В такую погоду, если забрёдаешь вдруг в незнакомый городской район, вспоминаешь, как ходил с отцом за грибами и брусникой в горы. Такая же бушующая тишина стояла в лесу, что ли? У отца, вероятно, был выцветший рюкзак, с которым он ездил ещё на зимнюю рыбалку, и мать после неё не пускала его к себе в постель (из-за перегара?), и эмалированное ведро, потому что грузди - грибы очень большие, разлапистые. Вероятно, он был в кинематографически неправдоподобных болотных сапогах и в неподобающем собиранию грибов пиджаке, но в то непрактичное время все мужчины - и селяне и горожане носили неподобающие пиджаки и даже не снимали их, когда валялись в канавах или отдыхали на привале.

Или чужие дворы напомнили: тебе стоит только подумать, что ты заблудился, и сразу же отчаянно хочется  остаться здесь на всю жизнь? Склонный к бродяжничеству, зачем ты варишься в котле мегаполиса? Смотришь на нелепые сторожки, возвышающиеся над автостоянками, завидуешь обитателям этих надмирных скворечников и по-детски мечтаешь построить где-нибудь в горах свою дозорную башню. В лесу ты видел больше, чем он, потому что был ниже его, но грибов почти не видел.

В тот день был туман, и отец (рюкзак на его плечах - как огромная грозовая туча) демонстрировал, что ничего не видно на расстоянии двух шагов. Сонный, ты шёл вслед за ним, собирая лицом пробуждающую взвесь тумана, умываясь его бесплотностью (потом ты пробовал это повторить - подставлял лицо под воздушно-капельный увлажнитель воздуха, но было ясно, что такое даётся только один раз: как воспоминание о первородном бульоне).