кого-то из нас убивает похмелье,
и в каждой субботе уже понедельник
нанизан как бисер на ржавую леску,
что треплет рассветом вуаль занавески.
кого-то сожрали бетонные джунгли,
и каждый рассвет до лихого полудня
сгорает как спичка в коробке рутины,
мы - чертовы мухи в большой паутине
разбитых дорог и седых тротуаров.
Ловцы своих снов из узоров кошмаров,
где сети ползут в небесах словно змеи,
а мы на земле, ведь летать не умеем.
Касаемся неба дрожащей ладонью,
где ветер летает, хмельной и бездомный,
и тучи, размером с туманное море,
несут в себе дождь и обрывки историй.
А здесь только город в ботинках асфальта,
и мы в нем - студенты, что сели за парты
и учатся жить, и любить, и смеяться,
на стеклах кредитов, болезней, инфляций,
застрявшие в пробках и офисных бланках,
с циничным смешком и дерьмовой осанкой,
читавшие Блока и стены в трущобах
и так с колыбели до самого гроба.
Мы просто шагаем по рельсам трамвая,
Где все остановки от ада до рая
Набиты делами, людьми и квартплатой,
но если смеемся, иного не надо.

(c) Дикон Шерола (Deacon)

если начать с начала,
никто не знает, с чего начать.
сменить кроссовки на самом старте?
а, может, сразу — отца и мать?
найти район, где спокойно спится —
никто не бьет во дворе фонарь?
оставить школу с клеймом изгоя,
уйдя в другую, где ты — главарь?
закончить ВУЗ?
или, к черту, бросить?
а, может, проще — купить диплом?
пять дней в неделю сидеть в конторе
и ждать зарплату: «пришло? пришло?»
а, может, делом своим заняться?
рискнуть по полной: как есть, так есть?
отметить в небе какой-то лучик,
схватить стремянку и, молча, лезть?

послушай,
если начать с начала,
никто не знает, с чего начать.
тебе не скажут: отсюда надо!
вернись-ка этак годков на пять,
исправь вот здесь, поверни направо,
пришей заплатку, закрой свой рот…

оставь вчерашнее там,
в начале,
а здесь, сегодня,
смотри вперед.

пихать в рюкзак кирпичи ошибок?
ты это можешь — кирпич в руке.
однако быстро бежит не сильный,
а тот, кто движется налегке.
жалеть о чем-то уже нет смысла —
дешевле прошлого только смерть.
отсчет пошел с этой самой строчки.
не бойся.
действуй.
меняйся.
верь.





(c) Deacon

Мне говорили, этот город - обычный ящик для людей: мешки с костями ходят в офис, ночами делают детей, «творят» засаленной купюрой, глотают всё, что им дают, а те, кто жили здесь когда-то, давно нашли другой приют.

Здесь раньше видели «иное», следы магических существ. Добро сияло, зло чернело, и было близко до небес. Драконьи скалы, храмы магов, деревья, жившие века - всё это сгинуло однажды в плену людского кулака.

Мне говорили, были башни – не те высотки из стекла, а замки, впившиеся в тучи, и дождь звонил в колокола, сиял витраж в янтарном солнце, жар-птица пела у ручья. Но вскоре город изменился, приняв обличье палача.

Мне говорили, невозможно, не возвратить ушедший мир. Те дни остались только в книгах в обложках крохотных квартир. А я... наверное, безумец: вчера мне встретился колдун, создавший мир в своем альбоме всего за несколько секунд.

В метро, забитом до предела, в визгливом шуме поездов, со мной столкнулся падший ангел, уже разрушено-пустой, звонил кому-то, тощий, нервный - следы от игл, пот и дрожь. Ему ответил некий демон: «достанешь деньги – заберешь!»

