Буквально через двадцать две минуты после того, как мы прибыли к демилитаризованной зоне на границе КНДР и Южной Кореи я услышал: «Пусть всем будет ясно: если кто-то осмелится угрожать нам, мы начнем ядерную войну!». Это было странно, так как до сих пор за все время пребывания в КНДР подобная тема ни разу не поднималась. С тех пор, как мы приехали на тщательно спланированную экскурсию в освещенную часть темной страны, то есть, в Пхеньян, ни разу не звучала тема про настоящую причину, по которой КНДР стала кошмаром для западных государств — тема ядерного оружия. Если бы у КНДР не было ядерного оружия, то на нее никто не обращал бы внимания, и она бы считалась еще одним диктаторским режимом, который морочит голову своим гражданам (как Эритрея или Туркменистан).

Но проблема не только и не столько в наличии ядерного оружия в распоряжении КНДР. Гораздо хуже то, что эта страна готова продавать ядерные военные технологии другим диктаторским режимам. Помните, например, ядерный реактор, уничтоженный в Сирии (по данным иностранных источников, израильскими ВВС)? Реактор строили с щедрой помощью КНДР. Иран тоже многим обязан КНДР в плане развития своей ядерной программы. Иранские эмигранты говорят, что довольно часто можно повстречать в этой стране делегации ученых из КНДР.

При посещении демилитаризованной зоны меня разбирал смех. Гиды в КНДР подробно рассказывают, какая мощная армия у Северной Кореи, какую победу над южанами и американцами они одержали, как те уползли, поджав хвосты, и от позора даже не могли поднять взгляд при подписании договора о прекращении огня. Но затем на кондиционере здания обнаруживается эмблема южнокорейского гиганта «Самсунг». Так что КНДР может сколько угодно рассказывать о своих военных успехах, но кондиционер не врет, и правда в том, что за десятилетия, минувшие после войны, Южная Корея стала технологической сверхдержавой. Как я сказал Уильямсу, американскому туристу, примкнувшему к нам с Нимродом, если вы хотите знать кто выиграл Корейскую войну, то вот вам два слова: «Самсунг» и «Хюндай».

Что самое странное в КНДР, и это вы замечаете только после того, как уедете из сияющей столицы в другие регионы, так это то, что пока на ядерном объекте в Йонбене работают центрифуги, всю остальную страну словно покрыла плотная дымовая завеса, и все технологии не в состоянии пробиться сквозь эту завесу. За два часа пути из Пхеньяна на юг, к демилитаризованной зоне, я видел много развалившихся и полуразвалившихся домов, а также людей, работавших в полях со средневековыми орудиями труда (фотографировать было нельзя). Я говорю о крестьянах, пахавших землю на волах и железными плугами, и о босоногих детях, сажавших рис. Вдоль дороги были установлены разные транспаранты с лозунгами, повернутыми к полям, а не шоссе. Я спросил сопровождающих, что там написано, но они сказали, что я не пойму, и что объяснить тяжело. Но мне 32 года, и я точно знаю, что нет ничего такого, что нельзя объяснить. Есть лишь то, что объяснять не хотят. Обычно это нечто проблематичное.

Когда мы вышли из комнаты, в которой проходили переговоры о прекращении огня в 1953 году, я решил попытать счастья и спросил у гидов, не знают ли они ответа на самую большую загадку, которую никак не может отгадать Запад: сколько лет Ким Чен Ыну. Ответа у них не было, и, похоже, им не понравилось направление беседы. Но я решил не отступать и спросил, знают ли они, что Ким Чен Ын учился на Западе? Они не знали, и я рассказал им, что он закончил престижное дипломатическое учебное заведение в Швейцарии. Они были настолько удивлены, что я решил не рассказывать им о том, как Ким Чен Ын играл в школьной постановке мюзикла «Бриллиантин». Только сейчас, когда я пишу эти строки, я понял, что меня только чудом не расстреляли из зенитки, как у них в КНДР принято. Я ведь совершил то, чего больше всего боятся власти КНДР, а именно — допустил внедрение неконтролируемой информации из внешнего источника.

Но я должен признать, что, находясь в КНДР, вы понимаете, что далеко не все, рассказываемое об этой стране, правда. Ну к примеру: полгода назад ВВС сообщила, что все мужчины в КНДР обязаны стричься, как Ким Чен Ын. Это, конечно, неправда. Полной свободы в выборе прически нет, но гражданам предлагается выбор из 15-ти моделей стрижки. Стричься под вождя необязательно. То же самое по поводу призыва в армию. Как-то я вычитал в «Гаарец», что срок обязательной армейской службы составляет десять лет. Сопровождающие объяснили мне, что это не так, и на самом деле срок армейской службы — три года. Десять лет служат только те, кто подходит лучше всех.

Вот по этой причине, если бы меня наняли внештатным консультантом правительства КНДР (я готов, если что), я бы рекомендовал не отменять экскурсии для иностранных туристов, а максимально расширить их. Из личного опыта могу рассказать, что, хотя желания создать подпольную коммунистическую ячейку и вставать в пять утра под звуки песни «Где ты, дорогой генерал?» у меня не возникло, но все-таки турист уезжает из КНДР с намного более позитивным мнением об этой стране, чем до экскурсии. Это не райский сад, но и совсем не ад.

Кое с чем можно согласиться, например, с такими вещами, о которых у нас вообще не говорят, а у них орут на всех углах. Нельзя не признать, что, как говорят в КНДР, США — империалистическая держава. Нельзя не признать, что США ведут себя так, будто весь мир принадлежит им, вторгаются прямо или косвенно в другие страны, продвигают исключительно свои — в основном экономические — интересы и сеют разрушение. С этим согласятся в Ираке, Афганистане, Панаме и многих других странах.

