Сергей Александрович Жаров родился в 1896 г. в городе Макарьеве Костромской губернии, на реке Унже, правом притоке Волги, в краю града Китежа, Ипатьевского монастыря и Ивана Сусанина. Десятилетний Сережа в 1906 году совершенно негаданно, вместо Нижегородского коммерческого, попадает в Московское Синодальное училище хорового пения, к самому Кастальскому, где проходит положенный курс у Смоленского, Данилина, Чеснокова, Калинникова и других не менее известных педагогов. В самый разгар Первой мировой войны 18-летнего Жарова назначают регентом хора военных инвалидов, находившихся под опекой Великой Княгини Елизаветы Феодоровны и Марии Н. Муромцевой, создавшей, в свое время, к большой радости Чайковского, первый замечательный образ Татьяны. Назначают Жарова на этот скромный пост, потому что низкорослый питомец Училища производит впечатление слишком моложавого паренька, да и талантов, мол, за ним особых не числится. Однако жаровские солдатики выступают не только по лазаретам: им привелось петь молебен и в Храме Христа Спасителя. После получения диплома Синодального училища в марте 1917 года, события всей остальной немузыкальной жизни С. А. Жарова пролетают молниеносно через Александровское военное училище, австрийский фронт, красную бригаду, переход к генералу Мамонтову, зачисление в Донскую армию генерала Абрамова, где Жаров на всю жизнь породнился с казаками и, наконец, через эвакуацию Белой армии из Керчи в Турцию.

Здесь необходимо остановиться на одном эпизоде, произошедшем в большевицком плену. Раздетые донага, брошенные на землю белые воины подвергаются избиению со стороны красных палачей. Красноармеец уже заносит шашку над тщедушным, исхудалым Жаровым, как другой его останавливает:- Не тронь мальчонку!
Рождение Донского Казачьего Хора началось в муках, когда волна революции выбросила доблестных воинов в союзнический *лагерь смерти* Чилингир под Константинополем, где казаки сотнями умирали от истощения и болезней, но, умирая, молились и пели. Однако, предоставим слово самому Жарову в изложении журналиста Е. Клинского: *Со зловещей быстротой распространялась по баракам холера... и еще больше упал дух томящегося в неволе гарнизона. Уцелевший рапорт дивизионного врача от декабря 1921 года является ценным документом того времени... Это было самое тяжелое время нашего изгнания. Оторванность от всего мира, голод, лишения и страх перед надвигающейся эпидемией отнимали всякую веру, всякую надежду на лучшие, на более отрадные дни: и только другая вера, вера в справедливость Всевышнего, с каждым днем крепла у казаков. Чувствовался необыкновенный религиозный подъем.*

*Приближался праздник Св. Николая Чудотворца. Шли приготовления к торжественному молебну. Тогда начальник дивизии отдал приказ: лучших певцов всех полковых хоров, уже тогда имевшихся, собрать в один хор. Хор этот должен был своим участием в богослужениях содействовать поднятию угнетенного духа войск. В этот хор был призван, как специалист, я.
В маленькой тесной землянке началась работа хора. Ноты писались от руки на дешевой бумаге. Все составлялось по памяти. Я занялся аранжировками. Певцы в большинстве случаев были офицеры, и многие из них еще до сегодняшнего дня поют у меня в хоре*(Интервью взято осенью 1930 года в Чехии.)Стало быть, днем основания Донского Казачьего Хора можно считать 19 декабря 1921 года по новому стилю.

