Николай Бердяев писал: Чюрлёнис был выразителем синтетических исканий в живописи. Он выходит за пределы  живописи,  как отдельного  и  самостоятельного искусства, и хочет синтезировать живопись с музыкой. Он пытается в музыкальной живописи выразить свое космическое чувствование, свое ясновидческое созерцание сложения и строения космоса. Он значителен и интересен по своим исканиям.

   «Свои фантастические картины он действительно пел, выражая нежными  красками,  узорами линий, всегда причудливой и необычайной композицией какие- то космические симфонии», - писал Вячеслав Иванов, добавляя: «Чюрлянис несомненно музыкант... по общей музыкальной стихийности, как бы разлитой во всем его душевном составе». (Чюрлянис - прежнее написание фамилии).

  Микалоюс Константинас Чюрлёнис родился 22 сентября 1875 года. Отец его, крестьянский сын  из южной Литвы, Дзукии, родился прямо в поле,  во время жатвы. С ранних лет зачарованный непонятно влечением к музыке, на исходе юности Чюрлёнис-старший обучился у деревенского органиста основам игры на органе. Мать, Адель, была немкой, из евангелистов, бежавших из Германии от религиозных преследований. Кроме немецкого, она хорошо владела польским и литовским, была начитанной, хотя, рано осиротев, образования не получила. С Константинас Чюрлёнисом она, 18-летняя, встретилась в маленьком литовском городке Варена, тот был органистом в местном костёле.           

   Чюрлёнис первым в роду вошел в высокую культуру и она заговорила с ним на польском языке. Польский был домашним, изначальным языком его детства. На этом языке звучала для него, проведшего более двенадцати лет в Варшаве, европейская и мировая культура. По-польски он писал письма друзьям и любимым. Польский был языком универсального, языком самого бытия — недаром на одной из картин цикла «Сотворение мира» слова Творца «Да будет!» раздаются именно на этом языке. Во вторую очередь это был русский — на нём Констант учился в начальной школе и разговаривал с государством, к которому принадлежал: Российской империей.

  Микалоюс Чюрлёнис - знаковый для литовской культуры человек, которого она числит среди своих основателей, начал как следует учить литовский язык лишь за шесть лет до смерти, с 1905 года, под влиянием и с помощью своей жены Зоси. В детстве он слышал на нём только песни и крестьянскую речь. Он открывал Литву как культурный факт, вступал в это символическое наследство уже зрелым человеком.

  Литва стала для него не столько данностью, сколько сознательным выбором. С тем же правом в качестве своей принадлежности он мог избрать польскую культуру. Но выбрал Литву: стал одним из тех, кто тогда, на рубеже ХIX—ХХ веков, хотел вывести Литву из культурного полубытия, сделать её культурной реальностью. Только тогда, после 1905-го, в его имени появились литовские окончания — он стал Микалоюсом Константинасом Чюрлёнисом, тем самым MKЧ, летучие инициалы которого сегодня составляют для нас неотъемлемую часть его картин. Крещён он был как Николай Константин и русским вариантом его имени было — Николай Константинович Чурлянис или даже Чурлянев. Для домашних и друзей он всегда был Константом. Позднее обретение литовства не несло ни провинциальности, ни экзотичности. И  открывая для себя литовское, и восходя к универсальному, он сознательно и одновременно становился литовцем и всечеловеком.

  Чюрлёнис заговорил об основаниях бытия, предшествующих национальным разделениям, на языке литовской культурной прапамяти, впрямую, без перевода. Заговорил на универсальном языке литовского язычества, которое у них залегало ближе к поверхности культурной памяти, чем практически у всех европейских народов: Литва крестилась необычно поздно — к концу XIV века. Чюрлёнис первым дал языческим архетипам своего народа голос в  общечеловеческой культуре.

 Он начинал как музыкальный вундеркинд: к семи годам знал нотную грамоту, играл на органе, свободно читал с листа. Тем не менее в некоторых отношениях он начал осваивать языки Большой Культуры нетипично поздно: с 10 до 13 лет. Может быть, это и хорошо, что у него было больше  времени для того, чтобы стать самим собой.

  Успешно окончив, как значилось в свидетельстве, курс в Друскининкайском народном училище, Констант ничему формально не учился: на его образование у бедных и многодетных (с Константом — восьмеро!) родителей не было средств. Три года он провёл дома, в Друскининкае, с родителями и братьями-сёстрами, занимаясь только музыкой, да жизнью вообще. Потом он будет учиться до конца дней, постоянно чувствуя, что ему не хватает знаний.

