Единственное, что я умею делать хорошо - писать письма тем, кто их никогда не прочтёт, а также тем, кому вообще не интересны мои слова.
Сейчас 7 часов утра субботы, за окном идёт дождь, мне не спится, в моих колонках поёт Макс Иванов о том, что "у неё под сердцем мой сын", и я не знаю, как я отношусь к этим словам, скребут ли они мои внутренности. Похоже, я совсем расклеилась, как пакет с молоком, и от этого у меня постоянно ком в горле и мокро под глазами. Вчера была весна и пятница, и в честь этого пьяные гитарные мальчики исполосовали набережную звуками, а я шла домой, и думала, что я всё время влюбляюсь не в тех, я влюбляюсь в мальчиков, которые поют и играют, у них всегда такой глубокий взгляд, направленный чуточку внутрь, и обязательно какие-то личные трагедии в прошлом. У них обязательно есть девочки, которые ушли, не попрощавшись, к другим, более успешным и взрослым, оставив их с их гитарами и этим направленным внутрь взглядом. Я сегодня проснулась почти в слезах оттого, что мне снова снилась она, которая отбирала тебя у меня без остатка всё это время, и по ней было видно, насколько она счастлива в своей новой жизни, так же, как видно это вживую. Мои простыни до сих пор пахнут тобой, а я каждый раз влюбляюсь не в тех, меня бросают одну против всего, на какие-то амбразуры, которые бывают только у этих гитарных мальчиков, которые говорят однажды: я поеду, там она приехала, мне насрать на тебя сегодня. Смотри, столько лет прошло, я зачем-то сказала улыбающейся до ушей тётечке в красном костюме "я согласна", а сама не могу забыть этих слов, они навсегда со мной, даже без тебя. Знаешь, раньше я думала, что эти слова - неразрывны с тобой, если когда-нибудь тебя у меня больше не будет, то и они исчезнут, уйдут в прошлое, но нет, они всё так же тут, и она тут, и ты тут, на моих простынях своим запахом. Все эти годы прошли как в тумане, это была не я, и сейчас не я, и что же это получается - что меня вообще нет больше нигде? Зачем я влюбляюсь в этих чёртовых гитарных мальчиков, они берут мои руки в свои, и мир застилает пелена, и да, да, я пойду с тобой, какие там амбразуры - я всех победю. Мне так тяжело пытаться выразить словами весь этот скопившийся комок, тем более, что ты всё равно его никогда не прочтёшь, к чему это? Но оно клокочет во мне и куда-то же мне нужно девать, если не получается рассказать тебе. Насколько много я значила для тебя всё это время? Меня до сих пор не отпускает мысль, что вся эта история была придумана только чтобы ей стало обидно, какой ты можешь быть ответственный и взрослый. А это не так. У меня ничего больше нет, у меня нет закатов и рассветов, нет моря, скал и первых подснежников и крокусов, у меня нет чабреца и мяты, нет грифов, парящих над головой, и декабрьского ласкового солнца, нет бессонных ночей, нет связи ни с кем. Насколько я плоха, что не смогла вытянуть всё наверх? Насколько мне не стоит показывать тебе себя такую - слабую и растерянную? И по каким дням недели в загсе принимают заявления на развод?

