Когда верный служитель Церкви видит, что сердца его слушателей настолько ожесточились по отношению к нему, что они с презрением относятся к его наставлениям из неприязни к нему как человеку, будет лучше, если он сложит с себя сан, публично и с достоинством объяснив причины своего ухода, нежели если он будет страдать от тягот и ежедневных раздражающих мелочей, проистекающих из враждебности его слушателей. Сам Господь вывел Лота из Содома, «ибо сей праведник, живя между ними, ежедневно мучился в праведной душе, видя и слыша дела беззаконные» (2 Пет. 2:8). Однако в случае добровольного ухода любой поспешности и торопливости должно избегать.

— Иоганн Герхард

Таким образом, если мы убедились, что смешение Таинства есть дело отвратительное, в его отвратительности можно довольно легко убедиться и с помощью других неопровержимых доводов. Возьмем, к примеру, вопрос: кто возлагает на пастора служение? Очевидно, что Церковь, к которой он принадлежит. А ради кого она возлагает на него служение? Без сомнения, ради своих членов и только ради них. В первую очередь, он служит той общине, в которую был призван. Возможно, он и способен исполнять свое служение за ее пределами, но не имеет власти это делать. Поэтому пастор не вправе совершать свое служение за пределами своего прихода, иначе он погрешит против апостольского слова, которое запрещает вторгаться в чужое служение (1 Петра 4:15). Прочим приходам того же вероисповедания он может служить лишь в соответствии с определенными правилами и порядком. Его деятельность ограничена пределами прихода, однако конфессиональные разделения, имеющие гораздо большую важность запросто игнорируются! Действительно, кто призвал тебя служить реформатским или объединенным верующим? В отношении римских верующих, чье учение о Таинстве удовлетворяет лютеранина гораздо больше, чем реформатское, ты понимаешь свои границы. А в отношении реформатов и унионистов не понимаешь? Даже если, по причине прочих разногласий в учении, ты считаешь себя ближе к реформатам, чем к римской церкви (кстати сказать, с полным основанием), и если согласие с реформатами в других учениях затуманивает твой взор настолько, что ты не осознаешь огромного расхождения в вопросе о Таинстве, тебе следовало бы, по крайней мере, в соответствии с лютеранскими представлениями, уважать границы реформатской общины. Даже реформат принадлежит к собственной общине, или же должен найти ее ради Бога и потому, что это правильно. Но ты считаешь его овцой без пастыря и без малейших колебаний действуешь так, как будто ты в своем праве. Даже если реформатские пасторы, в духе своей церкви и во исполнение принципа, что Святое Причастие не должно разделять церкви, дадут нам право пренебрегать границами общин, нам не следует это делать — хотя бы в силу лютеранского принципа, что учение о Святом Причастии определяет границы церкви.

— Wilhelm Löhe. Gutachten in Sachen der Abendmahlsgemeinschaft Vor einigen Freunden gelesen, 1863.

Когда Рим называет римско-католическую церковь истинной видимой Церковью на земле, он имеет в виду, что за исключением той церкви, что находится в общении с папой, никакой другой не существует. Эта церковь почти исключительно видима — хотя даже в ней есть нечто духовное и не столь видимое человеческому глазу. Когда мы — лютеране и другие христиане — слышим подобные заявления, нас охватывает негодование в адрес непомерной гордыни Рима, почитающего себя одной-единственной церковью, а нас, отделенных от Рима братьев, — в лучшем случае, находящимися в заблуждении и отсеченными от этой истинной видимой церкви, пока мы не воссоединимся с нею. К сожалению, неприятие идеи подобной истинной и видимой общины привело многих протестантов к вере в церковь, которая прежде всего духовна и потому практически невидима невооруженным глазом. Время от времени глаз может уловить ее образ, но в целом она представляет собой, скорее, духовное сообщество душ, нежели конкретное исповедание веры или собрание людей в конкретном месте.