Далее скорбный путь изгнанников чуть полегчал. Получив вскоре разрешение от болгарского Царя Бориса, хористы прибыли через Лемнос в Софию, где пели в домовой церкви российского посольства и выступали в болгарских полках, непрестанно повышая свое мастерство. Особенно впечатление на молящихся произвело выступление Хора в Александро-Невском Соборе.
Наконец, добрая фея, балерина Карсавина, через свои связи устроила хористам визы во Францию, куда путь лежал через Белград с остановкой в Вене в силу того обстоятельства, что известный импрессарио Хеллер, хорошо запомнивший мальчика, певшего в Синодальном хоре, хотел предоставить этому мальчику, ставшему теперь регентом, единственную и, может быть, последнюю возможность выступить в некоторых европейских столицах.
И вот, 4 июля 1923 года, 26 человек, - на проезд остальных не хватило денег - измученных и оторванных от Родины, бесправных и беспаспортных, в обносках и обмотках, выстроились перед блистательной аудиторией музыкальной столицы мира. Преодолевая отчаяние и робость, на сцену вышел маленький регент, взмахнул руками и, как 12 лет тому назад, венские стены огласились жизнеутверждающим гимном Бортнянского *Тебе Бога хвалим*, с той лишь разницей, что вместо большого, смешанного, тщательно подготовленного и материально обеспеченного хора, хвалу Богу воздавала горсточка исстрадавшихся воинов, судьбы которых мешались в былинах, песнопениях и песнях; сжалось, как в алмазе под страшным давлением, все горе, накопившееся за годы лихолетья, и вырвалось наружу волшебной радугой звуков. Сбылась мечта Николая Данилевкого, Константина Леонтьева и Достоевского: Европе была открыта Россия, но не вычурного Стравинского, а Россия славянской вязи,знаменного распева, черноземной глубины, казачьей удали. И сбылось предсказание импрессарио Хеллера, что жаровцы будут выступать еще тысячу раз. Действительно, с этого счастливого дня им приходилось давать по 250 и более концертов в год.

В чем же особенность жаровских чудо-богатырей от песни? Сущность новаторства жаровцев заключается втом, что они запели истово, искренне, без особого крика, сжатой, внутренней силой своих голосов. Неудивительно поэтому, что Донской казачий хор по требованию публики неизменно устраивал серию концертов, посвященных каждому периоду церковного круга, как это повелось из Дрездена еще в начале 20-х годов. В то время, как в Совдепии воинствующие безбожники взрывали один храм за другим, а монахов живьем закапывали в землю, Донской казачий хор не только сохранял и развивал подлинное православное пение, но и возвещал его всем языкам.div>

Оставляя в стороне все тонкости художественного исполнения, можно свободно сказать, что главной заслугой Жарова перед европейцами, да перед всей заграницей, следует считать популяризацию простой русской песни; не обязательно сугубо-народной. Песни, которые распевала дореволюционная Россия во всех слоях общества, особенно пришлись по вкусу иностранцам. В эту группу песен входят *Стенька Разин*, *Вечерний звон*; *Однозвучно гремит колокольчик*, *Белой акации*, *Двенадцать разбойников*; к ним можно прибавить несколько номеров, которые, в сущности, были довольно удачными переделками немецких маршей, как, например, *Песнь о вещем Олеге*.

Надо отдать справедливость Жарову, что, сознавая невысокие качества этих односложных песен, написанных в мажоре, он сделал все возможное, чтобы украсить их всеми доступными средствами и вложить их в сердца исполнителей. В этом венке особое место занимают такие произведения, как *Молись, кунак*; и *Замело тебя снегом, Россия*. В русской среде эти песни поются не голосовыми связками, а кровью, кровью души, и пока стоит наш мир, эти песни будут звенеть и свидетельствовать о страждущей России.Совсем по-иному была воспринята и певцами и слушателями песня народная, казачья, настоящий фольклор.
Трудно выбрать какой-либо один концерт или одну пластинку, где бы полнота достигла своего апогея. Эти вдохновенные и вдохновляющие аккорды разбросаны щедрой рукой вдоль всего пути следования Хора.