Зачиная весну глубоко внутри, я иногда думаю, что и наружу она рождается исключительно от того, что мы все потихоньку её рожаем. У меня внутри, например, уже начинают цвести абрикосы. У меня внутри я стою над обрывом в Балаклаве, там, где по традиции каждый раз снова начинается жизнь. Я стою там на узкой тропинке под солнечными лучами и дышу морем. Если сухие улицы и тропинки существуют - то они все у меня внутри, и я уверена, ещё чуть-чуть, и они родятся наружу, как воплощение моих мыслеформ, вот увидите. У себя внутри я иду по набережной канала Грибоедова в белом платье на бретельках, с сумкой через плечо, и меня окутывают шумные и прозрачные летние сумерки большого города. У меня внутри я умею говорить на всех языках и могу ехать куда угодно, мне не нужно выскребать из банки последнюю мелочь на маршрутку до работы и вставать затемно.
Есть вещи, без которых мне сейчас тяжело, и которых я не понимаю про себя и про нас. Я, например, не понимаю, как можно было похерить такую любовь, и херить её день за днём, зная об этом, и ни-че-го не делать для того, чтобы всё исправить. Я не понимаю, как можно было быть настолько слепыми и сконцентрированными только на себе. И ещё - как можно было не видеть, что всё летит к чёрту. Мне непонятно, что делать дальше, ведь у меня нет отправных точек и, сказать по правде, у меня нет вообще ничего, кроме этой свободы делать с собой что угодно, которая была так долго целью, что теперь, когда цель достигнута и становится средством, нужно решать, куда её нести, что с ней делать. Для того, чтобы решать, нужно чуть больше солнечного света и значительно больше времени и воздуха, а мне, честно говоря, хочется только поцелуев и заниматься любовью, и, знаете, как мне нравится это словосочетание, я прямо в восторге от него - заниматься любовью. Бесконечно.
Вместе с этим, есть то, от чего мне очень легко освобождаться и распаковываться. Не совсем понятно, почему именно я была настолько глупа, что взвалила на себя всю эту непосильную тяжесть, но мне так легко теперь без всех этих врачей, оправданий перед родителями, бывших девушек, обвинений себя в безденежьи, скуке, бесчувственности, неудачах. Мне так легко не тащить на себе всё это, что я даже не уверена, захочется ли мне ещё раз взвалить всё это на себя когда-либо.
На самом деле я гораздо более растеряна сейчас, чем мне хотелось бы. Мне хотелось бы большей целостности и определённых стремлений, но пока что я только выметаю из дома мусор и радуюсь февральскому солнцу. Самой большой проблемой оказалось полное отсутствие кого-либо рядом в это странное время. Но я справлюсь. Хорошо бы, чтобы еще погода больше не портилась до самой весны.

Время - туманная субстанция. Не зависит от массы и скорости и не имеет постоянства. Переменная величина. Единственное, от чего зависит время - это, как ни странно, время. День недели или отрезок суток. Например, во вторник время почти не движется, его, кажется, можно руками трогать, разгребать с трудом, а субботнее утро, самое лучшее, что может случиться с человеком, пролетает со скоростью локомотива. Хотя эта закономерность - это лишь малая толика моих проблем с этим самым временем. Помимо своего стремительного ускорения к концу недели, оно вообще не имеет постоянства, оно одновременно тянется, как резина, и летит неудержимо. Коллеги обижаются, что я здороваюсь с ними по несколько раз на дню. Они думают, это от недостатка уважения и концентрации. Ах, знали бы они, что я, в своем клочковатом мире без полюсов, с утра до обеда успеваею прожить недели, похоронить город под снегом, сплясать в свете фонарей, высушить солнцем улицы и вернуться в свой кабинет. Кажется, я схожу с ума.
Понятие счастья свелось к тому, чтобы случайно проснуться за час до будильника, и счастливой заснуть снова, еще на часик. Три часа безудержного сна каждый день не спасают меня от чудовищного переутомления, даже 8 не спасло бы. Я знаю, что мне нужно. Передышка. Несколько недель прожить, просыпаясь, когда уже светло, выходить на светлые улицы, начинать день с приготовления блинчиков с медом. Блинчики и мед таких золотисто-тёплых оттенков, мягкие на ощупь и горячие, их можно поставить на обеденный стол рядом с желтоватыми лёгкими занавесками, и они сразу же, одним свои запахом, сделают день таким, каким он должен быть.
Вообще-то, несмотря на наши крымские +15, идеей фикс у всех кругом становится лето, всех заебало месить грязь ногами по мёрзлым обочинам, и постоянная морось, падающая за шиворот, обессиливает наравне с 14-часовым рабочим днём. Потому мы то и дело прерываемся на работе для того, чтобы вздохнуть в сторону окна и сообщить всем вокруг, как хочется в лето и в отпуск. Наши мечты банальны и предсказуемы. Мы представляем себе в первую очередь горячий песок, такой горячий, что по нему можно только бежать, и солнце, выжигающее пряди волос до светлого блонда, и рассыпающее веснушки по носам и плечам. Дальше можжевельник и сосны, горячий запах хвои и мягкий ковёр прошлогодних сосновых иголок. От всего - земли, листьев, сосен, от песка и разноцветных камушков, в полуденном мареве распространяется запах лета. И море, конечно, ласковое и тихое, на его поверхности скачут блики, и приходится щурить глаза и прикрывать их рукой. Там где-то еще обязательно маячат лодочки рыбаков и небольшие яхты. Летние полуденные часы тянутся долго, но не как резина, а как золотистый мед с ложки, сладкие и солёные одновременно. Летними днями все совершенно ясно, нет никаких сомнений ни в чём.
Я стараюсь не думать о летних вечерах, иначе, мне кажется, я сойду с ума в своей размякшей промозглой внесезонной зиме.