Бог повелел, чтобы скрижали Десятисловия, начертанные Его собственной рукой, были помещены в ковчег завета, который находился в святом святых скинии. И Моисей повелел, чтобы его собственные писания, составленные по вдохновению Божьему, положили одесную ковчега (Втор. 31:25-26). Заботу об этом хранилище и его сбережение он вверил священникам, сынам Левия, носившим ковчег завета Господнего, и всем старейшинам Израилевым. Он также распорядился, чтобы царь всегда имел при себе список Закона, соотвествующий тому, который был перед лицом священников и левитов, чтобы ему не уклониться от этого Закона ни направо, ни налево (Втор. 17:18-20). Он также повелел, чобы людм написали эти слова на столбах ворот, на дверях, на косяках и на воротах своих домов (Втор. 6:9; 11:20).

Можно ли найти лучший источник наставления относительно природы церковного исповедания, чем Новый Завет? Здесь мы сразу же обращаем внимание на крайне важное обстоятельство — а именно, что греческие слова homologein и exhomologeisthai, которые соответствуют нашему глаголу «исповедовать» и латинскому confiteri, имеют несколько разных значений, которые, тем не менее, в основе своей родственны друг другу: исповедание греха (1 Ин. 1:9, Мф. 3:6, Иак. 5:16), исповедание веры (Мф. 10:32, Ин. 9:22; Рим. 10:9; 1 Ин. 2:23; 4:2; Флп. 2:11 и т. д.; см. также. 2 Кор. 9:13; Евр. 3:1; 4:14 и т. д.) и прославление Бога (см., например, Мф. 11:25; Рим. 14:11).

Четырнадцатый артикул, в котором мы говорим, что в Церкви совершать Таинства и проповедовать Слово не должно быть дозволено никому, кто не призван надлежащим образом, они принимают, но с оговоркой, что мы должны использовать каноническое рукоположение. Относительно этого предмета мы часто свидетельствовали в настоящем собрании, что имеем величайшее желание сохранять в Церкви экклезиальное устройство и ступени рукоположения [древние церковные правила и правление епископов], хотя они и были учреждены человеческой властью, [при условии, что епископы примут наше учение и признают наших священников].

 Как правило, Церковь Божья в плохую погоду добивается большего, чем в хорошую. Трудные, беспокойные времена, в которые мы сейчас живем, не должны обескураживать нас и порождать в нас ощущение оставленности. Живучая природа Церкви должна придавать нам твердости перед лицом любых сомнений, чтобы мы, исполнившись святой решимости, направили все наши мысли и поступки к созиданию Церкви. Господь наш призывает нас к этому в Своем прощальном поучении, когда в Иоанна 15:16 Он говорит: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал…»

Иоанн пишет: «Тот, Кого послал Бог, говорит слова Божии» (Ин. 3:34). Это означает, что Божье Слово воспринимается не иначе, как Слово посылаемое. Пусть никто не думает, что Слово Божье приходит на землю посредством усердия человеческого. Если это Божье Слово, оно должно быть послано. Невозможно понимать и толковать Священное Писание самому собою или произвольно. Непозволительно говорить, не будучи посланным. Божье слово приходит лишь тогда, когда его посылает Бог. Если бы Бог не послал его, весь мир пребывал бы в неведении относительно искупления греха и утешения совести. Если бы Бог не даровал Слово и служение, у нас не было бы ничего. Потому абсолютно необходимо, чтобы не говорили и не слушали ничего, кроме Божьего Слова. Избегайте всего, что берет начало в человеческом разуме и усердии. Слово Божье не приходит, если оно не послано с небес.

У каждой истории в стиле «современная музыка разрушила мою церковь» есть свой предыстория, о которой, как правило, умалчивают. Прежде чем изменилась музыка, изменилось что-то еще.

Что же пропало первым? Призывание Троицы? Исповедь и Отпущение грехов? Библейские чтения?

Что пришло этому на смену? Объявления, музыка «для создания настроения», демонстрация «духовных» видеороликов, или нравоучительная театральная сценка?

Чаще всего в лютеранских кругах первым из литургии исчезал Символ Веры. Лютеране с шестнадцатого века ежевоскресно произносили вслух один из трех вселенских Символов Веры (Апостольский, Никео-Цареградский или Афанасьевский). По существу, эти Символы Веры являются первыми и самыми важными догматами лютеранских вероисповедных книг. Каждый конфессиональный лютеранский пастор и каждая конфессиональная лютеранская община принимают эти Символы Веры безоговорочно.

