Logosky (VneVizm) все записи автора СЕРГЕЙ ГОНЦОВ

Книга стихотворений


ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
О ЕДИНОМ И МНОГОМ

Памяти Юрия Селивёрстова

Есть беспредельность мысли в тишине,
Но гулом странствий властвует она же, –
Не всё ль равно, – зелёный дуб в окне
Или раскрытый в мировом пейзаже.

Не всё ль равно – угрюмый Океан
Иль сказочные складки земляные,
Как тайный путь, что безупречно дан
В края теперь незримые, иные.

Тут полный список редкостных картин,
Со знаменитой фреской Леонардо,
Где посредине вечери, – Один, –
Как чудный Мореплаватель над картой.

Тут видится простой и ясный строй
Вселенной, обречённой на спасенье, –
Как мыслится повсюду – Воскресенье,
И плоти бренной, – и земли сырой…

Но та же беспредельность и в громах,
И взгляд со звёзд мгновенно возвратится,
Всё – странствие, всё – воля и размах,

И белый день, как век, не прекратится…
А развернётся тайно – на холмах, –
И гром гремит, и отдыхает птица…


МАЛЕНЬКИЕ ЛИСТВЕННИЦЫ
(область наибольшей красоты)

Без желанья увидишь, как дерево чудно растет,
Ветки тайно раскинув в нечаянной воле своей,
И мизгирь безмятежно, как мир, паутину плетет,
И нигде, как прерывность, над звуком живет соловей.

Перед летом в лесу все равно что без твердой земли,
Все вчерне, в становленьи, по-детски стоит на своем,
Как столетья живые, – стеснившись в алмазной пыли,
Или каменный мост над едва различимым ручьем.

Прежде времени, рядом, наместо безглавых рамен
И жилища кикиморы с грудой ненужных вещей, –
Веет чистое благо и ветер звучит перемен,
Что заране случились, раздольней, светлей и горчей.

Но тебя потрясет только мощь, воплощенная тут,
Безначальная мера, решенная кроной простой,
Что в пространстве встает, как в сосуде чудесный сосуд, –
Нерешенной загадкой и верной тебе красотой…


ПОХВАЛА ДРУГУ

В чем искусство прямой речи,
Как не в том, чтобы взъесться
На окрестные долы, на пламя
В очаге подорожном.

Только что скальпелем крылатым
Ты очистил рану гнилую,
И теперь разрыдаться впору
Над великой печалью.

Все набито плотью смердящей,
Как дубовые бочки рыбой,
И находит сплошным потоком
Гибель без воскресенья.

Ты войну проиграл со всеми,
Но теперь победил в одиночку
Древний хаос послевоенный
Тайнозреньем ужасным.

Как никто другой, ты увидел,
Что любое таит движенье
Некий свет, за которым тайна
И свободное слово.

Врач иль жрец ты, мне все едино,
Я речей не слыхал страшнее,
Но струился между словами
Путь из бездны широкой.

И на плечи своей столицы
Водрузил ты безглазый череп,
Но за каждой из дыр темных
Тут же свечку поставил.

ХХХ

Ты, красота, не мир, но меч,
Одно я понял в эти годы.
Но тайная живая речь,
Но крепкие ночные своды, —
Все расходилось, все рвалось
Парчой в просторе неготовом,
Да все же царственно звалось
Нечаянным и диким словом...


ХХХ

На кипучие мертвые воды
Я вставал посреди непогоды.
Но живая страшнее вода,
Но другая светлее звезда.

Все пустынно, раздольно, велико,
Знать, измерено дольнее иго,
Знать, выходит в сиянии дня
Та земля, что не знает меня.

Но единое крепится словом
И цветет на пути неготовом.
Да закутался в имя мое
Тот, другой, что не знает ее.


ДЕРВИШ

Всё стремительней дни иль годы
То мелькают, то исчезают,
Чтоб внезапно выйти из бездны
Вешнего мрака.

А не то из мощного цвета,
Всё укрывшего тайной крепкой,
Потому что цвет безначален,
Вечен и славен.

Я вчера говорил, что к миру
Не качнусь, хоть бы он проявился
В полном блеске и дивной силе,
В радости новой.

А сегодня промыслил такое,
Что цветами взялась пустыня,
По которой бродил как дервиш
Десять столетий.

Может быть, от Творца известье
Принесли? Но смотрю, дивуясь,
Как внезапно всё изменилось
В древности лютой.