В кофейне, вечно-суетливой, с утра я слышал про пожар, мол, ночью вспыхнула хрущевка, домишко был убог и стар, божки там вечно продавались, ремонт сливался в никуда. Но мертвых нет, ведь некий ангел вернулся, чтоб спасти кота.

Мне говорят, чудес не стало, а я их видел сотни раз:
в метро, в аптеках, в магазинах. Они лишь обратились в нас.





(c) Дикон Шерола (Deacon)

Сказать бы себе, обернувшись на юность, что жизнь – это просто: бери и живи. Не нужно искать безупречное счастье, сгорать от ревнивой и жгучей любви, придумывать людям мотивы их действий, оправдывать шрамы от брошенных фраз. Ведь с истинно близким легко и понятно - ни монстров, ни страхов, но он тебя спас.

Сказать бы, что счастье не может быть вечным – не верь в этот лживый цветной эталон. Наш век не приемлет признаний ошибок, что где-то сломался и был побежден. Но часто за смехом скрываются слезы, под лейблами - раны, за песнями – вой. Нормально грустить, ошибаться и падать. Важнее вставать и расти над собой.

Сказать бы, что дом – не коробка, где вырос, а место, где сердце находит уют. Река не способна похвастаться крышей, но, может, есть мост, на котором нас ждут. Ярчайшие окна – глаза твоих близких, важнейшие метры – шаги до вершин, а самые лучшие вещи – не вещи, а то, что положишь на полку души.

(с) Дикон Шерола (Deacon)

Все мы ломались. Сейчас или в прошлом.
Всех предавали, бросали и жгли.
Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли.
В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.

Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря.
Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям.
Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.

Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут.
Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут.
Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.
Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать.

Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.

Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм.
Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.






(с) Deacon

хочешь про монстров? тогда послушай.
в мире немало легенд про зло.
монстры, что в них, не воруют души.
нет у них морд и копыт козлов.
нет алых крыльев, смердящих серой,
нет ни котлов, ни горящих вил.
истинный монстр не спит в пещере
и не тревожит в озерах ил.

много легенд, только монстров больше.
если захочешь, найдешь сейчас.
где бы ты ни был – в Канаде, в Польше,
бродят они, облачившись в нас.
как же сражаться? молитвой в келье?
главное, помнить, бросаясь в храм:
монстр не ждет под твоей постелью,
монстр лежит на постели сам.



(с) Дикон Шерола / Deacon

А жизнь — это сумка, ну, может, рюкзак, смотря с чем удобней шагать по дороге.
Кому-то охота катить чемодан, кому-то кармана хватает в итоге.
Вначале, как нищий, идешь налегке, успев затолкать в свою сумку лишь веру,
Но с каждой минутой нести тяжелей - добавится всё, и успех, и потери.

Встречаешь в дороге таких же бродяг, хватаешь их мысли, советы, упрёки.
И каждый стремится хвалить свой багаж: смотри, как хорош, и завидуй, убогий.
Один приукрасит, что носит алмаз, другой причитает, как тяжко с рубином,
И ты понимаешь, что хуже других, а в сумке твоей — лишь озёрная глина.

Но если научишься слушать себя, следить за своей, пусть потрепанной, сумкой,
Ее заполнять не вещами — добром, улыбкой, надеждой, хорошим поступком,
Хранить в этой сумке картины, стихи, мелодии, танцы, рассказы, идеи,
То будет не стыдно оставить ее, когда твои руки ослабнут, старея.

(с) Дикон Шерола / Deacon

Так много ушло, чтобы стало понятно,
что важно, а что - пустота,
одно растворяется в мыле как пятна,
и снова рубашка чиста,
другое насквозь прожигает как уголь,
оставив лишь дыры и тьму,
и хочешь забиться в какой-нибудь угол -
не дамся теперь никому.

Пытаешься жить из последних силенок,
и все даже думают - ах!
Лишь чертово сердце как глупый ребенок,
что вечно сидит в синяках -
ударит одних и само разобьётся,
споткнется - колени в крови,
и ты себе шепчешь: да ладно, уймётся,
забей и давай не реви.

