люди любят растворяться как таблетка аспирина,
и однажды понимаешь, что опять стоишь один.
вот он - город под кроссовкой, ветер снова дует в спину,
под ногами - цепи улиц и царапины машин.
вроде небо в капюшоне, и последняя монета
с одиночеством в кармане уж не пьет на брудершафт.
в мыслях - фантики надежды, в рюкзаке - остатки лета,
и в бутылку из-под кваса не вмещается душа.
вроде счастье и свобода, в проводах танцует вечер,
солнце водами заката заливает свой камин.
вот сюда бы человека! чтоб обнять его за плечи
и немного раствориться в нем, как тот же аспирин.
где-то ж ходит этот некто, может, встретится однажды
и напишет свое имя на стене твоей души.
но пока на этой крыше есть один из сотни граждан, это ты, что тоже важно, так что прыгать не спеши.
этот мир, большой и пестрый, можно видеть в одиночку,
надевать его на мысли, самому ловить рассвет.
кто-то плачет рядом с кем-то, кто-то снова ставит точку,
чьи-то чувства за полгода навсегда сошли на нет.
большинство чинило сердце, кто-то вырезал с концами,
кто-то гонится за кем-то, кто не влюбится вовек.
есть и те, кто даже с кем-то остаются мертвецами, ведь пустого человека не наполнит человек.
хочешь про монстров? тогда послушай.
в мире немало легенд про зло.
монстры, что в них, не воруют души.
нет у них морд и копыт козлов.
нет алых крыльев, смердящих серой,
нет ни котлов, ни горящих вил.
истинный монстр не спит в пещере
и не тревожит в озерах ил.
много легенд, только монстров больше.
если захочешь, найдешь сейчас.
где бы ты ни был – в Канаде, в Польше,
бродят они, облачившись в нас.
как же сражаться? молитвой в келье?
главное, помнить, бросаясь в храм:
монстр не ждет под твоей постелью,
монстр лежит на постели сам.
А жизнь — это сумка, ну, может, рюкзак, смотря с чем удобней шагать по дороге.
Кому-то охота катить чемодан, кому-то кармана хватает в итоге.
Вначале, как нищий, идешь налегке, успев затолкать в свою сумку лишь веру,
Но с каждой минутой нести тяжелей - добавится всё, и успех, и потери.
Встречаешь в дороге таких же бродяг, хватаешь их мысли, советы, упрёки.
И каждый стремится хвалить свой багаж: смотри, как хорош, и завидуй, убогий.
Один приукрасит, что носит алмаз, другой причитает, как тяжко с рубином,
И ты понимаешь, что хуже других, а в сумке твоей — лишь озёрная глина.
Но если научишься слушать себя, следить за своей, пусть потрепанной, сумкой,
Ее заполнять не вещами — добром, улыбкой, надеждой, хорошим поступком,
Хранить в этой сумке картины, стихи, мелодии, танцы, рассказы, идеи,
То будет не стыдно оставить ее, когда твои руки ослабнут, старея.
Я надеюсь, однажды ты станешь собой, непохожим на то, что я встретил. Ты пришел словно моря свинцовый прибой, что приносит рыбацкие сети. И не жив, и не мертв, безымянно-пустой, только тина и льдистые брызги.
О таких говорят, что в груди их стучат не сердца, а скорее - огрызки.
Я не знаю, что было, когда и зачем, но теперь ты холодный и гиблый словно топи в лесу, где Вендиго и ночь, и луна - через хвойные иглы.
Я надеюсь, что ты, этот новый твой взгляд, перестанут чернеть словно ямы, чтобы ты устоял словно свечки во тьме на руинах заброшенных храмов.
Чтобы демон твой смолк, потеряв свой огонь,
не бродил по квартире как призрак, чтобы ты не смеялся, порезав ладонь, мол, не больно. Больнее от близких. Твои крылья черны от дурных новостей, от улыбки осталась ухмылка.
Кто-то выжрал тебя, обглодал до костей и лениво играется вилкой.
Ты похож на дворы, где бетон и стекло, где по стенам стекают граффити, и ты бродишь в себе с перебитым крылом и смеешься над словом "спасите". Я ведь помню как ты, будто солнце в окне, возрождался под саваном сажи. Я желаю тебе победить в той войне, о которой ты вряд ли расскажешь.