 Ещё два языка жили и взаимопрорастали в нём — музыки и живописи. И был ещё язык литературы. Чюрлёнис довольно много писал «словесного»: дневники, эссе, даже стихотворную поэму «Осень» в «квазисонатной форме». Но главными были музыка и живопись. Без слова они обходиться могли, а друг без друга — никак.

Курсом народного училища можно было ограничиться: хлеб органиста у него, заменявшего отца на службах с шести лет, уже был. Но Константу повезло: нашлись люди, которые заметили, что он способен на гораздо большее. Как раз в те годы Друскининкай стал превращаться в модный курорт, известный минеральными водами. В доме отца Чюрлёниса часто собирались любители музыки, слушали игру Константа, восхищались и одному из них, врачу Маркевичу, пришла счастливая мысль рекомендовать мальчика страстному меломанукнязю Михалу Огиньскому.

  В своём поместье в Плунге Огиньский (прямой потомок Михала Клеофаса, которому мы обязаны знаменитым полонезом) на свои средства содержал оркестровую школу, где учил талантливых детей для собственного оркестра. Туда и попал 13-летний Констант, стал учиться игре на флейте, пытаться писать музыку — и своим талантом произвёл такое впечатление на Огиньского, что тот взял на себя финансовое обеспечение его дальнейшей учёбы в Варшаве.

  Сначала был фортепианный класс Музыкального института (позже - Варшавская консерватория). Спустя год он уже меняет специальность — учится композиции, много пишет: кантату для хора и оркестра, фуги, пьесы для рояля; жадно читает: Достоевский, Ибсен, По, Гюго, Гофман, философия, история, естественные науки.

  В 1899 Чюрлёнис заканчивает институт с отличием, ему предлагают замечательную должность: директорство в только что основанной музыкальной  школе  в Люблине.  К изумлению родных, бедный провинциал отказывается. Ему кажется важным только писать музыку. Он уже задумал первое большое сочинение — симфоническую поэму «В лесу», которую он писал два года. Чюрлёнис пытается выразить языком музыки литовскую природу. И это удаётся ему настолько, что литовцы и сегодня отсчитывают историю своей профессиональной музыки именно с этой поэмы числят высшие достижения музыкальной литовскойкультуры.

"Истина"







"Соната солнца. Аллегро"

   В 1901-ом Чюрлёнис едет в Германию и поступает в Лейпцигскую консерваторию. В это время он пишет другу: «Купил краски и холст. Наверное, ты скажешь, что холст мог бы пригодиться на что-нибудь другое. Я тоже чувствую угрызения совести из-за этих истраченных марок, но должен же я иметь на праздники какое-то развлечение».

  Микалоюс Чюрлёнис постоянно обрывает линию едва начинающей складываться жизни, возвращая себя к новому началу: к состоянию неумения и неприкаянности (на самом деле — к состоянию наибольшей восприимчивости, но кто тогда это понимал?). Так и в 1902-м, вернувшись с дипломом в Варшаву, он опять отказывается от места — на этот раз в самой консерватории. Живёт частными уроками, пишет фуги, фугетты, каноны (его кумир и учитель — Бах). И всё больше рисует — уже всерьёз.

  И снова учится: посещает частные рисовальные классы, заполняет альбомы этюдами, даже летом, дома, в Друскининкае, постоянно упражняется в рисовании.

 В 1904-м — ему уже 29 — он студент Школы изящных искусств в Варшаве. Но ему мало уже и живописи, и музыки, и их единства. Он штудирует астрономию, интересуется древними космогониями, индийской философией, особенно поэзией и мыслями Рабиндраната Тагора. При этом он не перестаёт писать музыку, в его черновых тетрадях более полусотни фортепианных пьес. В 1907-м он пишет симфоническую поэму «Море», которая тоже считается теперь гордостью литовской музыки. Впервые её исполнили только через четверть века после смерти автора.

  Весной 1906-го Варшавская школа изящных искусств устроила в Петербурге выставку. Работы Чюрлёниса привели зрителей в смятение и растерянность.

