Потому что как только мы поднялись в номер, Анна сказала мне, что не может же она спуститься к завтраку одна. Это произвело на меня впечатление. Я никогда не догадывался, что изящная фразеология может так эффектно урезонить меня в моем скотстве.
В номере было две чудесные комнаты, одна из которых служила кухней; я тотчас напился воды из-под крана - вода показалась мне точь-в-точь как московская – и исследовал все шкафчики в номере: такая же необъяснимо-дурацкая привычка, как привычка разговаривать с дикторами ТV. Мне нравится запах искусно выветренного чужого жилья, нравится призрачное многоголосье опустевших комнат.
В душевой прямо над потолком светлело маленькое вентиляционное оконце, из которого тянуло средиземноморьем, мне впоследствии как-то очень понравилось даже вставать на унитаз, чувствуя себя в некоей благословенной тюрьме, вдыхая свежий воздух с севера. После душа мы вышли на балкон и увидели два голубых бассейна, здание рецепшн с красной черепичной крышей и стеклянными стенами, зал ресторана, в котором уже накрывали бойкие греки-бои. Я также разглядел стилизованный под хижину бар. Слева от нас возвышался многоэтажный отель мидл-класса. Видя как Анна тщательно красится и старательно одевается, и как-будто исподволь вписывается в здешний ландшафт, я испытывал предчувствие каких-то счастливых неумолимых событий. Сам облик Анны, уверенный и благородный, обещал мне это. Впрочем, и в одиночестве мне хотелось остаться - как можно быстрее - тоже. Чтобы породниться с этой землей, чтобы рассказать ей обо всем. При свете дня ни о Евлалии, ни о своем офисе на Зоологической улице я не вспоминал.