Отчего я засыпаю ничком, а просыпаюсь на спине, с заложенными за голову руками? Не оттого, что у меня проблемы с совестью, а оттого, что с детства переводил сознание в другой режим под воображаемые батальные сцены - если выражаться громко, а если честно - под сцены диверсионной или окопной войны, в которой я был героем, но меня подстреливали. Предположение, что неоднократно проигрываемый образ себя подстреленного - несомненный признак мазохизма, неверно. Просто нужна была - по закону жанра - медсестра, а для этого требовалось пострадать. Если бы у меня были проблемы с совестью, я давно бы по возрасту стал религиозен, а я как-то не религиозен.

Под окопную войну я засыпаю всю свою жизнь. Я так привык чувствовать себя окопавшимся, что не способен заснуть, обнимая женщину, если только не представлю себе, что женщина - бруствер, но это неправдоподобно, а явление медсестры слишком преждевременно, поэтому приходится откатываться. Часто вообще заползаешь в окоп далеко за полночь или уже под утро, а она лишь слабо пискнет или - что кажется тебе немного странным - ищет в твоём окопе, собираясь на работу, потерявшуюся серёжку. Но вот почему-то по этому слабому писку ты особенно остро чувствуешь, что любишь её. Особенно остро доверяешь тому, что она любит тебя.

А просыпаешься, будто спал богатырским - молодецким сном. Будто в этом мире не существовало Гамсуна, Кафки и ефиопского голодомора. Хотя - до всех голодоморов - был "Голод" Гамсуна и "Голодарь" Кафки.

Но если бы сон был богатырским! Мои руки затекают, как будто я ворочал всю ночь пудовыми гирями.

Мне снился Крым, поездка на крыше автобуса в горы и однокурсник Лазарев. Я только что написал: "однокусник", а потом исправил, но ошибка была верной. Он загулял с моей экс-подружкой после меня (начиная одновременно со мной) и однажды так оказалось, что мы сели с ним на лавочке пить пиво и просидели все сумерки. На шоссе Энтузиастов, неподалёку от института. Он не был Рогожиным, я не был Мышкиным только потому, что в жизни я интеллигентен, а он быдловат, нет. Но во всякой подобной мужской встрече постфактум один открывает своё благоразумие к женщине, другой - неблагоразумие. И я с огромным удивлением увидел тогда в Лазареве человека, благоразумного к женщине. Это очень распространённый типаж продолжает удивлять меня до сих пор.

Я показывал Лазареву горы. Я говорил, что мы живём среди них, но их не видим. Кругом столько волшебства.