И тут уже невыносимо хочется кричать: "Что мне делать с моей жизнью?" Что делать с этой чёртовой жизнью, если я не могу отдавать тепло? Не могу получать тепло, сохранять его? Самую капельку, милиграмм тепла, во мне не задерживается ничего. Во мне его нет, как его генерировать? Еще, наверное, месяц назад мне казалось, что можно любить всё вокруг, если не получается с конкретикой, начинать с малого - деревья там, лунные ночи, что можно любить собак или чужих розовощёких младенцев. Но где мне взять любовь? Сегодня я не могу дать ничего никому. Я простукиваю себя костяшками на звук, и слышу только металлический отголосок и кисловатый привкус, как будто внутри жестяная бочка. Большая, пустая бочка, в которой никогда не зародится ничего прекрасного, новой жизни, чувств, тепла. На её стенках оседают только сигаретная копоть и тёплое выдохшееся пиво, выпитое по вечерам в тёмном душном баре, лишь бы не идти домой. Не ясно, куда её рассосать, она не пролезает в горло и не выходит через поры, она торчит там, и ни повернуться, ни наклониться, ни уснуть от металлического скрежета. Мама показывает мне журналы с вязанными пинетками и смотрит такими глазами, что мои внутренности начинают ржаветь и покрываться солёной испариной, а я хуёвая дочь, плохая жена и непутёвый работник, вся кособокая и криворукая, даже машину не могу научиться водить, а попробуй не быть такой, когда внутри такая махина. Питер такой прекрасный, что хотелось плакать и никогда не уходить, вглядываться в лица и замёрзшее море. А здесь, дома, всё по прежнему, всё уныло и отчаянно, здесь понедельники и нерасчищенные улицы, и налипший на деревьях грязный, сбившийся в комья снег. Я, перевязавшись календарём, как динамитом, ждала, что новогодняя ночь принесёт что-то новое. Глупости, так никогда не бывает,я знаю и знала это всегда. Почему я ничего не чувствую? Почему я ничего не чувствую! И как мне прекратить быть за это бесконечно, постоянно виноватой, виноватой, виноватой...

