Сегодня имя Николая Сергеевича Ирманова практически неизвестно нашим современникам. А между тем, во время Первой мировой войны его подвиги обратили на себя внимания тогдашнего общества, а его имя по праву вошло в пантеон русских героев. Оказавшись на фронте в начале 1915 г., Ирманов уже к концу этого года был полным Георгиевским кавалером!

Подхорунжий (из вольноопределяющихся) 3-го Хоперского казачьего полка Николай Сергеевич Ирманов, уроженец гор. Петрограда, дворянин, родился 18 января 1888 года; православный; окончил реальное училище д-ра Видемана, прослушал полностью курс Горного Института Императрицы Екатерины II и 2 года пробыл в ИМПЕРАТОРСКОМ С.-Петербургском (ныне; Петроградском) Университете на факультете восточных языков по разряду санскритской словесности; в 1909 году должен был призываться на военную службу, но по образованию пользовался отсрочкой до 1915 года; в 1914 году пошел охотником. Окончил 5 ускоренный курс Николаевского ка­валер. учил. 1 февр. 1916 г.

Вот как рассказывает Ирманов о всех тех трудностях, которые он перенес для того, чтобы по­ступить в ряды действующей армии.

"Во время мобилизации в июле 1914 года я был во Владикавказе; желая принести реально пользу Царю и Отечеству, я хотел отправиться на позиции. Во Вла­дикавказе в это время стоял Кизляро- Гребенский казачий полк, который должен был со дня на день вы­ступить в поход. Чтобы скорее попасть на позиции, я решил примкнуть к этому полку вольноопределя­ющимся, но оказалось, что раньше надлежало приписаться к казачьему войску. Получил согласие полка и Атамана, Терского казачьего войска Генерал-Лейтенанта Флейшера приписаться к казачьему войску, но оказалось, что кроме приписки, по уставу, полагалось иметь все свое: лошадь оружие и вообще все военное снаряжение. Денег у меня не было. Я обратился к родственникам, но без успеха. Обратился к приятелям и знакомым, — тоже не дали. Так я в казаки и не попал. Тогда я, не теряя времени, направился в Петроград, где подал прошение в воин­ское присутствие о зачислении меня к отбыванию воин­ской повинности вольноопределяющимся в один из кавалерийских полков. Прошение мое было уважено, и меня назначили в Гвардейский зап. кавалерийский полк, в маршевый эскадрон Л.-Гв. Конно- Гренадерского полка. Подавая прошение, я рассчитывал, что в ближайшем будущем попаду на фронт. Но, по зачислении меня в эскадрон, оказалось, что выступление его было отложено на неопределенное время. Тогда я подал про­шение о принятии меня в Тверское кавалерийское учи­лище на 2-й ускоренный курс, куда и поступил. Пробыв там 2,5 месяца, я отчислился обратно в полк, так как прошел слух, что маршевый эска­дрон Гвардейской кавалерии вскоре выступает. По прибытии же в полк, я убедился в неосновательности слухов, а потому немедленно подал прошение о пере­воде в пехоту, чтобы, наконец, иметь возможность вы­полнить свою заветную мечту. Исходом просьбы было назначение меня вольноопределяющимся в 84 пехотный Ширванский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полк, где я и пробыл до конца июня 1915 года".

Про свои боевые подвиги в рядах этого полка Ирманов рассказывает так:

"6-го февраля 1915 года 3-й Кавказский корпус, в состав которого входил 84-й пехотный Ширванский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полк 21-й дивизии, перешел из Конского уезда Радомской губ. на прусский фронт, где и оставался до двадцатых чисел марта. Из 81-го Апшеронского и 84-го Ширванского полков была обра­зована отдельная бригада под общим начальством командира Апшеронского полка Генерал-Майора Веселовского и назначена для обороны крепости. Апшеронский полк занимал форты крепости, а Ширванский полк занял позиции впереди болота, находившегося севернее, и здесь частью окопался, а частью разместился в готовых окопах; полком командовал полковник Пурцеладзе.

