.

Мысль

Отношение к человеку отражается в мелочах.