Мне кажется, что КНДР протестует против господства США в мире, и в этом она права. США считают весь мир полем для своих игр, и с этим не поспоришь. Миллионы людей за пределами США испытывают на себе влияние решений. принимаемых американскими властями, зачастую слишком поспешно (как с вторжением в Ирак в 2003 году). Я вовсе не хочу сказать, что КНДР населена ангелами. Но, посещая эту страну, вы понимаете: все намного сложнее, чем кажется, и мир - вовсе не черно-белый. Есть тысячи разных оттенков.

Лифт с сюрпризом

В последний вечер пребывания в КНДР мы с Уильямсом, Нимродом и тремя нашими сопровождающими отправились в местный караоке-бар. Это был очень странный вечер. Нас поместили в комнатку, способную вызвать приступ клаустрофобии, и мы ждали там минут двадцать. Потом вошли две женщины, включили караоке и запели корейские песни, приглашая нас танцевать.

Пришла пора признаться кое в чем. Я не танцую. Нигде и никогда. Я не танцевал даже на своей свадьбе. В некоторых кругах я до сих пор известен, как «жених, которого там не было». Где я был? Я стоял у входа в зал торжеств, болтал с охранником и с разными людьми, а сам умирал от страха, что меня позовут на танцплощадку. Меня несколько раз пытались позвать, кстати, но выступавшие на глазах слезы выручали меня. Я считаю, что нет ничего глупее танцев, и не понимаю, почему это считается обязательным. Зачем нужно дергаться в разные стороны? Неужели неясно, если бы Бог хотел, чтобы мы танцевали, то гравитации в этом мире не было бы? Смысл гравитации в том, чтобы пригвоздить вас к месту и не давать разным конечностям бессмысленно шевелиться в разные стороны.

Но женщины в караоке-баре в Пхеньяне начали сердиться, что я не иду к ним танцевать. Мне подумалось, что, возможно этим я обижаю их, или, не приведи Господь, обижаю вождя. Я осознал, что мне придется совершить страшное и выйти на танцпол. Так и получилось. Я пошел туда и танцевал с одной из местных девушек. Она крутила меня, как волчок. Потом гид Че выскочил на танцплощадку, схватил микрофон и запел какую-то песню, которую. похоже, знали все, так как двое других сопровождающих подпевали ему. Я огляделся. Уильямс и Нимрод танцевали со второй девушкой, Че позволил своим голосовым связкам продемонстрировать всю глубину искусства, гид Ли и третий сопровождающий подпевали ему с чашками чая в руках. А я? Я дергался, как автомат, перед кореянкой, танцевавшей с грацией гепарда. Чем решительнее гепард атаковал, тем чаще я вспоминал песню Далии Равикович «Механическая кукла».

Наконец, этот кошмар закончился, и мне разрешили вернуться на место. Нам дали каталог с песнями, включавшими и западные хиты. Мне на глаза попалась песня, и я понял, что именно ее хочу исполнить. Это была We Didn’t Start The Fire, знаменитая песня Билли Джоэла. Я хорошо знал текст песни, и точно помнил, что там упоминаются подряд North Korea и South Korea. Разумеется, во время исполнения я не мог поступиться искусством и спел как есть. Мне показалось, сопровождающие посмотрели на меня неприязненно, но общая атмосфера разгула, царившая в помещении, смягчила впечатление, и все обошлось.

Из бара в отель мы возвращались пешком. Так как это была наша последняя ночь в КНДР, я спросил у Че, с которым мы, как мне казалось, сблизились, можем ли мы поддерживать связь после моего возвращения домой.

«У вас есть Фейсбук?» — спросил я наивно.

«Нет, нет», — ответил он.

«А электронная почта?»

«Нет, я не пользуюсь интернетом» (в переводе с корейского — «у меня нет разрешения пользоваться интернетом»).

«А позвонить за границу вы можете?»

«Нет, у нас так не делают».

«А если я вам позвоню из дома, я смогу дозвониться до вас?»

«Нет, такой возможности нет».

Вот что такое КНДР. Полная изоляция.

В номере я долго не мог заснуть и спустился в холл, чтобы купить что-нибудь перекусить. Лифт не работал. Меня это не удивило. Хотя в отелях для интуристов ночью обычно есть электричество, в отличие от других районов Пхеньяна, иногда все-таки есть сбои с подачей электроэнергии. Я пошел к лестнице. Но стоило мне выйти на лестничную клетку, как я увидел нечто поразительное. Там оказался еще один лифт, и он работал. Я нажал на кнопку вызова, и вскоре дверь раскрылись. Внутри тоже было интересно — в обычном лифте имелись кнопки только до 35 этажа, а в этом — до 44. Разумеется, я поехал на 44 этаж.

У лифта на этом этаже стояли две девушки. Увидев меня, они с криком побежали в коридор, на стенах которого висели картины — сцены героических сражений и портреты вождей. Я тут же нажал кнопку моего этажа и молился, чтобы двери закрылись поскорее, чтобы лифт быстро опустился, чтобы я спокойно вернулся в номер, и чтобы все кончилось благополучно. Все действительно обошлось. Я вернулся в номер и лег на кровать, глядя в окно на темный город, лишенный огней. Я поймал себя на том, что раньше этот вид казался мне странным, но теперь я смотрел на темноту равнодушно. Видимо, к темноте легко привыкают.