Три Богатыря. Васнецов Я- Горловка! Я вся в слезах. Я-в клочья сердце, в клочья -душу! Я-жуткий стон, ужасный страх ! Я-крик, просящийся наружу ! Я - Горловка, замёрзший лес, Рычащий, раненый судьбою ! Я-дом, кричащий миру SOS! Я -снег залитый детской кровью ! Я - Горловка! Я- чей-то враг, От взрывов, спрятался в подвале. За поднятый Российский флаг Меня из градов убивали! Я - Горловка, Я -весь Донбасс ! Я -жизнь тонущая в печали! Я Мир прошу: "Спасите нас! Но мир молчаньем отвечает ! Я- дочь, которую страна От сердца мамы отлучила ! Родные узы порвала И на майдане застрелила ! Я - сын, попавший под обстрел, Без рук, без ног, с лицом В осколках ! Я - дед, который не успел Уйти от взрывов с остановки ! Я- мамочка, с детём в руках... Застывшим взглядом в небо смотрим ! Я - бабушка с лицом В слезах Мой дом снарядами разгромлен ! Я- та семья, что не ушла от взрывов спрятаться в подвале! Я- та Одесская душа, Которую весной сжигали ! Я - Мариуполь! Я - Луганск ! Я - Волноваха! Я - Стаханов ! Я - горе, что пришло от вас Скоты, набившие карманы! Я - плач детей ! Я - сон под град ! Я - боль погибшего народа От пуль украинских солдат И президентского урода. Непокоренная, жива ! Седая, хриплая от воя ! Родная Горловка моя! Достойна города-Героя! Автор Евгения Нименская Мам, я в плену, но ты не плачь. Здоров почти твой сын бедовый. Меня лечил донецкий врач С уставшей внешностью суровой. Лечил меня. Подумай, мам: Я бил по городу из "Градов", А мой же враг меня лечил, И успокаивал: «Так надо». Мам, я – чудовище. Прости. Я видел город разбомблённый. Мам, что же сын твой натворил! Я – монстр, идеей закалённый. Нас провели по городам, По сёлам тем, что мы бомбили, А мы не верили глазам: Что мы с Донбассом натворили! Больницы полнятся людьми, Там всё затоплено слезами, Там изувеченный народ Без рук, без ног предстал пред нами. Ребёнок плакал на руках. Девчонке годик есть, едва ли, А мы родителей её На мине, мама, подорвали. Мать, я – чудовище, палач. И нет здесь, мама, террористов. А мы, пришедшие с войной, Для них подобие фашистов. Нас, мам, кидали напролом, И в пекло жуткое бросали, А в спины, нашим же бойцам, Заградотряды выставляли. И все мы шли на смертный бой, Плечом к плечу с моим собратом, А ополченец мне кричал: «Ложись, сопляк», - и сыпал матом. Он не хотел в меня стрелять, Меня в бою прикрыть желая, Он мне пригнуться предлагал Жизнь мне - врагу в бою спасая. Мам, я в плену, но ты не плачь. Здоров вполне твой сын бедовый. Меня лечил донецкий врач С уставшей внешностью суровой. Он выполнял врачебный долг. Я, от стыда пред ним сгорая, Впервые думал про себя: Кому нужна война такая? авторов много как мне сказали, но один из них Сергей Гусев «Я это видел!» русского поэта Ильи Сельвинского, написанные в 1942 году. Можно не слушать народных сказаний, Не верить газетным столбцам, Но я это видел. Своими глазами. Понимаете? Видел. Сам. Вот тут дорога. А там вон - взгорье. Меж нами вот этак - ров. Из этого рва поднимается горе. Горе без берегов. Нет! Об этом нельзя словами... Тут надо рычать! Рыдать! Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме, Заржавленной, как руда. Кто эти люди? Бойцы? Нисколько. Может быть, партизаны? Нет. Вот лежит лопоухий Колька - Ему одиннадцать лет. Тут вся родня его. Хутор "Веселый". Весь "Самострой" - сто двадцать дворов Ближние станции, ближние села - Все заложников выслали в ров. Лежат, сидят, всползают на бруствер. У каждого жест. Удивительно свой! Зима в мертвеце заморозила чувство, С которым смерть принимал живой, И трупы бредят, грозят, ненавидят... Как митинг, шумит эта мертвая тишь. В каком бы их ни свалило виде - Глазами, оскалом, шеей, плечами Они пререкаются с палачами, Они восклицают: "Не победишь!" Парень. Он совсем налегке. Грудь распахнута из протеста. Одна нога в худом сапоге, Другая сияет лаком протеза. Легкий снежок валит и валит... Грудь распахнул молодой инвалид. Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!" Поперхнулся. Упал. Застыл. Но часовым над лежбищем смерти Торчит воткнутый в землю костыль. И ярость мертвого не застыла: Она фронтовых окликает из тыла, Она водрузила костыль, как древко, И веха ее видна далеко. Бабка. Эта погибла стоя, Встала из трупов и так умерла. Лицо ее, славное и простое, Черная судорога свела. Ветер колышет ее отрепье... В левой орбите застыл сургуч, Но правое око глубоко в небе Между разрывами туч. И в этом упреке Деве Пречистой Рушенье веры десятков лет: "Коли на свете живут фашисты, Стало быть, бога нет". Рядом истерзанная еврейка. При ней ребенок. Совсем как во сне. С какой заботой детская шейка Повязана маминым серым кашне... Матери сердцу не изменили: Идя на расстрел, под пулю идя, За час, за полчаса до могилы Мать от простуды спасала дитя. Но даже и смерть для них не разлука: Невластны теперь над ними враги - И рыжая струйка из детского уха Стекает в горсть материнской руки. Как страшно об этом писать. Как жутко. Но надо. Надо! Пиши! Фашизму теперь не отделаться шуткой: Ты вымерил низость фашистской души, Ты осознал во всей ее фальши "Сентиментальность" пруссацких грез, Так пусть же сквозь их голубые вальсы Торчит материнская эта горсть. Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней, Ты за руку их поймал - уличи! Ты видишь, как пулею бронебойной Дробили нас палачи, Так загреми же, как Дант, как Овидий, Пусть зарыдает природа сама, Если все это сам ты видел И не сошел с ума. Но молча стою я над страшной могилой. Что слова? Истлели слова. Было время - писал я о милой, О щелканье соловья. Казалось бы, что в этой теме такого? Правда? А между тем Попробуй найти настоящее слово Даже для этих тем. А тут? Да ведь тут же нервы, как луки, Но строчки... глуше вареных вязиг. Нет, товарищи: этой муки Не выразит язык. Он слишком привычен, поэтому бледен. Слишком изящен, поэтому скуп, К неумолимой грамматике сведен Каждый крик, слетающий с губ. Здесь нужно бы... Нужно созвать бы вече, Из всех племен от древка до древка И взять от каждого все человечье, Все, прорвавшееся сквозь века,- Вопли, хрипы, вздохи и стоны, Эхо нашествий, погромов, резни... Не это ль наречье муки бездонной Словам искомым сродни? Но есть у нас и такая речь, Которая всяких слов горячее: Врагов осыпает проклятьем картечь. Глаголом пророков гремят батареи. Вы слышите трубы на рубежах? Смятение... Крики... Бледнеют громилы. Бегут! Но некуда им убежать От вашей кровавой могилы. Ослабьте же мышцы. Прикройте веки. Травою взойдите у этих высот. Кто вас увидел, отныне навеки Все ваши раны в душе унесет. Ров... Поэмой ли скажешь о нем? Семь тысяч трупов. Семиты... Славяне... Да! Об этом нельзя словами. Огнем! Только огнем! 1942, Керчь Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова. Ленинград: Просвещение, 1988. https://rupoem.ru/selvinskij/mozhno-ne-slushat.aspx картинки взяты из интернет, все стихи взяты под первым роликом, теперь с большим удовольствием слушаю Наталью Качуру.