http://victorsolkin.livejournal.com/43088.html
Пожелтевшие страницы старых, уже почти никому не нужных книг, порой с ужасом шепчут мне, что Каир – это Молох. Я не слушаю их и с яростью бросаю в угол: ведь в их словах для меня есть только одна правда, что Каир – это бог. Неохватный, всесильный, непостижимый, манящий меня, притягивающий взгляд, требующий от меня того, что я не могу ему дать и оттого еще более притягательный.
Для меня Каир – это ночь. Это черное, низкое небо, в которое впиваются золотые минареты Калаа – старой цитадели; это мелькающие сумрачные тени и голоса тех, кто почти незримо ходит в тени старых стен, вглядываясь в лица немногих иноземцев. Где еще так вкусен и тяжел аромат кальяна? Где еще приторно-черный чай, бархатный и мелкий, словно пыль прошедших столетий, забирает вашу душу, заставляет остановиться, прекратить бег и сесть в одной из тысяч кофеен? Ведь Каир, - это город спешащих жить, где никто не торопится, город сотен и сотен лет, где времени почти не существует.
Запах Каира – это вода, в которой мыли сосуды из-под самого дорогого ароматного масла, пролитая на раскаленный серый асфальт, и нескончаемые фрукты, словно тяжелые украшения, кичливо разложенные на столе у старой вдовы; это чашки с пряностями в лавках, где воздух так полон воспоминаниями о далеких странах и землях, где росли шафран и индиго, мята и розмарин, что перехватывает дыхание; это приторно-гнилостные миазмы свалок, к которым по ночам подкрадываются со всех сторон армии тощих кошек с узкими, словно клинья мордами и грацией древних богинь; это садящийся на землю вечерний смог мыслей, чаяний, счастья и гнева, опыт еще одного пережитого дня, на который с неизменной улыбкой и безразличием еще совсем недавно смотрел гранитный Рамсес на площади у вокзала.
Кошки – они истинные правители Каира, считающего себя их господином. Как призраки прошлого, они проникают всюду и от них не скрыться. Они знают его самые удивительные и ужасные тайны, а потому Каир боится их и никогда не сможет их подчинить. На втором ярусе Хан эль-Халили, этого города в городе, мира в мире, они станут вашими проводниками; кто как ни они знают кашель сгорбленного старика, вот уже полвека выбивающего по меди чеканные узоры или песню влюбленного, мечтающего о счастливой судьбе и вращающего перед собой гончарный круг. Там, наверху, таятся несметные сокровища для тех, кто не поленился и не побоялся подняться: ведь пожимая руку – крепко по-дружески или по-восточному сладострастно, Каир никогда не забывает сверкнуть белозубой улыбкой, в которой таятся радость и мудрость, страсть и коварство.
Ночи Каира ослепляют и оглушают, но именно они учат по настоящему видеть, открывая порой самые сокровенные уголки самого себя. Никто и никогда не сможет сказать: «я знаю, я понял Каир». Но многие скажут: «я живу Каиром, я чувствую Каир, я возжелал Каир». У подножия стен, выросших по приказу Саладина так недавно для этой земли и так давно для человека, сегодня коротают ночь те, для кого Каир – это и есть дом; они жгут обломки старинных ворот и варят ни них чай. Каменная пыль скрипит на углях; в проеме старинных ворот изысканная вязь слов прерывается сбитыми фрагментами, словно ранами прокаженного, который когда-то был так красив. Внутри, в арке обитают летучие мыши, рвущиеся наружу стаей, когда на встречу к ним заходит в прошлое незваный гость.
Они полетят вниз, в город мертвых, туда, где пробитые головы-купола мавзолеев теснятся, словно отвергнутые возлюбленные у подножия недоступной, блистательной Калаа. Кто помнит их имена? Кто знает их судьбы? Они мрачны и молчаливы, словно мертвецы, когда входит чужой; они искренни и словоохотливы, словно сказитель с базара, старик с глазами юнца, для тех, кто годами живет под их сводами. Они – нищие, изъязвленные безвременьем, в пыльных рубищах, столпившиеся и смотрящие издалека с ненавистью и восхищением на каменную парчу одеяний мечети Рифаи, гордые, отточенные пики минаретов мечети султана Хасана.
Остановись и научись говорить с Каиром на одном языке. Научись слушать молча, кивать головой и улыбаться тому, кто задел твое сердце. Научись подавать нищему и распознавать лжеца. Научись дарить свою дружбу, любить и ненавидеть всем сердцем. Тогда Каир примет тебя, иноземца, и начнет говорить с тобой, завлекать тебя; кто знает, может он станет тебе другом, и тогда ты поймешь, что до этого момента ничего, совершенно ничего о нем не знал. Птицы с расписных изразцов на стенах старых хаммамов, где под сводами потолка клубится пар и вода так горяча, тогда сольются в единый узор с диковинными цветами на расшитых подушках, что разбросаны у низких столиков в доме, где тебя ждут. Ждут, когда бы ты ни приехал, ведь отныне это и твой дом.
Старая похотливая куртизанка, смеющаяся на показ и скрывающая язвы под слоем белил, красавица, которой нет подобных, глядящая сквозь резные решетки окон в надежде поймать взгляд, – вот каков Каир. Завоевательница, «победоносная» и несокрушимая. Хрупкая, многоликая, очарованная и словно во сне живущая. Всегда молодая, яркая, кричащая, требующая от своих сыновей отдать все и получить от нее взамен больше чем все. Способная растоптать и возвысить, продать в рабы и сделать царем. Ее истинного лика никто не знает. Никто не знает и где его искать.
Встань близ обрыва Мукатаммских гор и всмотрись в огни, которыми расшито бесценное покрывало ее. Где-то там, на западе, стоят пирамиды, ночами смеющиеся над Каиром с высоты веков, исподтишка называющие ее шлюхой, глядя как сотрясается она в танце страсти и в то же время боящиеся ее армий, наступающих на обветренные громады каждое утро. Они, громады прошлого, не понимают ее языка и с радостью изгнали бы со своих дворов верблюдов и погонщиков, торговцев и зевак. Но они не могут сделать этого, ведь там, внизу, в Каире живут те, кто говорит о них, кто восхищается ими, кто приезжает к ним, чтобы посмотреть на их вершины и склоняет голову, их увидев. Они не знают, что давно уже завоеваны той, что раскинулась у их ног и почти уже обняла своими руками, шепча незнакомые слова. Они охвачены ее чарами, погружены в сладостный сон; они хотят скинуть его тяжесть... и, очарованные, боятся проснуться.
(с) Виктор Солкин
(с) фото - Станислав Востриков, 2007.