Так много ушло, чтобы стало понятно,
что важно, а что - пустота,
одно растворяется в мыле как пятна,
и снова рубашка чиста,
другое насквозь прожигает как уголь,
оставив лишь дыры и тьму,
и хочешь забиться в какой-нибудь угол -
не дамся теперь никому.
Пытаешься жить из последних силенок,
и все даже думают - ах!
Лишь чертово сердце как глупый ребенок,
что вечно сидит в синяках -
ударит одних и само разобьётся,
споткнется - колени в крови,
и ты себе шепчешь: да ладно, уймётся,
забей и давай не реви.
Потом всё проходит и думаешь: "Боже,
неужто могло так болеть?"
И все эти шрамы - твой почерк на коже,
ты сам ведь держал свою плеть,
ты сам отмерял себе силу ударов,
цепляясь за то, чего нет,
забыв, что за самым тяжелым кошмаром -
всегда самый яркий рассвет.
А, казалось, наелся по самые гланды – жизнь учила, трепала, бросала в овраг,
Разбивала о камни, топила, сжигала, загоняла под кожу обиды и мрак.
Я плутал в темноте, спотыкался и падал, обращался и к Богу, и к своре чертей,
Но затем почему-то опять поднимался и шагал наугад к неизвестной черте.
Утешал себя тем, что с годами умнею, и давал себе клятвы – не верить другим.
Большинство моих ссадин оставили люди, и забавней всего, что отнюдь не враги.
Эти люди гостили во мне, словно в доме, ведь я сам их впустил, как радушная мать,
И они поселились, забравшись под ребра, а затем для удобства решили сломать.
Я пытался сбежать, возвести себе крепость, обнести себя рвом и закрыться навек,
В мире столько легенд об уродливых монстрах, но меня каждый раз убивал человек.
А смешнее всего… то, что жизнь продолжалась, и швыряла, как щепку, и била о брег,
Чтобы после, очнувшись, я вдруг обнаружил, что спасал меня… ангел? Да нет, человек.
И сейчас я сижу, нахлебавшись ошибок, переломанный, мрачный… Слежу за тобой,
Как, надев мою майку, готовишь нам кофе, как смеешься и даришь забытый покой,
Как ноябрьский дождь повторяет твой шепот, как иголки часов замедляют свой шаг…
И страшнее всего, ты стучишься мне в сердце...
Только мне по привычке мерещится враг.
Все мы ломались. Сейчас или в прошлом. Всех предавали, бросали и жгли. Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли. В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.
Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря. Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям. Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.
Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут. Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут. Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.
Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать. Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.
Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм. Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.
А потом оказалось, что дело не в новых ботинках, не в чужих городах, что горят миллионами пятен, не в разученных фразах, что скажешь всегда без запинки, и не в мягкой улыбке, чтоб каждому мил и понятен.
Оказалось, что любят не должность, которой гордишься, не охапку дипломов с рисунком серьезной печати, любят тех, с кем не чувствуешь камень, как будто ты лишний, с кем легко и в горах, или просто валяясь в кровати.
Оказалось, что любят свободных и чуточку колких, чтобы принципы были, и смелость держаться за солнце, непродажных как небо, что в ночь рассыпает осколки, и таких, кто негромко, но все же в беде отзовется.
Оказалось, что любят не только святых или добрых, или приторно сладких, в которых ни капли полыни. Любят тех, кто согреет и пустит в ненастье под ребра, несмотря на метель в остывающем сердце-камине.
Чтоб прожить эту жизнь, не лишившись рассудка,
для кого-то святым, для кого-то ублюдком,
для кого-то примером, не факт, что хорошим,
для кого-то - обычным бесцветным прохожим,
стоит помнить, что жизнь начертила границы,
и не стоит ломаться во имя синицы,
и рыдать, что журавль не всегда на ладони.
Нужно просто идти, не согнувшись в поклоне,
а, смеясь, что рассвет заглянул в твою яму,
несмотря на кредиты, долги, килограммы,
твоих новых и бывших, мосты и причалы...
Если даже рассвет начинает сначала,
значит, стоит и нам, столь дурным и нелепым.
Значит, стоит и нам поучиться у неба.
Мы не знаем, что будет завтра, но, конечно, мы строим планы. Будто солнце вспорхнет на крышу, будто вновь зацветут каштаны, будто скоро найдем минуту, чтобы быстро заехать к близким, будто чудом успеем в небо, даже если летаем низко.