Главное в этом деле - справляться с сумерками. Раз за разом, когда начинает синеть за окном, нужно девать себя куда-то, звонить кому-то, спешить к кому-то, лишь бы не оставаться одной, лишь бы иллюзия, что кому-то нужно и ничто не проходит мимо. Помню прекрасно: мне 13, я заканчиваю 9 класс, летний вечер, завтра экзамен по биологии. Биологии я не знаю и не понимаю, как можно в ней разбираться. Я честно пытаюсь вникнуть в текст очередного билета, а за окном синий вечер разливается, и я глотаю слёзы от того, что хочу уйти сейчас из дома туда, но биология же, и я всё равно буду отвечать плохо, несмотря ни на что. Или вот, летняя жара, прошлый год. Суббота, и у меня температура, а значит, мы дома на все выходные, но вот начинает опять синеть, и я вскакиваю, запихиваю какие-то вещи в рюкзак и - в троллейбус до гор.
Благодаря Максу я тоже теперь представляю нас всех огнями в океане. Когда я думаю об этом, мне представляется поезд, рассекающий носом ночь где-то в самом центре Сибири, на Транссибирской магистрали, я вижу его с высоты птичьего полёта, вокруг лес и, наверное, занесённые снегом ели, и от снега всё синее, и только желтым горят окна этого экспресса, и там внутри бъётся чьё-то в такт постукиванию колёс.
Я случайно нашла самый питерский жж во всём мире, и читаю http://poltorazkaja-n.livejournal.com/, захлёбываясь, во время ужина и вместо сна, и утром в душе, закинув уже одну ногу в ванну, согнувшись над телефоном, водя мокрым пальцем по экрану. Вчера вечером я боялась, что он внезапно закончится, а у меня еще три недели до питерского поезда. Так и случилось.
А я пока вся в дорожных знаках и разметках, особенно по вечерам, когда добираюсь наконец домой через промокший и размякший город, где листья втоптаны в асфальт, и такое правильное слово для этого - "межсезонье". Жёлтые прерывистые шириной 10 см и двойные сплошные, мне нравится. Я снова учусь, смотрю сериалы на английском, у них у всех такие смешные голоса и интонации, и пытаюсь поменьше есть после возвращения домой, чтобы суметь уместить еще одни шерстяные колготки под штанами, если в Питере действительно так холодно, как рассказывают, но у меня плохо получаются, я успеваю чертовски проголодаться за 24 часа. Тут меня посещает наверное верная мысль, о том, что нужно носить на работу котлеты и салатики, а также мыслить позитивно. Я слышала, теперь не модно рефлексировать, мы слишком взрослые для этого, а нужно хотеть детей или хотя бы трахаться с кем-нибудь в тёмных квартирах бесконечными вечерами и лежать рядом, и надеяться, что вот, наконец-то это оно, оно, не упущу ни за что, главное - не жаловаться, а молча уезжать утром на автобусе. Но я не хочу признаваться никому, даже себе, в том, что уже давно ничего не чувствую ни к кому и ни о чём. Я бы страдала от любви этой зимой, таким забытым чувством ожидания сообщения или звонка, и выбегала бы без шапки в снегопад, чтобы бежать через город туда, где.
Но на деле я страдаю от ее полного отсутствия, от безвоздушного пространства за рёбрами. Да и бежать в этом городе, скажем прямо, некуда.

Я опять не успеваю за временем, и это становится постоянным состоянием. Мы купаемся в тёплом море и загораем, сидя на любимом обрыве, и когда я ухожу с песчаного пляжа, держа сандалии в руке, мне кажется, что это конец августа, и нужно уже готовиться к школе, покупать тетрадки и пенал, это навязчивое ощущение начала школьного года не отпускает меня даже спустя столько лет. А на самом деле середина октября, и во всех приличных странах уже начинают готовиться к рождеству.
Наше затянувшееся лето начинает тихонько сходить на нет, и уже не совсем понятно самим, чего же хочется на самом деле - бесконечного продолжения солнца и закатов, и солёных брызг под босыми ногами, или закутаться уже наконец в мягкие свитера и ботинки, и печь печенье, и носить его на работу в сумке, обернувшись шарфом в три оборота.
За всю свою жизнь на первом этаже я никогда не думала о таких вещах, как, например, существуют ли рассветы за слоем тяжелых туч, где-нибудь в тысяче метров над уровнем моря или далеко на востоке? Но теперь, просыпаясь каждое утро и выходя на кухню ставить чайник, я вижу красную полосу на горизонте, и думаю, что рассвет на самом деле существует, просто его завесили, застегнули на молнию, скрыли. Как-то так представляется мне моё лето сейчас - оно никуда не делось, не закончилось, его просто прикрыли от меня, застегнули тучами, и теперь оно будет прятаться там. Это, наверное, как люди ощущают возраст - никто не считает себя 50-летним, все просто 17-летние дети, застрявшие в отяжелевших телах. Так же и я - кутаюсь в куртку и ускоряю шаг сквозь утренний туман, и удивляюсь, что по ночам так холодно - ведь лето должно быть совсем другим.