Потом всё проходит и думаешь: "Боже,
неужто могло так болеть?"
И все эти шрамы - твой почерк на коже,
ты сам ведь держал свою плеть,
ты сам отмерял себе силу ударов,
цепляясь за то, чего нет,
забыв, что за самым тяжелым кошмаром -
всегда самый яркий рассвет.

(с) Deacon / Дикон Шерола

Город черным пятном на карте
То ли вырезан, то ли выжжен.
Кверху тянутся башни зданий,
В синий омут вонзая крыши.
Льются в венах дорог машины,
Пульс теряя в полосках зебр.
Каждый знает, куда он мчится,
Пусть он там и ни разу не был.

Некий улей без пчел и меда
Пышет дымом, жарой и летом.
Вздох таится в оправе ребер,
Шаг звенит на камнях монетой.
Люди тащат в руках усталость,
Чтобы рухнуть в черте заката -
Каждый день бесконечно долог.
Каждый вечер безумно краток.

Ночь прикажет лежать в загоне,
Утро гонит вперед, как выстрел.
«Так у всех!» - обещают массы.
«Ты как все!» - повторяют мысли.
Мозг, покорный чужой диктовке,
Не рискует зажечь светильник.
Ну и что, что сидишь в потемках -
Хоть и плохо, зато стабильно!

Может, там, на краю вселенной,
Сердце бьется в другой системе?
Здесь же бьется мешок сомнений -
В каждом стуке хохочет демон...

Будь как все:
Не сходи с дороги!
Не рискуй!
Не твори!
Не пробуй!
А мечту ты получишь.
Позже.
В деревянной шкатулке гроба.






(c) Deacon

А, казалось, наелся по самые гланды – жизнь учила, трепала, бросала в овраг,
Разбивала о камни, топила, сжигала, загоняла под кожу обиды и мрак.
Я плутал в темноте, спотыкался и падал, обращался и к Богу, и к своре чертей,
Но затем почему-то опять поднимался и шагал наугад к неизвестной черте.

Утешал себя тем, что с годами умнею, и давал себе клятвы – не верить другим.
Большинство моих ссадин оставили люди, и забавней всего, что отнюдь не враги.
Эти люди гостили во мне, словно в доме, ведь я сам их впустил, как радушная мать,
И они поселились, забравшись под ребра, а затем для удобства решили сломать.

Я пытался сбежать, возвести себе крепость, обнести себя рвом и закрыться навек,
В мире столько легенд об уродливых монстрах, но меня каждый раз убивал человек.
А смешнее всего… то, что жизнь продолжалась, и швыряла, как щепку, и била о брег,
Чтобы после, очнувшись, я вдруг обнаружил, что спасал меня… ангел? Да нет, человек.

И сейчас я сижу, нахлебавшись ошибок, переломанный, мрачный… Слежу за тобой,
Как, надев мою майку, готовишь нам кофе, как смеешься и даришь забытый покой,
Как ноябрьский дождь повторяет твой шепот, как иголки часов замедляют свой шаг…
И страшнее всего, ты стучишься мне в сердце...
Только мне по привычке мерещится враг.







(с) Дикон Шерола / Deacon

Все мы ломались. Сейчас или в прошлом. Всех предавали, бросали и жгли. Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли. В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.

Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря. Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям. Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.

Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут. Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут. Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.

Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать. Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.

Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм. Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.






(c) Дикон Шерола / Deacon

А потом оказалось, что дело не в новых ботинках, не в чужих городах, что горят миллионами пятен, не в разученных фразах, что скажешь всегда без запинки, и не в мягкой улыбке, чтоб каждому мил и понятен.

Оказалось, что любят не должность, которой гордишься, не охапку дипломов с рисунком серьезной печати, любят тех, с кем не чувствуешь камень, как будто ты лишний, с кем легко и в горах, или просто валяясь в кровати.