Донской казачий хор стоит особняком в истории развития хоровой музыки. Судьба Хора также необыкновенна, как и наше российское лихолетье, как и весь XX век. В самом деле, взвод песенников, состоящий, кроме донцов, также из ярославльцев, киевлян, костромичей и петербуржцев, через смертельные опасности вынес из России светильник ее культуры и церемониальным маршем пронес его через всю планету. Более того, жаровцы раздули этот факел и обратили его во множество волшебных огней: огни церковной музыки, народной, классической, казачьей плясовой, военной светят нам в современной ночи прогрессивного варварства и вандализма. Но Европа, которая в то время была вдобавок носительницей мирового самосознания, приняла Хор, как подлинного посланца русского народа. Об этом свидетельствует символический случай, происшедший во время концерта в городе Штетине в 1925-м году. Во время антракта из первого ряда встает военный и, подняв руку, обращается к замолкнувшему залу с такими словами:*Я приветствую моих доблестных противников, с которыми я сражался в Галиции. Казаки, здесь, в этом мирном зале, я хочу сказать вам о моем восхищении вашим искусством. Вы, офицеры - эмигранты, можете открыто смотреть в лицо всем народам, в лицо всего мира*! Это был генерал-фельдмаршал Макензен. А представитель европейской культурной элиты, Макс Райнгарт, скрепляет это кратким свидетельством:
*Этому хору я обязан самым глубоким, самым ярким впечатлением, какое я когда-либо испытал, слушая хоровое пение*.
Под этим может подписаться каждый русский человек.

Хор пользовался огромным и заслуженным успехом. За все время его существования он объехал несколько раз весь мир, дал около 10 000 концертов. Мастерством жаровцев восхищались не только русские эмигранты, но и признанные корифеи мировой музыкальной культуры. Выдающийся русский композитор Сергей Рахманинов очень любил хор и не раз поддерживал Жарова в его новаторских аранжировках и неожиданных прочтениях русских песен. В письме Емельяну Клинскому он писал: «Хор Жарова доставил мне истинное наслаждение, исполнив в закрытом концерте ряд моих любимых духовных песнопений. Хорошо поют они духовную музыку!». Федор Шаляпин вместе с хором давал концерты и высоко ценил певческое мастерство казаков. Выдающийся русский композитор К.Н. Шведов отзывался о хоре так: «Хор Жарова — исключительный. Великолепная, разнообразная звучность, богатство нюансов, виртуозность исполнения, необычная, какая-то стихийная выносливость хора — вот главные его достоинства».

Итальянский композитор Джакомо Пучини уговаривал Жарова приехать с концертом в Италию, обещая помощь и всестороннюю поддержку. Русские эмигранты называли жаровских хористов не иначе как подвижниками, чей подвиг заключался в сохранении и возвеличивании русского искусства перед «всеми языками».

У Жарова была мечта выступить на Родине, но она так и не осуществилась. В СССР эмигранты как носители дореволюционной культуры были врагами советской власти, тем более что хор исполнял не только народные песни, но и церковную музыку. По тем же причинам пластинки с записями хора не могли появиться в Советском Союзе до падения коммунизма. Когда же редкие записи проникали сквозь «железный занавес», то они моментально расходились в узком кругу филофонистов.
История хора Донских казаков Сергея Жарова поистине уникальна. В ней отражена история целого народа, отрезанного от Родины, но, по выражению Валентина Мантулина[5], пронесшего светильник ее культуры по всему миру.

Не сломала судьба нас, не выгнула,
Хоть пригнула до самой земли.
И за то, что нас Родина выгнала,
Мы по свету ее разнесли —

— эти слова поэта-эмигранта Алексея Ачаира в полной мере можно отнести и к хору Донских казаков Сергея Жарова. Неповторимый стиль исполнения и необыкновенная судьба хора позволяют говорить о нем как об уникальном феномене в истории мировой музыкальной культуры. В наши дни, когда стирается грань между искусством и ремеслом, забываются культурные и национальные традиции, хор Донских казаков Сергея Жарова может служить примером не только настоящего творческого подвига, но и героической духовной стойкости, непоколебимой веры и национального самосознания.

Сергей Жаров умер 6 октября 1985 года в США, в городе Лейквуд (штат Нью-Джерси). При жизни он достиг мирового признания и славы. Но на вопрос, какова его заветная мечта, он неизменно отвечал: «Я хочу, чтобы мой хор на нашей Родине перед нашим народом на русской сцене, забыв годы изгнания, спел “Верую”».