"Если чисто теоретически предположить, что я хотел бы убить белого кота, то это выглядело бы так: сначала я отрубил бы ему одну лапку. Кот зализал бы ранку, и я дал бы ему его собственную отрубленную лапку, чтобы он ею поигрался. Потом я отрубил бы ему вторую лапку. На двух оставшихся лапках кот едва ли смог бы играться, поэтому я отрубил бы ему третью лапку. А потом четвёртую. А потом хвост. И нарезал бы хвост аккуратными пропорциональными кусочками. Безлапый и бесхвостый кот сидел бы на полу и беспрерывно вопил бы; а я бы разложил все его отрубленные кусочки у него перед глазами - наподобие ассортимента в супермаркете -- и смотрел бы ему в глаза. Потом я отрубил бы ему ушко и прибавил бы к ассортименту. Потом второе ушко. Если бы кот после этого ещё жил, я бы отрубил ему голову. А тушку порубил бы кубиками -- для полноты картины.

Потом собрал бы весь этот анатомический театр в авоську и отнёс бы на помойку".

N., которую я расспрашивал о ее перипетиях и о которых она сейчас не хочет откровенничать и от которых оторвалась и отошла, носит печаль все еще на лице. Часто она ждет меня на углу Зоологической улицы, и мы вместе едем домой. Как ни крути – трагедия ли ее, беда ли, выдуманный ли слом души ее, породивший бесчувственность, или бесчувственность, наказанная сломом души… - не знаю, но она прочитала мне из Ильина: “Дух – это душа, обращенная к Богу”. У нее голос Р. Литвиновой, но только тогда, когда она в прекраснодушном настроении. Она одесситка и кое-что рассказала мне о Коране и о связи между Одессой и Одиссеем. Ее мир тем для меня интересен, что он замкнут и тесен. Со своей стороны я открыл для нее нидерландское кино Стерлинга и “Воспоминания…” Кафки. Мне нравится иногда девичий ее пугливый взгляд и еще кое-что знакомое.



Кому подать иск?



Я нахожу причину того и теперешнего безумия в следующем: однажды я был изнасилован ведьмой, которая работала с прошлым. Это произошло в одном европейском отеле. Администратор сказал, чтобы я удалился в двадцать три ноль-ноль, я честно пообещал. Она отвадила подружку к гостям, мы были пьяны, окно было открыто, май рвался в номер. Я не хотел ее. Были долгие разговоры – в душевой кабине, ее кафешантанные колени, но мне не хотелось, не нравилось, я согласился бы тогда уж с двумя – но другая ушла по ее молчаливому знаку глазами, - и тогда она повалила меня на кровать и, хотя я продолжал протестовать, накинулась на меня своим почти мальчишеским телом. Я наверняка знаю, что одинаково мстят женщины, которых безумно хочешь и которые безумно тебе претят. И то и другое однако обнаруживается утром.



Кот сильнее собаки



Сегодня во сне была встреча с S. в торговом центре. Как-то она озарила мой день, тусклым светом озарила. У нее были две собачки, у меня - мой сидящий на локте благоверный кот. Мы встретились в торговом центре, из него она вышла первой, а я, медля, за ней (я обнаружил игральные кости на полу и их подбирал).



У тебя были медные вьющиеся волосы, исхудавшее лицо и остановившийся взгляд. Ты была чужая, что-то говорила, в частности я запомнил фразу: “когда женился мой муж и т.д.”. Зачем мне ты это сказала, я не знаю, ведь мне известно все это, и все это меня не трогало, я искал ту такую, которую я знал. Ты обвинила меня наконец, что я взламываю твою почту, но я, сидя подле одной из твоих собачек, отвечал тебе, что это неправда, не такой я человек, видишь, ноги мои расползлись по земле, и я не силой тебя тогда вознес, - а своей исполинной слабостью, - оставь меня, время же оставило нас, так и ты оставь.



Собачка отвечала: да, - человеческим голосом. Я говорил, что, с одной стороны, на твою неуклюжесть я смотрел с восторгом, но и с недоумением смотрел, что ты не умеешь петь. Мне нравилось, что ты молчишь по утрам, потому что утром меня раздражают любые звуки, но пение я все-таки хочу слышать в своем бунтующем уме, в будущем доме, в доме, в котором я хочу жить! Потом мы оба посмотрели друг на друга и поняли: нам некуда идти, все пропало, ты быстро пошла прочь, я кричал, несмотря на прохожих, твое имя, ты обернулась ко мне тем самым собачьим взглядом и скрылась за поворотом в подземном переходе.



S-9



Я, естественно, за завтраком подобрался к бочкам с белом и красным вином, ковырял яичницу, смотрел на скучных черствых сухопарых иностранцев – пожилых англичан – я был недоволен их скушными движениями вокруг шведского стола, фуршет для русского всегда в определенной степени напоминает воровство. Мне запомнился аккуратный англичанин с белым и спокойным лицом и черными усами, настороженно вознамерившийся схватить вилкой из корыта, заваленного кукурузой с плавленым сыром, кусок ветчины. Мне нужно было только вино. Пойдем на море, - сказал я Анне. И мы пошли.





