Я умру душевноздоровым в кресле под тополем в собственном саду, не слишком великолепном, каким его рисует мой выспренний ум; даже не в самом саду, на задворках сада. В обеденный час. Будет доноситься с причала или со станции какая-нибудь песенка, сентиментальная непременно. На мне будет белая рубашка со старомодным воротником. Спина немного влажная от пота. Я буду не слишком молодым, не слишком одиноким, не слишком задавленным жизнью, но опрятным, светлым, немного высохшим старичком-рантье. Лицо моё, с двумя глубокими продольными бороздами, будет выражать лишь растерянность. К этому моменту я так и не научусь борзо писать, так и не овладею слепой машинописью, но одолею привычку неумеренно пить и пристращусь к чтению. Из моей памяти прочно сотрётся то, что называется Всемирной Сетью. Что касается одиночества: мужчина в таких летах всегда одинок немного, но никак не может быть совсем одинок.