7-го и 8-го февраля немцы производили яростные атаки, двигаясь колоннами. 7-го числа отличилась рота убитого при отступлении от с. Карная прапорщика Липского, кото­рая была окружена немцами и отбилась, заставив неприятеля отступить. Сам Липский творил чудеса, воодушевляя солдат и кидаясь прямо на немецкие штыки. 8-го числа немцы открыли ураганный огонь из тяжелых орудий, осыпая снарядами пространство впереди болота и под прикрытием этого огня шли в атаку, стараясь нас оттеснить в болото. Мы подпускали их шагов на 50 и поражали ружейным и пулеметным огнем, 8-го числа мне пришлось испытать первый раз ураганный огонь германской артиллерии. Я находился в передовой цепи, на которую наступали немцы. У всех солдат на лицах было выражение серьезное с отпечатком какой-то роковой неизбежности: некоторые крестились, молодые, не обстреленные, вздрагивали при всяком орудийном выстреле, старые солдаты их покровительственно ободряли. Интересно, что снаряд уже разорвался, а звук еще летит над нашими головами, и все невольно пригибаются. Но раздалось отдаленное б-бах! и всё облегченно издыхают. Вдруг опять выстрел, опять летит, и вновь все пригибаются. И так продолжалось часа четыре, то недолет, то перелет, то правее нас, то левее. Уже начало являться чувство, что наш окоп заколдован, и все как-то повеселели, как вдруг раздался отдаленный выстрел, а затем сразу стало темно, что-то посыпалось, все шарахнулись в стороны, толкая друг друга. Затем я почувствовал теплоту и головную боль, и у меня началась рвота. Потом я посмотрел вокруг себя и увидел, что окоп на половину засыпало землей, а рядом со мной лежит мертвый солдат, который только что весело разговаривал. Оказывается снаряд попал в окоп. У всех настроение сделалось угрюмое и сердитое. Вдруг снова выстрел, — опять что-то посы­палось, а затем смотрю: какой-то солдатик схватил левой рукой исковерканную правую, превращенную в какую-то кочерыгу и глупо хнычет, а другой его ругает: „чего, дурак, хнычешь? Пошел к фершалу, а то разнюнился, будто полегчает!"

Тут же лежит офицер, тяжело контуженный в го­лову, и все произносить, как в бреду: „б- б- бах, б -бах!"

ИРМАНОВ, Николай Сергеевич.

Затем канонада стихает и над окопом свистят пули: немцы наступают, мы хватаемся за винтовки и со злорадством и нетерпением ждем, когда будет при­казано произвести залп; вот, наконец, команда, а за­тем затрещали пулеметы и мы дали залп: —у немцев началась паника, они бросились назад. Я смотрю около, себя и вижу трех убитых товарищей, но я чувствую себя удовлетворенным и горю желанием дать еще раз немцам такой же отпор. В это время мы получаем приказание отойти немного назад и окопаться.

После 8-го числа немцы повели ежедневно ураган­ный огонь по крепости и по нашим окопам, начиная около 9-ти час. утра и кончая в сумерки, а ночью стре­ляли редко шрапнелью, и вели частичные атаки, которые легко отбивались. Но зато площадь впереди болота они, можно сказать, вспахали снарядами, так что попадали то в тот, то в другой окоп, откуда вылезали засы­панные землей солдаты, и вытаскивали стонавших раненых товарищей: вот у одного оторвало ногу, а он обращается к ней с прощальными словами: „прощай, моя ноженька, прощай, моя милая!"

В окопах сидеть было так скверно, что все стремились идти на разведки.

Во время одной из таких разведок, один сол­дат еврей Епифанского полка, все роты которого действовали вместе с нами, бежал к немцам и вместе с ними собирался нам сделать засаду, но попал в плен. Его предали военно-полевому суду и поместили в караульное помещение крепости, гдё он был убит попавшим снарядом.

Однажды, когда немцы осыпали снарядами крепость, болото, площадь впереди и особенно единственную дорогу, соединявшую наши окопы с крепостью, они порвали телефонную проволоку, причем восстановить телефонное сообщение не было возможности, а между тем появились германские колонны. Я был для связи при командире полка. Командир вызвал желающего пробраться в крепость и отнести сообщение ко­мандиру батареи. Я вызвался, взял пакет и пошел. Только что вышел из окопа, как в пяти шагах от меня разорвался снаряд; от напора воздуха я упал,

но потом ощупал себя, все ли на месте, и пошел в крепость. Кругом царил ад: немцы обстрели­вали дорогу из тяжелых орудий и шрапнельным огнем, так что слышно было то „б-бах“, то нечто в роде лая собачонки, причем несколько раз что-то пролетало, казалось, над самой головой; я бросался на землю, а затем вставал и шел дальше до нового сюрприза. Когда я дошел до ближайшего форта, расположенная верстах в шести от окопов, разорвался снаряд и меня ударило камнями, я побежал, пока не достиг до места назначения, причем передал пакет и вер­нулся обратно. За это я был награжден Георгиевским крестом четвертой степени.

