Сегодня, наконец, посмотрел фильм "Письма мертвого человека" — давно хотел, но никак не мог найти диск или кассету. В последний раз, насколько я помню, смотрел его еще будучи неверующим и совсем зеленым школьником. Однако ощущения от фильма помню очень точно. И когда смотрел сейчас, было интересно ощущать некое раздвоение между мной сегодняшним и мной тогдашним. В то время фильм поразил меня своей апокалиптичностью и пронзительным чувством поголовной трагедии, постигшей отдельных людей — не человечество в целом, а именно каждого в отдельности. У каждого своя боль, которая не суммируется, не складывается в некий общий тупой и страшный фон. И от этого еще страшнее.

Помнится, в то время, когда после этого фильма нас водили на экскурсию в небольшое бомбоубежище в соседнем доме (уже в то время жалкое, загаженное и едва ли приспособленное для жизни), я думал о том, что едва ли смог бы провести всю жизнь под землей, за толстыми бетонными стенами... Сегодня эта мысль воспринимается иначе — а как же быть людям, пережившим катастрофу и обреченным на такую жизнь? По сути, трагедия всех людей, изображенных в фильме (за небольшим исключением, о котором ниже), заключается в том, что им "посчастливилось" пережить свой мир, но они не сумели сохранить надежду. И безумно мучительно смотреть на то, как каждый из этих людей сходит с ума, оказавшись перед нечеловеческим решением, как и зачем жить дальше. Взять хотя бы того же главного героя, которому нужно найти всего 11 каких-то таблиц, чтобы высчитать вероятность того, что жизнь на земле не погибла, а он смог найти всего 3, потому что военные справочники из-за толстой обложки и хорошей бумаги пользуются большим спросом как топливо для печей...

Самое поразительное чувство при втором просмотре — что в этом вполне советском фильме необычайным образом разбросаны кусочки христианских мыслей. Наверное, это качество всех одаренных от Бога людей — даже если они сами лишены веры, в их произведениях нет-нет, да и промелькнет отблеск Слова Божия. Большую часть фильма мучительно видеть, как лишенные надежды, отчаявшиеся, обреченные люди, не хотят прибегнуть к той единственной вечной надежде, которая переживет любой катаклизм. Искусствовед-гуманист, произносящий возвышенную речь о трагически-прекрасной судьбе человечества перед лицом холодной и бездушной вселенной, уходит в свою комнату, ложится в выкопанную заранее могилу и пускает себе пулю в лоб, перед эти едва слышно прошептав: "Прости меня, Господи". Его здоровяк-сын, впавший в другую крайность, и говорящий, с нехорошим блеском в глазах, что старая мораль себя не оправдала, и что под землей они построят новое человечество, с новой моралью и новыми заповедями: "Ненавидь ближнего своего, ненавидь дальнего своего, ненавидь самого себя" (на что молчаливый пастор, случайно оказавшийся свидетелем монолога, коротко и печально отвечает: "Представляю себе, что вы там построите"). Сумасшедший библиофил, выискивающий в развалинах городской библиотеки уцелевшие книги, из слов Христа: "Я пришел спасти погибшее", — понимает лишь то, что Сам Бог назвал человечество "погибшим", но даже на секунду не задумывается над первой частью этих слов. Герой фильма, сумасшедший профессор-математик, потерявший жену и сына, устраивает для горстки брошенных, некому не нужных детей — немногих выживших из числа воспитанников католического приюта — праздник Рождества и говорит им о подарках, дружеском общении и обычае выходить на улицу, чтобы встретить первую звезду, но ни словом не говорит о Христе. И когда он выводит детей на улицу, чтобы встречать звезду, звезда не появляется, "ибо на мир спустилась мгла".

И все же в этом беспросветном мраке есть два слабых-слабых лучика надежды. В последний день жизни профессор стоит в развалинах храма, перед разбитым куполом с ликом святого — правда, молитва его обращена не к Богу, а к погибшему сыну... А после его смерти те самые дети, впавшие в каталепсию и не говорящие ни слова, не верящие людям, потому что "все взрослые лгут", но впитавшие от своего христианского наставника дух веры, обмывают лицо умершего профессора и ставят вокруг него поминальные свечи — наверное, те самые, из которых тот устраивал для них "рождественскую елку". Последние слова фильма — слова, записанные старшим из детей в тетрадку. Так им велел поступать пастор. И эти скупые слова, записанные немым ребенком, по своей глубине поразительно контраституют с тем многословным бредом, в который скатываются все остальные герои фильма.

Детей не взяли в спасительное центральное убежище, потому что они больны и без родителей. Их пастор умер, его помощница-монашка не смогла отказаться от призрачного шанса на жизнь под землей и ушла в убежище, оставив детей на попечение профессора. Профессор же, умирая, говорит детям: "Идите, сколько хватит сил. Потому что пока человек идет, у него есть надежда". И дети уходят в промозглую, засыпанную снегом и крошевом погибших городов пустыню. Но, честное слово, их участь более достойна зависти, чем участь тех, кто ушел под землю "строить новое человечество".