Чай с корицей называется "Рождественская тайна". Печенье никак не называется, только лежит в прозрачном пакетике на столе. В общем-то, это всё, что происходит со мной. Даже формулировка "сегодня ничего не произошло" не отражает всей бессодержательности времени. Такая формулировка подразумевает, что бывают дни, когда что-то происходит. Я же должна, по идее, каждый день писать в твиттер "Ничего не происходит". Но я не из тех, кто любит повторения, поэтому я ничего туда не пишу, а грызу печенье с изюмом и запиваю его чаем.
Вопрос дня: если я разучилась писать и читать без внутреннего передёргивания о "лучиках в его глазах" - значит ли это, что я разучилась любить?

Самое честное время. Время вкусного кофе и пряников, в котором обязательно должна быть дощатая терраса, на которой солнечные лучи плясали бы, пробиваясь сквозь желтеющие листья с порывами ветра. Я совсем не представляю, о чём нынче пишут стихи, но они пляшут во мне, какие-то деревянные, угловатые, ещё чуть-чуть - и я уступлю.
Пока солнце светит в моё подвальное окошко, хочется вымести весь хлам из дома, разорваться наконец с прошлым, которое до сих пор не отпускает, вместе с настоящим, которое засасывает своей апатией и бессмысленностью, которое тоже уже почти прошлое, но вяжет, и вязкостью своей доводит до внутреннего визга. Солнце светит в окна синих троллейбусов, катающихся по кругу, и я размышляю о том, насколько же все-все люди несчастливые, и никого это не беспокоит. В какой момент нас перестаёт беспокоить то, что мы не счастливы?
Открывать окна, чтобы воздух влетал в комнаты, выносил всё, что застоялось там за многие месяцы и покрылось пылью. Идти в горы, наблюдать, как огромные и прекрасные птицы взлетают над обрывом и играют ветром, и дышать воздухом, трогать его, ощущать его прозрачную, невесомую массу, которая колышется и чуть дрожит, и от этого чуть дрожит в солнечной дымке море на горизонте. Быть чем-то. Кем-то. Наконец стать.

Очень тяжело писать. Почти со скрипом, по многим причинам. Очевидно, что я давно уже выросла из этого места, которое изначально было сосредоточением подростковых комплексов, подумать только - 6 лет назад, но я все никак не могу найти какое-то другое, которое смогло бы стать для меня комфортным. В моей жизни происходят уже совсем другие истории, в ней нет любви или жажды любви, нет уверенности в том, что мне нужно, нет стремлений. Я старая-старая тётка, у которой всё хорошее уже случилось, и больше уже не будет. Я пытаюсь схватить за хвост уходящую юность, но её уже нет и так, она растворилась, а я даже не заметила, когда это случилось. У меня нет ни сантиметра личного пространства и я не могу делать то, что хочу, а делать то, что я не хочу, я тоже не хочу, поэтому вся моя жизнь заполнена липким бездействием, засасывающим и затягивающим всё глубже. У меня нет поддержки. Ни в чём, ни от кого. Все друзья куда-то делись, стали взрослеть как-то по-своему, и даже лучшие и ближайшие из них в один прекрасный момент перестали звонить и отвечать на звонки. Не с кем поговорить, не с кем напиться от души, не с кем сходить в кино и поход. В субботу мне исполнится 23, и я не знаю, как искать новых друзей в таком возрасте. Больше нет песочниц и горок, на которых можно просто подойти к понравившейся девочке с косичками и сказать "Привет, меня зовут Света", и кататься с горки вместе. Больше нет школы, где можно было подружиться с помощью списывания или драки. Я не знаю, как это делать. Неужели нет ни одного 23-25 летнего человека, которому все еще интересно жить самостоятельно, что-то делать, чем-то занимать свои вечера? Неужели единственный шанс почувствовать себя живой - это найти себе 17-летних друзей-дебилов, ворующих по пьяни дорожные знаки, и чувствовать себя среди них старой занудой? У нас нет церковных клубов, обществ домовладельцев, клубов настольных игр, групп любителей поэзии. Все социальные связи порваны. Самое время начинать рожать детей и жить ими, их интересами, песочницами и горками, и школьными драками. Взять ипотеку, привязать себя на всю оставшуюся жизнь к квартире, которая даже не твоя, к городу, в котором душно, и работе, которая какая бы то ни было, но доложна быть, иначе все придётся начинать сначала. Взять кредит на машину, и ездить на работу и с работы, и раз в году - на море, на 10 дней в пансионат в Евпаторию, всем вместе, с давно уже нелюбимым мужем и двумя детьми, и все эти 10 дней ругаться и бесить друг друга. Неужели это всё?