Однако именно Символы Веры зачастую становятся первой жертвой литургических войн.

Лодка Христова посреди бури в Галилейском море является образом не только опасностей, среди которых ныне обретается Церковь, но и ее членов.

В нашем тексте мы читаем: «И подойдя, разбудили Его, говоря: Господи! Спаси: погибаем» (ст. 25). Здесь евангелист сообщает нам два факта относительно учеников. Во-первых, они действительно верили, и, во-вторых, их вера была крайне слаба.

Как уменьшить свою церковь
Тим Саттл

Пасторы и церкви ежегодно тратят сотни миллионов долларов, посещая конференции, покупая книги, нанимая консультантов, рекламщиков и маркетологов — и все это ради одной-единственной цели: увеличить посещаемость и сделать церковь крупнее.

Я абсолютно убежден, что это ошибочный подход.

Пожалуйста, объясните смысл фразы «богословие решения», и почему, за исключением христиан лютеранского исповедания, мало кто употребляет ее? — Дж.

Дорогой Дж.,

Если позволите, я дам Вам простой и короткий ответ.

Возрождение через принятие решения, иногда именуемое богословием решения, — это вера в то, что человек, чтобы спастись, должен принять решение в пользу Христа, сознательно приять Его как своего Спасителя. Согласно богословию решения, рождение свыше происходит, когда человек…

Но чтобы понять свое предназначение, христианский мир нуждается не просто в новом понимании Церкви, не просто в обновленной вере в Церковь. Человечество в наши дни жаждет (хотя и не понимает отчетливо, чего оно жаждет) «реальности» Церкви, обновленного осознания того, что такое Церковь и общение Церкви. Церковь Христова росла в мире упадка, во всемирной империи, лежащей на смертном одре, в обществе, находившемся на грани распада. Гимн Te Deum впервые прозвучал в мире, на который пала тень смерти. Первые ноты Te Deum звучат в конце трактата Киприана Карфагенского «О смертности», написанном во времена войны и мора, которые вызвали у древнего мира первые предчувствия близкой кончины. Гимн Te Deum был составлен, когда началось переселение народов. На руинах Римской империи последний из латинских поэтов пел свой великий гимн, восхваляющий крест Христов и победу Распятого: Vexilla regis prodeunt, Fulget crucis mysterium... 0 crux, ave, spes unica... («Царские знамена выступают, тайна креста светит... О, крест! Славься, единственная надежда...»). Конечно, общий упадок коснулся и христианства. Христиан убивали не меньше, чем других людей. Христианские семьи умирали не меньше, чем семьи язычников. Церкви горели не хуже, чем другие здания. Всеобщий духовный и нравственный упадок овладел людьми в Церкви не в меньшей степени, чем людьми вне ее. И все-таки Церковь выжила. Она пережила всеобщее крушение. Государство рассыпалось в прах, все созданные людьми институты были на грани распада. Даже христианские общины разваливались. Но они возрождались вновь. Везде, где был алтарь, где праздновали Святую Вечерю и совершали богослужение, там христианская община возрождалась вновь. Это были уже другие люди, но община жила. "Святое Причастие" проявило себя как прекрасный способ возрождения христианского общения. Община Христова собиралась вокруг алтаря. Из общины вырастали христианское супружество и христианская семейная жизнь, которые создавали основу для новых человеческих отношений.

— Герман Зассе. Ecclesia Migrans (1950)

Одно из самых неприятных изменений в современной лексике связано с обесцениванием слова «евангелие». Некогда это слово мгновенно помещало все в контекст креста и пустой гробницы. Некогда с этим словом было связано конкретное содержание, а не просто отношение или абстрактный принцип. Однако это слово мир украл у нас, и теперь оно означает все, что угодно, а потому не означает ничего. Конкретнейшее слово превратилось в слово без определенного смысла.

Слово "адиафора" стали понимать — по крайней мере, такое создается впечатление, — в том смысле, что эти вещи не имеют никакого значения, никакой важности. Подобное понимание адиафоры неверно. Такие вещи, как литургия, музыка, литургические облачения, здания, переводы, церковное управление, имеют большую важность. Называя их адиафорой, мы говорим: "Они не заповеданы и не запрещены Богом, а потому подлежат человеческому рассмотрению, человеческому выбору, человеческим суждениям". Важность же адиафоры заключается в том, как она отражает наше учение и нашу жизнь, и что она защищает и взращивает.

