Она была безумно красивой, удивительно интеллигентной,

тонкой образованной женщиной,

но тени великих родителей для детей тяжелы…

«Пусть посидят! Пусть ведают, что значит нас разлучать! Пусть посидят в тюрьме!» — Борис произносил эту фразу со сцены за своего персонажа, царя Федора, уже более сотни раз. И каждый раз зрители в зале словно замирали, заворожённые его игрой, и даже у других участников спектакля нет-нет да и пробегал от нее по спине холодок. 27 октября 1949 года именно эти слова станут последними в его жизни.



Стукнув напоследок по столу кулаком в тяжелых царских перстнях, Борис Георгиевич направился к выходу. Он должен был переодеться в гримерке, чтобы выйти на финальную сцену. С трудом отворив заглушенную войлоком дверь кулис, он прислонился к ее косяку и молча рухнул на пол. Занавес закрылся, в зале вспыхнули аплодисменты, но он их уже не слышал.

Кто-то бросился ему на помощь, расстегнули ворот рубахи, в коридорах началась суета — стали звать доктора,  но 53-летний артист уже был мертв. Его бездыханное тело перенесли на тот же самый диван, где четырьмя годами ранее в костюме Ивана Грозного скончался актер Хмелев. Борис лежал там навзничь, огромный и спокойный: живой, он так обычно отдыхал в антрактах. Вбежавшая за кулисы супруга Мария Юльевна, глядя на эту страшную сцену, словно окаменела и долго не могла сдвинуться с места: как сказать об этом нашей Леночке, отец был для нее самым близким человеком…



— Ввиду болезни Народного артиста Советского Союза Бориса Георгиевича Добронравова спектакль продолжаться не может, — наконец, объявили со сцены.