Голод


Мисима смотрел в воду: поджигатель ворот пойман. Какое счастье, что не пойман я. Прекратились дожди. Даже асфальт в центре высох. Шел на работу и думал: к весне неплохо бы обзавестись какой-нибудь добропорядочной московской шлюхой.

Сегодня проснулся под “Прощание славянки” – в военном училище готовятся к празднику. Вспоминал Т. из Витебска и то, как она подло, чисто по-женски, не выручала меня от ментов, пока я сам не выручился. Мы прощались под этот марш – навсегда. По совпадению, к утру у меня на губах высыпал герпес. Я чувствую себя Сергеем Зверевым.

Валентин Катаев рассказывал, что перенес операцию, которая сделала его импотентом. И после этого написал «Траву забвения», «Святой колодец», «Алмазный мой венец»… «Если бы не это печальное обстоятельство, - говорил Катаев – я остался бы в памяти автором повести «Белеет парус одинокий».

в одних СМИ - "прижимистый донжуан", в других - "скупой бабник". Превратности перевода?
Сегодня - только радостные предчувствия.

Многопетлиста моя судьба. А ведь хорошо бы ее спрямить. Утром проснулся под квохтанье кур, вышел во двор чистить снег. На каком еще языке можно так сказать: “чистить снег”?

Цветаева называла читателей газет глотателями пустоты. Иногда мне кажется, я произвожу пустоту. Меня просто раздувает от инфляции и от сверхожиданий. Мне элементарно грустно сегодня вечером. И от того, что она ушла раньше меня, и от того, что стерся каблук на левом сапоге, и от того, что небеса не вняли, и от того, что грустно всем вокруг. И прочее, и прочее, и прочее.

А вчера приснилась та комната, я с любопытством рассматривал, как она изменилась. Топчан стоял у окна, а в углу - сосновый шкаф с реечными дверцами – я очень обрадовался, потому что люблю мебель из сосны, - на стене висели заморские тарелки (я потянулся к ним, они сорвались со стены и разбились). В комнате было немного сумрачно, но я разглядел N., подошел к ней, она сказала: “Вот здесь мы будем жить так как жили раньше”, я захотел поцеловать ее, но у нее были накрашены губы светлой помадой, которую я не особенно люблю, и поэтому ли, или потому что ее губы были поджаты, я отступил назад и провалился в сон. Проснулся я оттого, что в комнату вошел замредактора и сказал: “Вставай, авторский материал поступил”. Не могу, ответил я, прикорнул, видите, и сейчас мне трудно подняться. Что же ты днем спишь, сказал он. Тут я обнаружил, что мало того что он стоит с голым торсом, он еще и раздевается. Мне стало неловко, я встал, шатаясь...

Третий день приходит на работу в юбке. Острые щиколотки и лакированные туфли. Коллега предполагает что она пуста, нелицеприятно отзывается о ее миниатюрности, но мне кажется он просто плохо запеленговал ее – по фигурке она совсем как Джульетта Мазина, а талия ее тонка как пролив Босфор. (...)

Одним лишь негативным, каким бы сильным оно ни было, нельзя довольствоваться, как я думаю в свои самые несчастливые времена. Ибо, как только я взбираюсь на самую маленькую ступень, оказываюсь в какой-нибудь, пусть даже сомнительной, безопасности, я ложусь и жду, пока негативное не то что взберется за мной, а сорвет меня с этой малой ступени. Это своего рода оборонительный инстинкт, который не терпит во мне ни малейшего чувства длительной успокоенности и, например, разрушает супружеское ложе еще до того, как оно устроено.

Кафка

Жизнь посулила тебе фору, так воспользуйся же ей. Цепь счастливых неожиданностей, загорающийся свет в твоей душе, случайная встреча с переплетчицей с прежней работы, пожилой женщиной с голубыми глазами, окликнувшей тебя, – не дай всему этому погаснуть, не сходи с этих рельс, ибо забрезжило утро. Утро, отвоеванное тобой, открылось, и скоро весна. Не брезгай людьми, они невинны, возвращайся в их общество, ибо сам посуди: собаки накидываются на тебя из подворотен, чувствуя в тебе зверя, а его в себе нужно гасить, хотя бы притворно. Ты идешь по улице, сам не замечая себя. Садишься не в тот поезд, он проносит тебя через реку, в Коломенское, где москвичи справляют Масленицу, ты сетуешь на то, что потерял время, уготованное для сна, но поезд выталкивает тебя из мглы в снежный полдень. Хватит же заигрывать с судьбой и идти войной против себя. Неизвестно, двойственный ты или двухжильный: не доверяйся иллюзии, что в жизни испробовал все.