в насквозь магическом мире, как и в этом маниакально промозглом октябре, при многозначительной и случайной выборке ретродеталей, подобно красным стручкам болгарского перца на подоконнике или выстреливающим торопливым лепесткам комнатных гербер, обиняком, ввязавшись в работу над прошлым, расцвечиваешь свое умственное зрение воображаемыми мыслями путника, которым являлся ты сам

твой дом – доминион, и ты в нем не то чтобы генерал-губернатор, но гражданин подполья, и в нем тебя не преследует тоска, исповедуемая в другом подполье - в метро, когда ты не встречаешь за истекший день хоть сколь-нибудь нескверной задницы

осенью даже сексуальность окрашена щемящестью, но по утрам перед зеркалом вспоминается непременно что-нибудь скотское, по верному наблюдению Г. (и я уже готов сказать, что Г. для провинциала довольно глубок, но как только Г. переигрывает, называя березу “белым деревом с черными пятнышками”, у меня эта готовность отпадает; пример телегеничного Г. напоминает нам, что если раньше, в век дендизма, жест и текст шли side-by-side, то сейчас публика, конечно, имея бабий нрав, жаждет разговорного жанра: тореадорной красноречивости Б., интеллигентской вкрадчивости Е. (в плеяде графоманов 21-го подозрительно много однофамильцев авторитетных писателей 20-го века) - это объясняет причину особенно ярого оспаривания прав автора казачьего романа (Ш.) публикой в пользу какого-то белогвардейца: теперь публика списывает с корабля современности

Я не заходил в лавку, в лавку мне заходить было не надобно. Почему я сказал, что зашел в лавку? И даже для правдоподобия сообщил, что сверял цены с рыночными? Я солгал пока единожды в начале пути, но сумел вовремя опомниться. Да и была ли это лавка? Разве может быть эта лавка – лавкой? С ее оптовой несметностью овощей – в полуопрокинутых деревянных ящиках: безликий картофель, искореженные каким-то внутренним взрывом помидоры “бычье сердце” и по-узбекски шероховатые дыни?

да и не лавка это была, а палатка на обочине автобана, который за поворотом: Севастопольское шоссе, пассажиры борются с желанием закинуть затекшие босые ноги на приборную панель, въезжают в прекрасные Байдары - врата голубеющих послеполуденных гор и побочно, на бровке, замечают таких же путников, как я – в основном местных жительниц, идущих с огородов в простых цветастых халатах - иногда они останавливаются поговорить друг с другом и ставят на землю матерчатые сумки с овощами. Трасса свободна и чиста, в ярком воздухе над ней отчетливо запечатаны автосалонные отдушки кокоса и ванили.

Крым. Севастопольское шоссе. Неоимпериалисты. Август 2009