А инстаграм утверждает, что лето не проёбано.

За мной по пятам бродит осень, и это совсем не потому, что июль перевалил за середину. Просто всё раз за разом происходит всё быстрее - не успеваешь оглянуться. Так много вопросов возникает, и внезапно такие странные вещи начинают волновать, а ответов - как обычно, ни одного. Листья летят и оседают на капотах машин по утрам, и наверное, это потому что "в этом году такое жаркое лето", но даже этого не замечаешь почти, потому что сидишь день за днем в своем вентилируемом и кондиционируемом офисе, а лето - оно где-то там, за этими стенами, где дельфины подплывают к берегам и морские светлячки неторопливо дрейфуют в воде, пульсируя светом от прикосновений босых ног. Мир огромен, огромен и прекрасен, как летняя ночь, в которой звезды и млечный путь через все небо. Как-то совсем хочется в Питер, отмерять шагами брусчатку, послушать ветер над Невой, встретить рассвет. Мир больше даже, чем наша жизнь, и это печально.

Лето так долго не начиналось совсем и особенно - внутри, что в какой-то момент даже стало тревожно: а что, если и это теперь проходит мимо? А что остается, если не лето? Разве что привязанность к местам, а точнее - к одному месту, где ржавые скалы и сосны уходят корнями прямо в море, и хриплые крики чаек по утрам, и розовые закаты. Совсем окончательно стало понятно, что именно там мое сердце. Там, где можно сидеть в тени под деревом и смотреть на блестящие круглые спины дельфинов, прыгающих в воде, и разномастные лодочки, рассыпанные по морю до самого горизонта. Утром вода порзрачная, а на горизонте появляется ярко-синяя кромка, и все заполняет свет, фактурный, бьющий лучами через углубления в скалах, и все становится объемным, рыжевато-теплым, и тут нужно хватать фотоаппарат и бежать на пляж, рисовать свои картинки - камушки и ракушки, и белая неторопливая пена, лижущая пятки, и непередаваемый запах соли, водорослей и почему-то арбузов. Этот волшебный свет делает то, что не могли сделать все будильники мира - он заставляет меня вскакивать по утрам и идти фотографировать. Тени и крикливые чайки пропадают к обеду, и над морем виснет прозрачная дымка, смазывающая дальние мысы, а к вечеру все возвращается, и закаты там всегда почти малиновые, и ржавые скалы всегда отвечают им, и именно там, на закате, заканчивается мир, вдруг обрывается вникуда, а потом, после недолгого мига полной и абсолютной тишины в небо высыпаются мигающие звезды, такие близкие и яркие, и костры по берегам зажигаются один за одним, и где-то неподалеку затягивают песню, она слышна, но не забивает мысли, а только дополняет шепот цикад и волн в тот момент, когда перед тобой открывается вся глубина космоса, времени и пространства, и ты сидишь над обрывом, ошеломленный этой легкостью огромного мира, который двигается в такт шелестящему прибою.
Лето - это не время года, не температура воздуха и не цвет деревьев.
Лето - это когда я приезжаю туда и все начинается.