Оказалось, что любят свободных и чуточку колких, чтобы принципы были, и смелость держаться за солнце, непродажных как небо, что в ночь рассыпает осколки, и таких, кто негромко, но все же в беде отзовется.

Оказалось, что любят не только святых или добрых, или приторно сладких, в которых ни капли полыни. Любят тех, кто согреет и пустит в ненастье под ребра, несмотря на метель в остывающем сердце-камине.








(c) Дикон Шерола / Deacon

Чтоб прожить эту жизнь, не лишившись рассудка,
для кого-то святым, для кого-то ублюдком,
для кого-то примером, не факт, что хорошим,
для кого-то - обычным бесцветным прохожим,
стоит помнить, что жизнь начертила границы,
и не стоит ломаться во имя синицы,
и рыдать, что журавль не всегда на ладони.
Нужно просто идти, не согнувшись в поклоне,
а, смеясь, что рассвет заглянул в твою яму,
несмотря на кредиты, долги, килограммы,
твоих новых и бывших, мосты и причалы...
Если даже рассвет начинает сначала,
значит, стоит и нам, столь дурным и нелепым.
Значит, стоит и нам поучиться у неба.







(с) Дикон Шерола / Deacon

Мы не знаем, что будет завтра, но, конечно, мы строим планы. Будто солнце вспорхнет на крышу, будто вновь зацветут каштаны, будто скоро найдем минуту, чтобы быстро заехать к близким, будто чудом успеем в небо, даже если летаем низко.

Мы не знаем, что ждет за дверью, но мы верим, что встретим счастье. Как-нибудь, не сейчас, однажды, словно пульс - навсегда в запястьях. Будто жизни с лихвой хватает, чтоб создать и разрушить снова. Будто в толпах людей-игрушек мы успеем найти родного.

Мы не знаем, что будет утром, но мы ставим себе будильник. Будто день завершится ночью, и придется зажечь светильник. Будто раны залечит доктор, даже если кололи словом. Будто фраза из ямы сердца не застрянет в груди другого.

Мы не знаем, что будет после, но рисуем себе маршруты. Мы идем по пятам Иисуса, но за нами - следы Иуды. Мы ведь думаем, можем ранить, и успеем сказать: забудем?
Мы, конечно же, строим планы. Вот такие смешные люди.








(с) Дикон Шерола / Deacon

И вроде бы взрослый, и знаешь как жить,
и есть даже формулы счастья,
и годы сплетаются в мудрость как нить,
что пульсом поёт на запястьях,
вот только упорно сбиваешься с ног,
плутаешь в себе как в тумане,
чтоб после ночами глядеть в потолок,
царапая старые раны.

А в детстве казалось, что станешь взрослеть,
и жизнь будет делаться проще,
ведь ты будешь знать, где расставлена сеть -
найдешь хоть во мраке наощупь.
Но жизнь получилась немного иной,
сложнее игры на планшете:
здесь лечат словами, а бьют тишиной,
а взрослые - все ещё дети.

Здесь монстры другие: болезнь, война,
а яд - в самой лучшей посуде,
у всех наших ран есть свои имена,
что носят знакомые люди.
Здесь страхи, тревоги и чувство вины
все топят в слезах или в виски.
Здесь формулы счастья почти не нужны,
нужны лишь объятия близких.





(с) Deacon

Моя благодарность автору рамочки!