27-го мая у реки Сан в Галиции, близ Синявы, Шир­ванский полк был окружен немцами, так что с трудом пробился, отступая под ураганным орудийным огнем к горе Славы. Мы делали до 60 верст в сутки, изредка задерживаясь, причем тогда выпадала большая ра­бота на долю команды разведчиков, в которой я состоял.

Раз мы сняли австрийское сторожевое охранение, забрав всех в плен. Дело было на рассвете. Мы перебрались через реку, по пояс в воде, подползли к австрийцам и бросились на „ура“. На лицах у австрийцев был написан такой ужас, какого я еще не видел никогда раньше, — они бросили винтовки и повторяли только: „пан, не стреляй!"

19-го июня Ширванский полк был окружен близ местечка Таржимехи и насилу пробился, отступив при содействии казаков 3-го Хоперского полка.

20-го числа мы окопались и должны были дать отпор немцам, которые повели на нас яростную атаку при поддержке ураганного огня. Полк окопался на хол­мистой местности и выдерживал упорный натиск немцев, осыпавших нас снарядами, от которых кру­гом горели все деревни и дождем падали пули. Санитары не успевали уносить раненых. Пуля вывела из строя тяжело раненым доблестно распоряжавшегося командира 1-го батальона подполковника Со­колова, вслед за которым и младших офицеров выносили одного за другим. Когда был убит прапорщик Побиванцев, командир полка приказал мне принять командование его ротой и послал меня в распоряжение капитана Джанаева, заменившего подполков­ника Соколова. Тогда из всего полка были образованы три сводные роты, из которых одной командовал офицер, другой — подпрапорщик, а третьей — я. Капитан Джанаев взял с меня слово, что я не отступлю. Я приказал немедленно занять прежнее расположение и следить за немцами, а сам наблюдал в бинокль, причем вокруг меня, как мухи, жужжали и щелкали разрывные пули. Немцы несколько раз пы­тались наступать, но всякий раз мы их отбивали зал­пами, причем они бросали своих раненых, из ко­торых мы нескольких менее тяжело раненых отправили в штаб полка, причем доставлять их приходилось под обстрелом немцев. Несмотря на тяжелое наше положение, солдаты заботливо перевязывали раненых врагов, что меня тогда, я помню, как-то поразило; тут сказалась русская незлобивость: солдаты забывали, что пленные — враги, а видели только страдающих людей, которых дружески ободряли, увещевая потерпеть. Мы продержались до вечера, причем когда у меня остава­лось очень мало людей, мне дали два пулемета, при по­мощи которых мы и прогнали немцев в лес. Ночью велено было продолжать отступать, что мы и сделали, от­ходя незаметно и неожиданно для неприятеля. За бой 20-го июня я получил Георгиевский Крест 3-й степени ”.

Удостоившись получить два Георгиевских креста, Ирманов поехал в отпуск и тут ему посчастливи­лось получить от своих родственников денежную по­мощь для перехода в кавалерию, т. е. исполнить свою первоначальную мечту. Он возобновил ходатайство и был 21-го июня 1915 года переведен в 3-й Хоперский казачий полк Кубанского войска.

„16-го августа, — продолжает Ирманов, — я был послан с разъездом в 15 человек на правый фланг 3-го Кавказского корпуса. Мне было приказано следить за неприятелем и доносить о его действиях в штаб корпуса. Рязанский полк был расположен влево от деревни Стрыгово до господского двора Тевли, а Белевский полк окопался западнее и южнее дер. Стры­гово до дер. Дубово.

Неприятель, при поддержке усиленного артиллерийского огня, двигался из дер. Залесье на Тевли. Я оставил большую часть разъезда в дер. Стрыгово, а сам с урядником Маловым и казаком Колесниковым отправился пешком за линию расположения Рязанского полка, где выбрал удобное место для наблюдения за противником. Местность была ровная, но на ней близко одна от другой были расположены на половину уничтоженные артиллерийским огнем деревушки, где скры­вались, дрожа от страха, старики, не захотевшие сле­довать за молодежью при ее выселении. Неприятель стремительным натиском занял госп. дв. Тевли, осыпая сна­рядами окопы Рязанского полка. Рязанцам пришлось отступить, причем одна рота была окружена немцами и пробивалась. Нам было видно как противник дви­гается на дер. Новоселки и госп. дв. Туличи, заходя в тыл Белевскому полку. Я догадался, что связи между Рязанцами и Белевцами нет, а потому побежал в дер. Стрыгово, вскочил на коня и помчался на виду у противника в ближайший батальон Белевского полка.

