В старый город пришёл Апрель. Из плаща сыпал снег и град. Вечерами пил морс и эль, ел чернику и виноград. Просыпался часам к пяти. Иногда – к четырём и трём. Был огромный как синий кит. И любил рисовать углём.

У Апреля был верный друг. Его имя, конечно, – Март. У него было тридцать штук (или сорок) игральных карт. Март любил бергамот и «Сплин», ездил в Лондон и Петербург. Он был рыжий как апельсин, разноцветный как летний луг. Вместе с ним приходил Февраль. Приносил арманьяк и сыр…

…до рассвета горел фонарь.

И Апрель выходил босым, завернувшись в короткий плащ. Допивал из бутылки эль. И чеканил футбольный мяч о большую сухую ель. Напевал ДДТ под нос и смотрел, как горит рассвет. Вспоминал, что конечен пост уже тысячи длинных лет. Небо цвета как карамель отражалось в потоках рек.

В старый город пришёл Апрель.
В старом городе выпал снег.






© Джек Абатуров

"Люблю" цеплялось за язык; зубною щёткой тёрло нёбо. Нева – а, может, и Янцзы – шумели грозно у порога. Я надевал простой костюм, пил морс из клюквы и малины;
и выходил гулять с "люблю" на берег
Финского залива.

Ко мне никто не подходил – все знали то, я что отмечен. Я слушал "Арию" и "Сплин", пока закат не комкал вечер, и желторотая Луна не освещала тёмный берег. Внутри меня идёт война, но мне никто уже не верит. И градус близится к нулю – а, может, к минусам – возможно?
Я чувствую горит "люблю"
уже практически под кожей.

И под губами кровь блестит; язык искусан, изувечен.
Зачем кого-то
так
любить?
Не управлять душой и речью?

"Люблю" цеплялось за пальто; и под ребром моим скрипело.
Но я любил Вас не за то,
что Вы любить

не захотели.

И я прощаю Вас за то,
что Вы любить

не захотели.




© Джек Абатуров

"Люблю" цеплялось за язык; зубною щёткой тёрло нёбо. Нева – а, может, и Янцзы – шумели грозно у порога. Я надевал простой костюм, пил морс из клюквы и малины;
и выходил гулять с "люблю" на берег
Финского залива.

Ко мне никто не подходил – все знали то, я что отмечен. Я слушал "Арию" и "Сплин", пока закат не комкал вечер, и желторотая Луна не освещала тёмный берег. Внутри меня идёт война, но мне никто уже не верит. И градус близится к нулю – а, может, к минусам – возможно?
Я чувствую горит "люблю"
уже практически под кожей.

И под губами кровь блестит; язык искусан, изувечен.
Зачем кого-то
так
любить?
Не управлять душой и речью?

…

"Люблю" цеплялось за пальто; и под ребром моим скрипело.
Но я любил Вас не за то,
что Вы любить

не захотели.

И я прощаю Вас за то,
что Вы любить

не захотели.



© Джек Абатуров

Поздний завтрак; открыта форточка –
рядом – кофе и апельсин.

Зимы множатся одиночеством – друг за другом сто тридцать зим. Выходить из прохладной комнаты и в подъезде звенеть ключом [слышишь, звон из морозной Вологды распускается за плечом?], выходить на границы Космоса – звёзды прятать в широкий шарф.
От любви остается остов и
расколотая душа,

от любви остается линия на тетрадном пустом листе. Неужели надежда зимняя не ворвется в твою постель; не зароется ночью в простыни, не найдет на любовь ответ –
выходить на границы Космоса или прятаться на Земле?

Не проходит ни дня от месяца, чтобы не думалось о тебе.
Поздний завтрак; открыта хлебница –
рядом – кофе, вино и чедр [или «чеддер» – оно ли важно, ведь до любви перерезан путь].
Мне стоять на начале времени, вырываясь из «как-нибудь».

Поздний завтрак; открыта форточка –
хочешь – кофе и апельсин?

Зимы множатся одиночеством.
Друг
за
другом
сто тридцать

зим.


© Джек Абатуров

Миллионы путей вокруг – выбирай, что нравится.
И не важно, каков мотив, раз планета кружится.
Помню, как говорил мне нежно,
что я красавица,
а теперь вот глядишь в глаза, онемев от ужаса.