До весны - всего день. Недолго.
Только тянется он полгода
и рожден в ледяных осколках,
что валялись на дне души.
Ими точно нельзя лечиться.
Ими... разве что резать мысли,
имена, города и лица
раньше - близких, теперь чужих.
А в инструкции ведь писали,
что зима как наркоз -
от боли:
и должно омертветь хоть малость
то, что ранило целый год!
Но не сказано, как согреться
на пустой стороне постели
или ночью
от стенок сердца
отскоблить многолетний лед.
И ничто в этот миг не греет –
ни икона, ни сон, ни пламя,
Хоть беги от себя быстрее!
Хоть сожги этот мир дотла!
Километр зимы, как вечность,
для босых и замерзших насквозь,
И невольно у первых встречных
начинаешь просить тепла.
Мне бы ветра под своды крыльев,
чтобы стать на минуту небом,
и, поднявшись над белой пылью,
до границ обыскать весь свет.
Среди знати, богов и нищих
я, быть может, тебя увижу.
И, быть может, ты тоже ищешь,
кто согреет тебя в ответ.




(с) Deacon

когда до весны – столько месяцев снега,
голодных как звери, жестоких как люди,
когда за окном - бесконечная темень,
что на ночь целует и к завтраку будит,
мороз постепенно вонзается в кожу,
проходит сквозь душу осколками стали.
тепла, точно денег в кармане бродяги,
становится мало.
когда у тепла – только донышко кружки
и привкус горчинки зеленого чая,
когда у тепла – лишь престижная бирка
и то, что вязали его не в Китае,
мороз беспрестанно касается сердца,
играет на нервах аккордами грусти,
и в мире, столь ярком, безумном и тесном
становится пусто.
тепла не найти ни в горячей пустыне,
ни выпить из рюмки в отеле Таиланда.
тепло, если рядом находится близкий,
тепло, если маме в больницу не надо.
тепло не заложено в пластик кредитки -
оно создается душой и руками.
тепло – это то,
что, погибнув в метели,
становится нами.





(с) Deacon

Досчитай до пяти и хватайся за небо,
Год уходит под шепот часов.
И пускай в этот раз на вершине ты не был,
В навигаторе – сто адресов.
Под ногами – пути, что вели за мечтами
И рекою впадали в сердца.
Оказалось, что близких не держат годами,
Они сами стоят у крыльца.
Понимаешь, что зло не приходит без света,
И во мраке всегда есть маяк.
Только в страшном бою ты становишься кем-то,
А сомнения – главный твой враг.
В бесконечной возне и погоне за чем-то
Невозможно хоть раз не упасть.
Обмотай свое сердце к чертям изолентой
И учись подниматься, смеясь.
Ты опять упадешь, и еще раз, и снова,
Разобьешься о груды камней.
И пускай этой ночью до боли хреново,
На рассвете...
Ты будешь сильней.





(с) Deacon

кого-то впустить в воскрешенное сердце,
наверное, глупо, наверно, не надо.
а вдруг этот кто-то решит засидеться?
останется с фразой "домой поздновато",
сошлется на то, что не ходит автобус,
засыпало снегом дороги и глобус,
а в мире свирепствуют злые болезни,
и выгнать наружу нельзя и нечестно.

и ты поведешься: "ну пусть остается,
уйдет, как на крышу поднимется солнце,
рассвет растечется как масло на блюде,
помчатся к метро суетливые люди,
откроют киоски и дальше по списку,
проснутся вороны с московской пропиской,
метель усмирится на горке сугроба,
и тем завершится игра в филантропа

но вдруг этот якобы "ждущий рассвета",
найдет сто причин задержаться до лета?
сторгуется слезно хотя бы до мая,
и, как ни проси, всё опять поломает?
а, может, хитрее - начнет без погрома,
поселится в сердце как в собственном доме,
начнет обнимать и готовить вам завтрак,
любить и божиться, что съедет до завтра.

но с ним начинаешь гореть словно хворост,
носить в себе юность, не помня про возраст.
смеяться как небо в июльском полудне,
любить каждый день - выходные и будни,
не видеть часов за дымящимся чаем,
носить не рюкзак, а крыло за плечами,
а спросишь, как звать, ухватив за запястье,
ответит: Никак, но для близкого - Счастье.