— Dr. Kenneth Korby. The Pastoral Office and the Priesthood of Believers

 Именно в том случае, когда эти благочестивые мнения [относительно телесного вознесения Марии] возвышаются до статуса догм, обязательных к принятию под страхом вечного осуждения, мы объявляем подобное принуждение — а не сами эти мнения — антихристианским и сатанинским.

— A. C. Piepkorn, The Church, p. 330

Проповедник должен уметь произнести проповедь о вере, ни разу не употребив слово "вера". Кричать слово "вера" в уши слушателей незачем, но необходимо облечь свое послание в такую форму, чтобы пробудить в каждом бедном грешнике желание сложить ношу своих грехов к ногам Господа Иисуса Христа и сказать Ему: "Ты мой, а я Твой". Именно в этом проявляется истинное величие Лютера. Он редко обращается к слушателям с призывом уверовать, но проповедует о труде Христа, о спасении по благодати и о богатстве милости Божьей таким образом, что у слушателя создается впечатление, что ему остается только принять предлагаемый дар и упокоиться в объятьях божественной благодати.

— Карл Вальтер. Закон и Евангелие. Тезис XIII

Даже папа напомнил своим епископам, что мессы, тайно совершаемые в концентрационных лагерях, без всякой помпезности, в крайней простоте, очень близки к мессе древней Церкви и ни в чем не уступают понтификальной мессе. Однако в лютеранской Германии сегодня можно услышать, как богословы — даже из нелитургического Вюртемберга — говорят, что есть некая форма богослужения, которая составляет сущность Церкви, и даже что григорианское пение является неотъемлемой частью христианской литургии. Пора бы уже литургическому движению в лютеранских церквях очнуться от романтических снов и подчиниться тем нормам, которым должна быть подчинена вся жизнь Церкви: norma normans Священного Писания и norma normata церковного вероисповедания. И это относится к лютеранским церквям всего мира, к скандинавской, в которой так велико влияние англиканства, и к американской, в которой обрели новую жизнь идеи европейского литургического движения. Если эта серьезная рефлексия не произойдет, тогда литургическое движение станет тем, чем оно уже стало для многих своих приверженцев: концом лютеранства и дорогой к Риму.

— Hermann Sasse. Letters to Lutheran Pastors. 26 (07.1952)

Этот доклад был написан в ходе подготовки к предстоявшей конференции «Вера и порядок» в Эдинбурге (1937). Зассе в то время было запрещено путешествовать, как и ранее в том же году, когда он участвовал в заседании оргкомитета конференции в лондонской резиденции архиепископа Темпля. Много душевных и физических сил у него отнимал открытый раскол в Исповедующей церкви. Стресс, который он испытывал, когда писал эту работу, трудно себе представить.

Если законничество приводит к такому итогу, разве это не служит некоторым оправданием антиномизму? Всякий, кто считает антиномизм альтернативой законничеству, должен понимать, что он смешивает Закон и Евангелие. Тертуллиан обратил внимание на это смешение в учении Маркиона. Однако мы должны спросить себя: разве не прав был Маркион, если суть Евангелия — прощение грехов, а Иисус не является законодателем? Тогда нам придется предоставить антиномистам эпохи Реформации презумпцию невиновности. Разве не правы они были, когда утверждали, что закон является достоянием мирской жизни, т. е. прерогативой правительства? Они могли даже процитировать Лютера: «Десяти Заповедям место в городской управе, а не на кафедре»[1].

Не могу сказать, какой высоколобый специалист по церковному праву — и был ли он вообще богословом? — впервые разграничил церкви, которые являются лютеранскими только de jure, и церкви, которые являются лютеранскими de facto. Этим разграничением он одурачил всех, в том числе и меня, о чем я хочу прямо заявить. Вероятно, он был плохим правоведом. Хороший правовед знал бы, насколько неточны и двусмысленны эти выражения. В общем праве, к примеру, признание de facto имеет гораздо меньший вес, нежели признание de jure, тогда как применительно к церквям эти выражения имеют почти обратное значение: de facto гораздо важнее, чем de jure.