Переломный момент наступил где-то в возрасте лет 9ти или 10ти – я перешел в другую школу и как-то все пошло кувырком. Я перестал заниматься музыкой, стал всего бояться, начал плохо учиться… что со мной тогда случилось даже и не знаю. Но хватит предисловий – я начну свой рассказ с нуля, с того момента, когда в моей памяти отложилось первое воспоминание.
Итак…
Глава 1. Плачущий ребенок. Часть 1..
Я был любопытным ребенком, который задавал много вопросов, всюду лез и много фантазировал, но при этом никогда не капризничал, как некоторые дети. Я даже не помню, что бы при мне другие дети вели себя капризно – наверное, это благополучно стерлось из моей памяти, хотя один случай мне запомнился. За всеми детьми родители приходили вовремя, кого-то уводили пораньше, кого-то попозже, но я практически всегда оставался последним. Странно – может быть, именно это на мне так отразилось, что везде я оказываюсь последним – утром встаю последним, да и не тороплюсь встать раньше всех, ночью ложусь тоже последним опять же – зачем ложиться первым, если все равно не усну, пока не уснут все? На всякий случай добавлю – сейчас я работаю геофизиком и езжу по разным удаленным уголкам планеты, где приходится жить под одной крышей с несколькими людьми, но об этом будет написано позже.
И вот в очередной раз остался я, мой лучший друг и какая-то или девочка или мальчик – я уже не помню. К слову сказать – помимо меня часто оставался еще и мой друг – наверное поэтому мы так сдружились.
Забрали нас троих в тот день практически одновременно, но все же за мной пришли позже всех. То ли девочку то ли мальчика все еще одевали в коридоре, а друга уже вела по улице за руку его мама. Каждый раз мне становилось невыносимо тоскливо и страшно, когда я оставался последним и я ждал и знал, что вот-вот в эту дверь войдет моя мама и заберет меня домой из этого дурацкого места, но иногда она задерживалась и мне становилось очень страшно, что она меня забыла или решила тут оставить или что-то случилось – в голове начинал крутиться рой мыслей, которые порою доводили до слез, но редко ревел. Я плакал молча изредка всхлипывая и только если кто-то подойдет и спросит, в чем дело – я не выдерживал и с моих губ лились нечленораздельные звуки. Забавно сейчас об этом думать – как могли рождаться в моей маленькой тогда голове такие глупые мысли? Как мама может бросить своего ребенка? Откуда я тогда мог знать, что такое вообще возможно? И вот в очередной раз я ждал, когда со стороны выхода раздастся – Игорек – или – Игоряша – ,и в который раз я побегу к ней и уткнусь лицом в ее мокрую от снега колючую черную шубу, а она снова будет смеяться и говорить, что я ее так уроню и я тоже буду смеяться и делать вид, что пытаюсь ее уронить, но буду держать ее крепко-крепко, что бы этого ни в коем случае не произошло. И вот в очередной раз я подумал – не стоит ждать. Я поиграю немножко и время пройдет незаметно. – и в этот момент я слышу её голос. И я бегу и спотыкаюсь о ковер, падаю, но встаю, хотя мне больно, и обнимаю ее крепко. И вновь смех, запах мокрого снега и каких-то странных духов. Мы идем в коридор, и взору моему предстает нечто странное – ребенок капризничает, болтает ногами, визжит и не дает своему родителю себя одеть. Для меня это было чем-то невероятным, и я уставился на нее, будто это действительно было чем-то из ряда вон выходящим. Мама одевала на меня мои уже не маленькие ботиночки, напяливала куртку – я лишь подставлял руки и ноги. Это был так забавно и так привычно, что для меня это казалось совершенно обычным делом. Я бы мог одеться и сам, но у меня это занимало так много времени, что терпения за всем этим наблюдать никогда ни у кого не хватало. К слову – даже на прогулку я всегда выходил последним именно из-за этого. У нас было две воспитательницы – одна злая, а другая добрая. Одна толстая, а другая стройная. Наверное именно с того времени мне очень не нравятся полные люди – и видимо не зря. Зачастую они оказываются злыми. Злая всегда была всем недовольна, кричала на детей и даже иногда прибегала к физическим мерам наказания. Стройная же умела обращаться с детьми, ее всегда слушались, поскольку она умела найти подход к каждому ребенку. Ко мне не нужно было находить никакого подхода – я просто был медлителен и поэтому, она помогала мне одеваться, как родная мать.
Зла я же никогда не ждала, пока я оденусь. У нее были жесткие рамки – кто не успел, тот опоздал, и я, как-то раз, даже остался закрытым в группе. Я не помню, как я на это отреагировал, но это был первый и последний раз, поскольку об этом узнала мама. Мне даже было все равно. Я пошел, разложил игрушки и как всегда начал возводить какие-то строения. Особенно мне нравились горки – чем круче, тем лучше. В тот день я даже не заметил, как пролетело время – мне больше нравилось быть одному, чем в толпе этих неугомонных кричащих и капризничающих маленьких людей. Среди всех, кто там был, я помню лишь двух или трех, остальные остались лишь как размытые силуэты, как фон у фотографии, на которой фокус сосредоточен на какой-то мелкой детали и этой деталью были несколько человечков, с которыми я мог нормально общаться. Но я снова ушел от основной ветки событий – девочка(или мальчик?) ревела и кричала, не желая одеваться, а мама безуспешно старалась что-то сделать, как вдруг она заметила мой взгляд и всё это прекратилось. Она сидела смирно и вопрошающе смотрела на меня, а я на нее, после чего она показала мне язык и ушла с мамой, а мы отправились следом. Это единственный раз, когда на моей детской памяти запечатлелся ревущий ребенок, и мне было настолько неприятно это видеть, что я решил никогда не капризничать, хотя и так себе этого никогда не позволял.
