Каждое утро, топая на работу, я размышляю о том, что, похоже, уже и не помню, как выглядит солнце в этом городе, и думаю, что если идти сквозь эту холодную влажность достаточно долго, можно прийти в первое января две тысячи десятого в Керчь, где все было точь-в-точь, только пьяно и весело, и как-то очень уютно внутри маленьких кафешек и кухонь. Мне хотелось бы очутиться там снова с самого начала, с вечера тридцать первого, оказаться в автобусе с гитарой в руках и вином в рюкзаке, и пробыть аж до самого сочельника, выпив и выпев всё, бесплотной, легкой и бесприютной.
2012-й для меня так и не начался, то есть новогодняя ночь случилась, но это все должно быть чем-то большим, с обязательным рождественским снегом, таким белым и непривычным, искрящимся в утреннем солнце, и таким же обязательным морем, свинцовым, темным и неповоротливым. С фонарями и мокрой плиткой на мостовых. Без снега период вхождения в новый год для меня не окончен, Рождества как будто и не было. Я так долго создавала себе новогоднее волшебство, чтобы потом сидеть дома и ждать звонка с работы, и не мочь себя деть куда-то, где будет так, чтобы нараспашку.
Моя территория комфорта сузилась до размеров нашей крохотной квартирки, когда в ней никого нет. Я учусь печь печенье и варить супы для того, чтобы создать себе уют, но у меня не всегда получается. Мне грустно без друзей, без Керчи и манчкина по вечерам, и сизого дыма в Суслике, без преферанса с утра до вечера, разговоров обо всем на свете и бессонных ночей в чужих квартирах. Меня заковало в какую-то жесткую корку, которую я не могу прорвать, чтобы вернуться к себе той, прежней. Прекрасное время было, когда самым большим страхом была сессия дважды в год.