То, что нет никакого времени
Я узнал не вчера, не сегодня,
А когда-то, – до этого мира
В том же мощном цветеньи…

В третий раз Творец добронравный
Говорит: – Что же, мира не видишь?
– Вижу, Господи, – я отвечу, –
Знаю, Господи, вот он…


СТОЛБЦЫ О ПОБЕДЕ

Разбудить лесную голубку
Не составит труда. Но это
Не иначе грозит спасеньем
Или победой.

С безысходно-извилистой ветви
Как подаст она дивный голос,
Так в душистом сумраке леса
Вьется загадка.

Я ни в чем спасенья не видел,
Ни в дорожном чудесном камне,
Ни в ключе, что прозрачней мира,
Дней и столетий.

Все страшней очертанья мира
И уступы гигантской Башни,
По которой вьется дорога
С хмелем небесным.

Я мотив какой-то счастливый,
То ли Моцарта, то ли Баха,
Стал насвистывать против чащи
Дымчато-серой.

Но пленительный звук согласья
Я услышал почти случайно,
И поставил божественный случай
Выше печали.

Выше радости безысходной,
Потому что радость не знает
Ни прерывности, ни продолженья,
Ни очертанья.

«Я проснулась. Я удивилась.
Где ходил? По какой дороге?
Отчего не окликнул раньше
Часом иль веком?»

«Я откликнулась ниоткуда,
Хоть сижу посредине мира
На извилистой ветке дубовой,
Словно на троне».

«Мне известно, что тебе надо.
Мне известно, что ты задумал.
И желанья твои с моими
Чудом совпали».

«А теперь ступай по дороге,
На которой забыть не сможешь
Ни меня, ни ключ придорожный
С каменем рядом».


ХХХ

Ты заметил, что время идет,
Как веселый палач после казни,
Не имея зловещей приязни
К эшафоту, где жертва встает.

Век за веком, не так ли прошли
Не коснувшись твердыни срединной,
Темный дуб золотится в пыли,
Лес темнеет дугою полынной.

ЛОМОНОСОВ

Могучих дней послушный собеседник,
Вcеликий, может быть, ты слишком одинок.
В твой светлый круг порою смотрит Бог,
Чтоб не вошел презрительный наследник.

Печалью двухсотлетья отягченный,
Не потускнел высокий блеск ума,
Духовный холм не затопила тьма,
Но погляди, как медлит посвященный.

Нет, ни один не двинулся от мира,
Не кинулся восторженно на зов, —
Туда! Туда! Там и весы, и лира,
И не отлична лира от весов.

Как на подъемный мост средневековый,
На тень свою ступая, все ж зови —
В раздольный мрак, багряный и лиловый,
На древний крест — рассудка и любви.

5.01.91

Читать далее

Logosky (VneVizm) все записи автора МАРГАРИТА СОСНИЦКАЯ

Об авторе

Звали её Маргарита,
а вот была она
Фаустом в юбке.


ПОДМАСТЕРЬЕ В «ЦЕХУ ПОЭТОВ»


Пуля у меня в желудке –
Коготь железный дракона, –
Но не в меня пальнули –
В Николая Степановича Гумилёва.

І

«Огнезарая птица победы
(чуть) коснулась крылом и меня» *
И я, точно мой вещий предок,
Отпустил на свободу коня,

Но к кудеснику или гадалке
Недосуг обращаться, чтоб
Знать в лесу, на опушке иль в балке
Пустят пулю мне в грудь или в лоб.

А пока огнезарая птица
И меня озарила крылом,
И погоны кавалериста
Золотым заиграли огнем.


ІІ

«на согретом солнцем утёсе
нежится», спит молодая «пантера»,
и ей снится весна на Родосе,
где была она черной гетерой.

Босиком на камнях танцевала,
Белоснежный роняя хитон, –
Будто чёрное пламя пылало,
Голубой подчеркнув горизонт.

И мечтала на дальнем Родосе
Чернокожая диво-гетера,
Как на солнцем согретом утёсе
Молодая заснула пантера.

ІІІ

«мне отрубили голову, и я
(весь) истекая кровью, аплодирую»,
«Палач» раскланивается гибкий, как змея,
Взмахнувши палочкой волшебною – секирою.

Я вижу, кровь моя размашисто, ветвисто
Течёт по солнцем обожженному песку,
С гуденьем сводов, пением и свистом
Выводит ярко за строкой строку.

Палач бледнеет. И взмахнув секирою,
Мне голову отрубывает вновь,
А я невозмутимо аплодирую:
Живой водою пишет моя кровь.