За словами не скроешь правды. Не ври. Но радуйся,
что из рек выходил сухим, не запачкав жалости.
Что застыв у дверей, опершись на крылья пандуса,
ты не слышишь, как я молю: «забери, пожалуйста,
обогрей, приголубь, заставь понимать конечную,
но прекрасную жизнь. Ту, что нам Богом дадена!»

Посмотри на меня –
мне страшно не стать той женщиной,
что ты мог бы любить.

Оркестр звучит по радио –
но ворчливая дрель мелодию рвёт искусственно,
и не ясно – каков мотив, какова тональность и
отчего же я перестала сражаться с чувствами
и цепляюсь к тебе вот с этим своим «пожалуйста».

Миллионы путей вокруг – открывай, пророчествуй.
И не важно, куда отправится гордый парусник.
Выбирала раз не любимой, то одиночество,
но вот греюсь в твоем тепле, онемев
от радости.


© Джек Абатуров

По ком звонит колокол?

... осень, входящий вызов. Фрукты в глубокой миске, вино и сон. Ливень неспешно движется по карнизам, чтобы забравшись в комнаты стать грозой. Ветер шумит в чашке с горячим кофе. Прячет носки (в "стиралке" и в рюкзаке). Ветер глядит в учебник по философии [что говорил об обществе Шарль Фурье?]. Облако морщит брови, читает азбуки: выучить бы немецкий, латынь, иврит… Грамматика в каждом "шпрахе" ужасно разная [кто-то вообще на этом вот говорит?]
Тоненький луч забрался в огромный валенок, ливень включил радио [слышишь, Muse?]. Ветер уже читает про Шопенгауэра (думая, поступить ли на "очку" в вуз).
... будут дожди, простуды до самых дёсен, третий этюд Шопена по вечерам.

Знаешь, ко мне вчера приходила Осень
и умоляла верить её рукам.


© Джек Абатуров

На его груди расцветает лён, за его щекой умирает мак. Почему мой город в сентябрь влюблён и глазами ищет его Маяк? Фонари не гаснут ни в семь утра, ни в четыре вечера – город ждёт. На кремлевских стенах растут слова: "Мы с тобой увидимся через год".

Но сентябрь беспечен, красив и глуп [повязал на шею черничный шарф]. У него в кармане "вискарь" и рубль [и по сумме это его душа]. На тяжёлом небе нет туч – угли, и не капли в лица, а кровь и ртуть. Почему мой город влюблен в огни и горячий привкус рябин во рту?

Мы похожи с ним – как овал и круг, как квадрат и комната без дверей. По дороге жёлтых опавших рук убегаем [пара ручных зверей]. На веранде летней играют блюз, из замерзших легких выходит дым. Я тебя уже так давно люблю, что к зиме практически стал святым. Не боюсь ни ветер, ни снег, ни гарь – ни берез отчаянье, ни огонь. Я оставлю ночью гореть фонарь [он согреет в холод мою ладонь]. И забравшись утром под серый клён, посмотрю на город в семи ветрах.

На его груди расцветает лён, за его щекой умирает мак. Почему мой город влюблен в сентябрь и совсем не может дышать и петь?
Я уже такой же.
Руби и грабь.

Я влюблен и выбрал
огонь
и смерть.




© Джек Абатуров

Вишня, миндаль, корица, пара кофейных зёрен. Облако в форме птицы. Горький имбирный корень. Вечер. Закат латунный. Хлеб без вина и соли. Тени людей – скульптуры. Книги на антресоли. Письма в больших конвертах. Боль под ребром и глубже.

Помнишь, я был [как Вертер] чувством немым простужен?
Время идет кругами. Вьюн овивает сосны. Ветер в оконной раме знает все наши вёсны. Знает все наши зимы, осени и пороги. Помнишь, идет до Рима только одна дорога? Мы уходили в горы, прятались за пшеницей.
Пряный осенний город. Облако в форме птицы.
Если бы знали, черти, как полюбить боялся. Мельницы крутит ветер. Письма слагают пальцы.
Время идет кругами. Я потерял начало. Небо бросает камни.
Вкус сентября и чая.
Мята и сок грейпфрута [привкус солёно-горький]. Здание института. Парты, шкафы и полки. Грозы. Зонты. Ботинки. Мир неопрятно ярок. Время работы рынка. Толстый цветной Икарус.
Вишня, миндаль, корица. Путанный мелкий почерк.
Боже.

Зачем ты снишься
каждой безумной ночью?





© Джек Абатуров