«…Говоря об учениках варшавской школы, — писал критик Н. Брешко-Брешковский, — нельзя ни в коем случае обойти молчанием длинной серии фантастических пастелей Чурляниса. Чурлянис — родом литвин. <…> он, кроме того, и музыкант, окончивший две консерватории. Его музыкальностью и объясняется отчасти его мистическое, туманное творчество. Видишь сразу перед собой художника, привыкшего грезить звуками. Представляется, что из этого Чурляниса может выработаться самобытный художник. Даже теперь, на заре своей деятельности, он совершенно самобытен, никому не подражает, прокладывая собственную дорогу. Тут же, на выставке, его портрет, писанный товарищем. Какая благородная голова с умными, благородными глазами! Это пантеист чистейшей воды. Всё своё творчество он отдал на служение стихийной обожествлённой природе, то кроткой, ясной, улыбающейся, то гневной, помрачневшей, карающей… В нём много смутного, недоговорённого. Как в звуках! Недаром Чурлянис — музыкант».

Чем ближе к концу, тем жизнь Чюрлёниса всё насыщеннее, даже счастливее. В 1905-м, тридцати лет, он встречает женщину, с которой необыкновенно, как никогда раньше, счастлив: Софью Кимантайте, Зося. Это она впервые начинает учить Константа литовскому, вводит в символическое наследство их народа, вовлекает в литовское культурное движение. Летом 1906-го он ездит по Европе: Прага, Дрезден, Нюрнберг, Мюнхен, Вена — ходит по музеям, набирается художественных впечатлений, будто на жизнь вперёд. В январе 1909-го женится на Зосе и едет с нею в Петербург. А там — ни работы, ни денег. Зато какие знакомства, какие разговоры! Добужинский, Бакст, Рерих, Лансере, Сомов, редактор «Аполлона» Маковский. Завязываются контакты с кружком Бенуа в Русском художественном обществе — будущем «Мире искусства». Он участвует в выставках., сочиняет музыку — едва успевая записывать: то пять, то семь прелюдий подряд за несколько дней. Работает, по собственным словам, «24—25 часов в сутки».

 «Умение заглянуть в бесконечность пространства и в глубь веков делали Чюрлёниса художником чрезвычайно широким и глубоким, далеко шагнувшим за узкий круг национального искусства», – писал Добужинский. Но все чаще композитор испытывал тоску, приступы депрессии усугублялись. В 1910 году Чюрлениса помещают в нервную больницу под Варшавой. После прогулки в лесу он простудился и умер возрасте 35 лет.

   Ритм, пластика, архитектоника – все эти понятия одинаково применимы к разным видам искусств. Узор линий, узор мелодии, краски на кисти и краски музыкальных гармоний. Форма, композиция – само собой. Даже слова «тональность» и «полифония» давно перешли свои узкие границы. Многие картины Чюрлениса так и называются: картины-фуги, картины-сонаты, картины-прелюды. И наоборот – музыка переходит свои границы: «Талантливейший лирик Чюрленис мечтал превратить музыку в живопись», – писал известнейший музыковед и композитор Борис Асафьев.

   Источник: http://www.peremeny.ru/blog/5940  

  Маковский писал о Чюрленисе: «Его творчество – музыка в той же степени, как живопись». То, как видел-слышал Чюрленис, можно разгадывать, расшифровывать и распутывать. А можно просто воспринимать, как мы воспринимаем любые образы. Ромен Роллан был восхищен творчеством художника и композитора, посвятив ему многие строки: «Просто невозможно выразить, как я взволнован этим поистине магическим искусством, которое обогатило не только живопись, но и расширило наш кругозор в области полифонии и музыкальной ритмики. Каким плодотворным могло бы быть развитие этого открытия в живописи больших пространств, в монументальной фреске! Это новый духовный континент, Христофором Колумбом которого, несомненно, остается Чюрленис… Думаю, что он сам должен был пережить какую-то мечту и то ощущение, которое нас охватывает, когда мы, засыпая, вдруг чувствуем, что парим в воздухе».

  Ощущение парения дано, вероятно, каждому, но не все в нем нуждаются. Хрупкость обыденной земной жизни и нездешние миры в творчестве – все это Чюрленис. Но что больше всего поражает в его картинах и музыке – это ощущение внутренней чистоты.

Мир Чюрлениса соткан из цвета и звуков, поиска и открытий. Это космический мир, наполненный фантазией, яркими эмоциями и гармонией. Он откроется каждому, кто сможет вглядеться и услышать его.