Ирманов 16 Августа 1915 г. скачет с докладом о расположении врага.

Немцы меня увидели и осыпали шрапнелью и дождем пуль, но я ничего не сознавал, а летел стрелой. Благодаря своевременному извещению, Белевцы отсту­пили к дер. Юзефин и здесь окопались. Мы продол­жали наблюдать у деревни Стрыгово, и вдруг увидели колоннами двигавшийся полк от дер. Береза, южнее дер. Малыши и за дер. Стрыгово. Это был, как потом оказалось, Лорийский полк, шедший на под­держку нам. Полк двигался, ничего не зная об отступлении 18-й дивизии, а потому немцы угрожали его флангу. Я послал казака навстречу полку, чтобы доложить обстановку. Полк окопался у дер. Малыши, причем оказалось, что если бы не своевременное извещение, он был бы охвачен неприятелем. За раз­ведку 16-го августа я получил крест 2-й степени ; кресты получили также Малов и Колесников.

8-го сентября я находился с разъездом между двумя нашими дивизиями. Наша пехота отходила от реки Щара по главному шоссе. Для прикрытия ее отступления оставались наш разъезд и разведчики Апшеронского и Дагестанского полков. Прождав несколько часов, разведчики отошли вслед за своими частями, мы же оставались в лесу по обе стороны шоссе. Решив, что противник до ночи не покажется, мы стали жарить барашка, причем один казак оста­вался на посту. Вдруг он кричит: „немцы, кавалерия!“ Я побежал посмотреть. Действительно, показался всадник, а за ним еще и еще. За всадниками можно было разглядеть пехоту. Я отправил казака с донесением в ближайшую пехотную часть, двух казаков послал следить за дальней дорогой, параллельной шоссе, чтобы немцы нас не обошли, двум приказал увести лошадей подальше в лес, двух казаков поставил по другую сторону шоссе, а сам остался с двумя, приказав не стрелять, пока не дам знак. Немецкая кавалерия состояла из двадцати человек, которые ехали человека по два—по три на порядочном расстоянии один от других. Пропустив 15 человек мимо себя, мы дали два залпа, которыми сбили пять всадников и трех лошадей, раненые поползли, лошади взвились на дыбы, поднялась паника; дав еще залп, мы сбили еще трех немцев и двух лошадей, а остальные ускакали к своей пехоте, которая остановилась и на­чала нас обстреливать сильным ружейным огнем. Но несмотря на огонь пехоты, мы отобрали у убитых

Ирманов устроил немцам засаду 8 сентября.

и раненых немецких кавалеристов седла, карабины, пики и сняли погоны и унесли все это в лес. Помню, как я хотел допросить одного немца, раненого мною в живот. Он, вместо ответа, стонал, извиваясь змеей, хватал меня за ноги и вращал глазами. А другой делал невероятные усилия ползти, но вместо того барах­тался на одном месте. Но и тут один из казаков

перевязал раненого. Затем мы стали отстреливаться от неприятельской пехоты, пока не подошли наши па­хотные подкрепления, которые и отбросили залпами немцев, а затем мы продолжали отступать. За это дело я получил Георгиевский крест первой степени .

Медаль четвертой степени я получил за то, что подполз на 30 шагов к неприятельским окопам близ станции Коссово в середине сентября, где две сотни нашего полка производили разведку с целью выяснить количество неприятеля.

После получения полного банта (Георгиевские кресты 4-й степени № 128155, 3-й степени № 57397, 2-й степени № 8573 и 1-й степени № 3717), я был представлен за боевые отличия к производству в прапорщики, но от этого производства отказался, прося прикомандировать меня к Николаевскому кавалерийскому училищу для сдачи экзамена на офицера. Просьба моя была исполнена, и я отправился в Петроград. Явившись в училище 15 октября 1915 года, я узнал от начальника его, что время экзаменов уже прошло. Тогда я подал прошение и был принят в училище юнкером на 5-ый уско­ренный курс".

Теперь Ирманов окончил Николаевское кавалерийское училище и ВЫСОЧАЙШИМ приказом от 1-го фе­враля 1916 года произведен в прапорщики с назначением в части пограничной стражи западного фронта .

А. Плавский http://medalirus.ru/georgievskie-kavalery/irmanov-nikolay-sergeevich.php

http://ruskline.ru/history/2015/02/16/nikolaj_irmanov_polnyj_georgievskij_kavaler/

Серия сообщений "Новое время (конец XV в. — 1918 год)":

Серия сообщений "Памятное":

Серия сообщений "Солдатское":