Мы не знаем, что ждет за дверью, но мы верим, что встретим счастье. Как-нибудь, не сейчас, однажды, словно пульс - навсегда в запястьях. Будто жизни с лихвой хватает, чтоб создать и разрушить снова. Будто в толпах людей-игрушек мы успеем найти родного.
Мы не знаем, что будет утром, но мы ставим себе будильник. Будто день завершится ночью, и придется зажечь светильник. Будто раны залечит доктор, даже если кололи словом. Будто фраза из ямы сердца не застрянет в груди другого.
Мы не знаем, что будет после, но рисуем себе маршруты. Мы идем по пятам Иисуса, но за нами - следы Иуды. Мы ведь думаем, можем ранить, и успеем сказать: забудем?
Мы, конечно же, строим планы. Вот такие смешные люди.
Однажды закончится лучшая книга, любимая песня утихнет дождем, рассвет догорит красно-пепельным мигом, и мы постепенно куда-то уйдем. Сотремся с полей, городов и домишек, росой испаримся в горах и лесах, и станем до неба хоть чуточку ближе - возможно, звездой в любопытных глазах.
Однажды закончится громкая вечность, слова, будто капли, стекут в водосток, всё то, что дарила лихая беспечность, закончится точкой изломанных строк. Поклявшийся быть лишь с тобою навеки легко отречется от брошенных фраз. А нам не впервой - зачеркнуть человека, ведь кто-то такой же зачеркивал нас.
Однажды не станет ни слёз, ни надежды, все страхи погибнут в космической тьме, мы сбросим себя как плохую одежду, что впору оставить пустой кутерьме. Все наши несчастья лишатся историй, все наши мечты потеряют свой лик. Всё станет неважным: и счастье, и горе, и вещи, и бедность, и долг, и должник.
Однажды закончится всё, кем мы были, наш завтрашний день больше к нам не придет. Мы жили в вещах, задыхаясь от пыли, хватали людей – может, этот спасёт? Себя забивали всем нужным и модным, всегда под завязку, всегда про запас. А нужно любить эту жизнь за сегодня, за эту минуту, за это «сейчас».
Хочешь про жизнь?
так давай с середины.
с этой минуты начнётся тропа.
только не нужно о старых ошибках.
выбрось лопату, довольно копать!
что ты там ищешь в просроченных мыслях,
словно бродяга, не евший с утра?
жизнь никогда не шагает обратно.
ей наплевать, что случилось вчера.
наши ошибки, как грязь на ботинках,
были и будут, пока мы в пути.
страшно не это, а годы на месте.
cтрашно вообще никуда не идти.
страшно, когда мы хороним надежды,
вместо созвездий целуем стекло.
страшно цепляться за чистый ботинок,
если взамен предлагают крыло.
хочешь про жизнь?
оглянись и послушай.
жизнь — она всюду и прямо сейчас.
самое ценное стоит немного —
прятать не нужно себе под матрас.
солнце, влюбленность, мечты не своруют,
как и тепло, что ты носишь в груди,
Главное, пробуй,
рискуй и не бойся.
Главное,
сам у себя
не кради.
А ты похожа на ту, из прошлого, с кофейным вкусом пустых ночей.
Тогда я верил, что сны не водятся, они лишь в капсулах и у врачей.
В постели месяц спала бессонница, клубком свернувшись, как черный кот.
На кухне шастало одиночество. И я не помнил ни день, ни год.
Явился март по расписанию, и тридцать дней под одним зонтом.
Коэльё, Гёте уже прочитаны, от Мураками — последний том.
По всем страницам бегом из прошлого, не спотыкаясь на запятых.
Пока в метро незнакомка в бежевом мне не сказала, что это ты.
И впрямь похожа на ту, из прошлого. Без сигареты, но всё же ты.
Мы улыбнулись, как и положено, но на душе заскребли коты.
Наш разговор даже чудом клеился, как будто диктор поставил речь.
Но про себя каждый думал:
«Господи, не дай нам больше подобных встреч!»
Все мы ломались. Сейчас или в прошлом. Всех предавали, бросали и жгли. Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли. В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.
Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря. Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям. Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.
Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут. Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут. Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.
Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать. Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.
Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм. Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.
Варфоломей_С
Любовь_фрезе