(с) Deacon

Почему-то безумно важно изменить города и горы,
докричаться до всей планеты, рассказать, как толково жить.
И так хочется быть чуть выше, побеждать в виртуальных спорах,
где противник - пустой невежа, и по горло увяз во лжи.
Почему-то безумно важно указать на чужие пятна,
отчитать за любой проступок, прямо пальцами тыкать: плох!
Если кто-то немного странный, непохожий, иной, нескладный,
то его - непременно в рамку и судить за малейший вздох.
Почему-то безумно важно донести свой бесценный опыт,
свое мнение, смех, брезгливость до далеких чужих людей.
И от этого чуть забавно, даже больше - досадный хохот:
Можно знать, как спасти планету, но не знать, как прожить свой день.


(с) Deacon

От ударов черствеешь, и это обыденность - первый факт, что найдет подтверждение с возрастом. У привыкших к слезам затуманена видимость, а глаза как костер отсыревшего хвороста.
Постепенно придет, что быть полностью искренним, можно только с собой или с собственным демоном. Мы привыкли бросаться от имени к имени, не жалея на них своих крыльев и времени.
Открываться насквозь - "не убьете, так раните", как отправиться в тир, где стреляют лишь близкие. Постепенно тепло ускользает из памяти,
только зло остается под кожей как призраки.
Это маленький сбой или в нас так заложено, что, лишь веря в добро, возведешь или вырастишь. И пускай ты как храм, до земли уничтоженный, ты способен стоять, если веришь, что выстоишь.




(с) Deacon

- Молчалив или очень заносчив, испортит веселье!
- Рождество – это праздник, в который нельзя быть таким! -
И коллеги гадают, кто первым стучит в его двери.
Он не любит декабрь.
- А, может, не будем? Черт с ним?
- Но нельзя не позвать! На банкет нужно всем коллективом!
- Ну сама и зови!
- Не пойду! Почему сразу я?
- А давайте и-мейлом, с какой-то картинкой красивой?
Ну, как в прошлом году!
- Посылай, раз идея твоя.
Он читает и-мейл и насмешливо смотрит на двери:
Молодцы, пригласили, и молятся, чтоб не пришел.
Снег кружит за окном, и он пишет в ответе: «Спасибо.
Жаль, я занят сегодня. Друзья приглашают за стол!»
- У него есть друзья? – начинают хихикать коллеги.
Но уже через час забывают о нём наконец.
Он ушел незаметно и скрылся под сводами храма.
Взгляд коснулся иконы:
- Минуло столетье, отец!
Я живу по-другому. Молюсь. Помогаю бездомным.
Я пожертвовал денег больнице и детским домам.
У меня живет кот, подобрал его прошлой зимою.
А еще крошки хлеба люблю выносить воробьям.
Я сумел научиться любить это странное солнце,
А еще этот дождь и какой-то нелепый туман.
Только снег не люблю. Этот звук… Как вчера его помню.
Ты мне веришь, отец? Я исправил свой каждый изъян.
Но в ответ – тишина, лишь метель завывает снаружи.
Его губы дрожат.
- Ну, пожалуйста, я ведь другой!
Он сорвался на крик:
- Прекрати! Не могу это слышать…
Этот снег…
Это небо крошится
Опять подо мной!
Он уходит в метель , молча ловит такси и рыдает.
У подъезда шофер тормозит:
- Эй, приехали, друг!
Двадцать пять за проезд и... совет: научись жить как люди.
Если небо крошится, лишь падшие слышат тот звук.