На самом-то деле я один из тех уныльцев, у которых никогда не бывае все достаточно хорошо, и, что самое главное - достаточно долго. Мое счастье рождается из внезапных и необъяснимых мелочей, цветущих абрикосов, дельфинов и трех удачных фотографий моря на Мир, и исчезает так же стремительно. Завтра, или через неделю, с тем же успехом все эти цветочки и сарафаны будут мучить меня ностальгией и осознанием проёбанных надежд юности. Мне очень хочется двигаться вперед в каком-то абстрактном и метафизическом смысле, но помимо мешающей этому устаканенности жизни есть еще непомерная тяжесть того, что я по собственной дурости на себя взвалила в свои 21 и теперь должна тащить "за себя и за того парня".
Вообще-то я это все к тому, что сегодня - именно такой день, когда летнее платье и утренняя прогулка на свежем воздухе делают меня счастливой, влюбленной в весну и немножко - в себя, а через две недели я буду фотографировать солнечные блики в Сене (ттт), и только потом, после этого, сяду и решу, что же делать дальше.

Я прихожу на работу каждое утро и решаю, какая музыка сегодня будет сопровождать наши потуги привести окружающую суету в хоть какое-то подобие логичной и обоснованной последовательности. На самом деле, я занимаюсь этим еще утром, по пути, на котором снег и лед совсем недавно сменились пылью и скоро появится первая зелень. Сегодня в наших колонках альбом "Into" The Rasmus, подумать только, 2004 год, а и в правду же, семь лет прошло с тех пор, как трое суток крутились в ушах эти песни, и весна расцветала стремительно, как распускаются цветы в ускоренной съемке - в один миг, и внезапно я, пятнадцатилетняя, узнала, насколько велик мир, насколько бескрайними могут быть степи, высокими деревья и широкими реки. В каждой моей весне теперь немножко той, это самое правильное, что можно сделать в апреле - собрать немного вещей и рвануть из своего маленького уютного закутка туда, где земля большая, и небо большое, и еще черт знает что, и облака, и даже сердце, кажется, становится больше.

Так долгожданно и так внезапно началась она, затопила солнцем усталые мертвые улицы, первыми подснежниками и одним только ей свойственным запахом весенних вечеров, и открылось сразу же, мигом, дремавшее внутри, как будто покров с неба сдернули, а там звезды, и морские ритмично шуршащие галькой ночи, и холодные брызги на загорелую кожу, и пыльные дороги куда-то. Как будто весь космос открылся вот так, за раз, со всеми своими световыми годами вглубь, и в ширь, световыми веками, живущими только лишь ради вот этого чувства, что все еще впереди, что немыслимое наше путешествие в глубь вселенной только начинается, и сколько там неизвестного и волшебного - никому не дано сказать сейчас.

Предпраздничная рабочая суббота оказалась удивительно замечательной. Может быть, из-за того, что после совсем дурацкой недели удалось по-настоящему добротно выспаться, или оттого, что опять навалило снега, красивого, белого, пушистого, а муж убежал утром на вождение, оставив в квартире слабый остаток запаха одеколона, и можно было просыпаться в нем медленно и лениво, глядя, как за окном метет стеной, и небо такое снежное. А еще потому, что на Москольце на фоне нетоптанных сугробов выстроились в ряд машины, забитые до верху волшебными весенними нарциссами и фрезиями, и дядечки неопределенных национальностей торгуют ими прямо на обочинах, и как-то празднично становится, хочется пирожных и тюльпанов, и уехать куда-нибудь, или не уезжать, а сидеть в своем родном офисе и писать прочувствованные посты в лирушечку, не работу работать же, право слово, в такую прекрасную субботу.

