Ибо, прежде всего, слово regeneratio, то есть «возрождение», используется таким образом, что включает в себя одновременно прощение грехов ради одного лишь Христа и последующее обновление, которое Святой Дух производит в тех, кто оправдан верой. Однако [иногда] оно также используется pro remissione peccatorum et adoptione in filios Dei, то есть означает одно лишь отпущение грехов и то, что мы усыновлены Богом. Именно в этом последнем смысле слово много и часто используется в «Апологии [Аугсбургского Исповедания]», где написано: Iustificatio est regeneratio, — то есть «оправдание пред Богом есть возрождение». Св. Павел также употреблял эти слова как отличные одно от другого: «Он спас нас банею возрождения и обновления Святым Духом» (Титу 3:5). Также и слово vivificatio, то есть «оживотворение», иногда употреблялось в подобном смысле. Ибо, когда человек оправдан через веру (что производит один только Святой Дух), это воистину является возрождением, потому что из чада гнева он становится чадом Божьим и, таким образом, переходит от смерти в жизнь, как и написано: «Когда мы были мертвы по преступлениям, Он оживотворил нас со Христом» (Еф. 2:5). И опять: «Праведный верою жив будет» (Рим.1:17; Авв.2:4). В этом смысле данное слово много и часто используется в «Апологии».

В начале и центре лютеранской Реформации стоит «величественный артикул об оправдании». Поколение тому назад Эрнст Трёльч, ведущий немецкий богослов и религиозный философ, писал, что это учение — всего лишь продукт средневековой догматики, догма, которую мы сегодня больше не способны понять, поскольку она не имеет никакой реальной ценности. Это суждение было вполне в духе того времени, поскольку вся догматика противоречила духу времени. Сегодня догматическое мышление вновь вернулось к жизни в богословии, в Церкви и, более всего, в политической мысли. Тем не менее, учение об оправдании сегодня, как и прежде, редко обсуждается за пределами узких богословских кругов. Возможно, на то есть свои причины, потому что в своем лютеранском понимании это учение подходит очень близко (по мнению некоторых критиков, возможно, и чересчур близко) к реалиям нашей человеческой жизни.

Тот факт, что человек оправдывается перед Богом — с добавлением «одной лишь верой» — может показаться самой безобидной вещью в мире, лекарством от ощущения своей вины или даже прикрытием для сомнительных поступков. Сегодня под оправданием мы понимаем то, что человек представляет доказательства своей невиновности, обращается к Добру и получает восстановление в правах. Однако во времена Лютера оправдание означало нечто совершенно иное. В те времена этот термин использовался в уголовном суде и обозначал исполнение приговора — даже смертного приговора. В богословском языке это слово означает, что человек видит себя перед престолом Бога — себя в качестве обвиняемого и Бога в качестве судьи. Лютер описывает эту ситуацию так: «Человек оказывается пред лицом своей смерти». Именно в таком положении оказывается человек — избежать этого он никогда не сможет. Его задача — оправдать себя перед Божьим судом. Однако он не в силах этого сделать и, таким образом, «оказывается пред лицом своей смерти». Учение об оправдании не помещает человека в некое иллюзорное состояние безопасности. Человек стоит в цепях перед неподкупным Судьей.

С этого догмата начинается историческая сила лютеранства, поскольку именно он определяет взаимоотношения лютеранства со средневековой Церковью. Внешне многое осталось прежним. Лютеранская церковь, в отличие от остальных церквей, проявляет очень консервативное отношение к наследию древней и средневековой Церкви. Аугсбургское Исповедание занимает место не вовне, а внутри «католической» [т. е. вселенской] Церкви. Оно обличает искажения, богословские ошибки, заблуждения, но никоим образом не претендует на создание новой церкви взамен существовавшей до сих пор. И последующие события ничего не изменили в этой аксиоматической позиции. На всем протяжении Аугсбургского Исповедания догматика ранней Церкви признается верной, ее литургия (конечно, очищенная, но по сути прежняя) сохраняется, практика крещения детей получает дальнейшее развитие, иконоборчество отвергается, и (в Скандинавии) даже епископальное устройство остается прежним. В этом отношении внешняя структура Церкви остается, по сути, прежней.

Однако человек не может убежать от справедливого ока Божьего и укрыться внутри церковного устройства. Ничто не поможет ему избежать суда — ни епископ, ни богослужение, ни «добрые дела», ни индульгенции, ни милостыня, ни привилегии, ни святые угодники. Даже сохраненное во всей совокупности наследие Церкви больше не может считаться защитой и посредником между Богом и человеком. Посредником является один лишь Христос. Именно Он, принявший смерть за других, является нашим оправданием перед Богом. Таким образом, важность всех организационных установлений Церкви становится относительной. Никто не смеет претендовать на место Христа. Церковь — это сообщество, в котором проповедуется вечное Слово Божье, однако никто не смеет принимать само это сообщество за Слово. Церковное устройство сохранено, его не разрушили. Однако это устройство, с его человеческой условностью, лишается самостоятельной ценности, и все его принципы направляются на достижение одной-единственной цели: божественным Словом призывать людей к оправданию перед Богом. Церковь лишается положения посредника. Церковь — среда, но не Посредник.

— Werner Elert. Thursday Theology: Lutheranism and World History. Erlangen, 10.12.1998