(с) Deacon

скулящее сердце дождем-перламутром,
в тарелке - холодный рассвет.
Так странно встречать незнакомое утро
и есть свой безвкусный омлет.
Разбитые мысли хрустят под ногами,
в осколках - вчерашние дни.
Дурацкое сердце стучится о ребра:
верни же!
верни же!
верни!
Несчастное сердце облезлой дворнягой -
и жалко, и в чем-то смешно.
Безмолвная вьюга белее бумаги
легонько стучится в окно.
Слепые снежинки касаются ветра
как пепел сгорающих дней.
Сегодня - хреново,
сегодня - весь спектр,
но завтра
ты будешь сильней.
нет смысла цепляться за тех, кто за дверью -
они неизбежно уйдут.
Наивному сердцу не хочется верить,
но, знаешь, его осмеют.
Хвататься глазами за чью-либо спину -
как клянчить растаявший снег.
Сжигают мосты? Подливай керосина.
Найдется и твой человек






(с) Deacon

Зимнее утро похоже на сон, если не верить, что больше не спишь.
Где-то внизу затухает фонарь, сгорбившись старцем под взглядами крыш. Призраки снега стучатся в окно, всё еще помня, как злилась метель.
Зимнее утро похоже на сон, если б не мрак и пустая постель.

Раньше, бывало, придет чернота - можно собрать на бумагу в стихи.
Мне помогало стать кем-то другим – кем-то далеким, циничным, лихим.
Черпать чернила из ямы в груди было несложно в чужой скорлупе.
Я так хорош рассуждать о других, что не могу разобраться в себе.

Кто-то прочтет и подумает: «вот! Есть же один, кто увидел всю суть!»
Кто-то, напротив, скривится, что плох, просто умеет слегка всколыхнуть. Может, я лжец, что меняет лицо в страхе увидеть, насколько он пуст,
может, пишу, но не зная о чем, просто слова, у которых нет чувств.

Да, было легче стать кем-то другим – тьма отступала, не в силах узнать. Буквы в кольчугу сплетались как нить: я мог судить, понимать, выбирать. Здесь же, по правде, я сбился с пути, воет зима, безнадегой слепя.
Или я просто дерьмовый мудрец, если не знаю, как жить без тебя.






(с) Deacon

Послушай шепот декабря.
Закрой глаза, и ты услышишь...
Услышишь, как кружит метель
на шиферной поляне крыши,
Как ходит небо по земле,
крошась песком при каждом шаге,
Как ветер пишет свой рассказ
на призрачном лице бумаги.

Послушай шепот декабря.
Такой далекий и знакомый...
Не он ли слышится тебе
в скрипучих половицах дома?
Не он ли бьется под ребром,
когда терпеть уже нет силы,
И просто хочется упасть,
как падают на дно могилы?

Послушай шепот декабря...
Свое дыханье...
Ритм сердца...
Мороз приходит лишь тогда,
когда нельзя уже согреться.
Для остывающих в груди
любой очаг наполнен стужей.
Ведь, как бы сильно ни мело,
Зимы в нас больше,
чем снаружи.

(с) Deacon

На поиски счастья, подъем в шесть пятнадцать, привычно забито метро.
Уставшая осень решила прощаться, роняя как птица перо.
Замерзший декабрь, худой и сварливый, гоняет метлой сквозняки,
Гоняет людей, точно волны залива, что ищут свои маяки.

На поиски счастья, такого, чтоб ярко, такого, чтоб гордость несло -
Не первой метелью в декабрьском парке, не к маме поездкой в село.
Красивое счастье находится в барах, в стекляшках торговых рядов,
Красивое счастье - в чужих тротуарах, в ладонях чужих городов.

На поиски счастья, чтоб выше иконы, чтоб больше вместилось в карман.
Не может быть счастья в коробке балкона, где летом читаешь роман,
Не может быть в море, холодном как призрак, когда есть лазурный прибой,
Не может быть счастье столь мелким и близким, не то будет счастлив любой.

На поиски счастья, шкатулка обиды, работа, покупки, диван.
Далекое счастье давно в паутине, под ребрами бьется туман.
Мы ищем повсюду, кружась до рассвета похлеще хмельного волчка.
Мы бьемся за счастье, размером с планету, а нужно - не больше зрачка.





(с) Deacon