Каждое утро, топая на работу, я размышляю о том, что, похоже, уже и не помню, как выглядит солнце в этом городе, и думаю, что если идти сквозь эту холодную влажность достаточно долго, можно прийти в первое января две тысячи десятого в Керчь, где все было точь-в-точь, только пьяно и весело, и как-то очень уютно внутри маленьких кафешек и кухонь. Мне хотелось бы очутиться там снова с самого начала, с вечера тридцать первого, оказаться в автобусе с гитарой в руках и вином в рюкзаке, и пробыть аж до самого сочельника, выпив и выпев всё, бесплотной, легкой и бесприютной.
2012-й для меня так и не начался, то есть новогодняя ночь случилась, но это все должно быть чем-то большим, с обязательным рождественским снегом, таким белым и непривычным, искрящимся в утреннем солнце, и таким же обязательным морем, свинцовым, темным и неповоротливым. С фонарями и мокрой плиткой на мостовых. Без снега период вхождения в новый год для меня не окончен, Рождества как будто и не было. Я так долго создавала себе новогоднее волшебство, чтобы потом сидеть дома и ждать звонка с работы, и не мочь себя деть куда-то, где будет так, чтобы нараспашку.
Моя территория комфорта сузилась до размеров нашей крохотной квартирки, когда в ней никого нет. Я учусь печь печенье и варить супы для того, чтобы создать себе уют, но у меня не всегда получается. Мне грустно без друзей, без Керчи и манчкина по вечерам, и сизого дыма в Суслике, без преферанса с утра до вечера, разговоров обо всем на свете и бессонных ночей в чужих квартирах. Меня заковало в какую-то жесткую корку, которую я не могу прорвать, чтобы вернуться к себе той, прежней. Прекрасное время было, когда самым большим страхом была сессия дважды в год.

У меня тут такие внезапно чудесные праздники, каких никогда не было и о которых только мечталось год за годом. У нас весь дом в лампочках, елка, игрушки и печенье с корицей. И на улицах пока что снег, а там, куда мы отправляемся встречать новый год - он, надеюсь, продержится и до конца недели. У нас будут горы, звезды и черная-черная ночь, и ветер, и где-нибудь внизу обязательно - салюты, а внутри настоящего деревянного сруба - шампанское и обязательно песни. Нужно только запастись оставшимися подарками и ничего не забыть. Я сейчас не хочу думать о том, каким будет год, и о том, каким был прошлый, я только хочу теплого желтого света внутри окошек, и снежной ночи снаружи, ну и нас, конечно, в этой ночи.
тыц

В нашем доме горят лампочки, висят гирлянды из елочек и ждут своего часа игрушки и дождик. Это мой самый первый новый год, когда я могу сама выбрать то, как он будет выглядеть. И пусть у нас в общем-то некуда ставить елку, и лучше было бы, чтобы половина хозяйских вещей исчезла из квартиры, включая огромный бессмысленный телевизор и шкаф, но это же наш дом, в нем наши фотографии, наша черепашка и мои плюшевые пингвины. Очень сложно было все эти месяцы, с каждым днем взрослеть, меняться, пытаться понять, что делать дальше, если теперь меня всегда - вдвое больше. Нам всегда нужно два билета, две порции и два места в автобусе, и вдвое сложнее думать и планировать, чтобы все-все учесть. Слишком много всего случилось. Мне временами хочется стать европейским студентом-философом, ходить на митинги и путешествовать из города в город.
Мне хочется снега до чертиков.
Сложно быть всегда откровенной, и часто не получается открываться совсем, без остатка. Я успокаиваю себя тем, что у меня еще есть время определиться с собой, но ведь нас теперь двое, и всегда нужно помнить об этом. Наверное, мое время для категоричных ответов и жирных точек еще не пришло. Рано или поздно оно придет, и я стану спокойной и счастливой, и буду самой лучшей женой и мамой, потому что буду знать, что все происходит правильно. А пока что ветер странствий и перемен продолжает блуждать в моей голове, а значит, мой путь еще не завершен, значит, я еще иду туда, где все будет.