IV

«...я никогда не смог бы догадаться,
что от счастья и славы дряхлеет сердце».
Ради счастья я с Анной мечтал обвенчаться,
Ну а слава нашла нас в атаках на немцев.

Если б кто-то сказал, ни за что б не поверил,
Что от счастья и славы в сушёную грушу
Кавалер двух крестов, открыватель Америк,
Превратить может сердце и душу.

Счастье с Анной мне выпало адское,
Ну, от славы и мертвому мне уж не деться.
Лучше б мне никогда не пришлось догадаться,
Что без счастья дичает остывшее сердце.

V

«высокий, стройный, сильный
с закрученными русыми усами»,
Он гонок чемпион автомобильный,
Летающий еще на аэроплане.

А вечером, в кафе, где пурпур, позолота,
Шампанское с друзьями распивает он,
Рассказывая об опасностях полёта...,
Чтоб дама слышала поодаль за столом.

Она вздохнет, посмотрит замогильно,
Нагие плечи нежа соболями,
И он поклонится ей, стройный, сильный,
С закрученными русыми усами.

1992


* Первые две строки стихотворений этого цикла взяты из прозы Николая Гумилёва "Записки кавалериста" или "Африканская охота". Цикл написан в том возрасте, в котором Гумилёв был расстрелян.


**************************



***

Моя поэзия во многом блеф,
Игра в перевоплощенье,
Переносящее в качанье нараспев
В другие времена и измеренья.

Охотно я бываю Клеопатрой –
К утру любовник яд принять готов, –
Опять же Федрою побыть приятно:
Пусть муж – не пасынок – погибнет от быков.

Сильней всего, однако б, я желала
Быть дамой петербургского поэта,
Чтоб заговорщицей после провала
Стать вместе с ним под дуло пистолета.

И только иногда порывом свежим ветра
Срывает масок и нарядов пёстрых смесь,
И остаюсь в пятне белесом света
Бесстрастная и тихая, как есть.
15.05.1993


***

Памяти Н. Гумиёева

Напившись вина и зажегши свечу,
Склонилась над тусклою книгою,
И, как заклинанья, слова я шепчу,
Губами в забвении двигая.

Слова вдруг вздохнули, сверкнули огнём
Алмазов, сапфиров, граната –
Целует вот так океан окоём
В кольце подвенечном заката.

А строки иные – глубин жемчуга
С подвеской, как май, изумрудной
И рядом же здесь два живых василька
С их запахом свежим, приблудным.

И пламя трепещет. Смотрю сквозь бокал:
Дробится на искры и шпаги –
Пульсируют, слившись в единый кристалл,
Слова, как в ларце, на бумаге.

10 .02. 1992



Из цикла

ПРОСТРАНСТВО РАЯ

***

- О, Боже, на все Твоя воля!...
Но где ж, Милосердный, Ты был,
Когда Гумилёва вывели в поле
И пустили в распыл?

Божьи взоры закатно-алы,
Голос громом раскатисто дрогнет:
- Он мечтал о «сводах Валгаллы»,
А туда нет иной дороги.

2008

***

Вы можете представить Льва Толстого комиссаром?
Тогда б Москва не вспыхнула пожаром,
А зацвела б садами,
приняла французов
И смертью не своей преставился б Кутузов.
Но вижу я Льва Николаича Толстого
Не под расстрелом рядом с Гумилёвым –
В рядах Деникина, Кутепова, Дроздова:
Солдатам надо умирать в бою и с боем.

2009

Logosky (VneVizm) все записи автора

ЛЮБОВЬ РОЖДЕСТВА

Вневизм учение Христа,
не искажённое доселе,
когда отверста высота
и дух подъят в бессонном теле.

И Рождество Его пути
ещё безгласно, но безбрежно.
Приотворив себя, найти
пытайся веру и надежду.

Тогда перепорхнёт извне
извечный вестник вне-теченья,
и в прорифмованном окне
увидишь истину прозренья.

7 января 2011 г.
ул. Танкиста Хрустицкого

Logosky (VneVizm) все записи автора

Ауэзхан Кодар о поэзии Сергея Гонцова
Сергей Гонцов. Восточные мотивы

Страница Ауэзхана Кодара:
http://www.zonakz.net/blogs/user/stranitsa_auezxana_kodara/7591.html

Восточные корни русской души (о поэзии Сергея Гонцова)

В русской поэзии, как это ни удивительно, редко встретишь стихи с восточной окраской. Вспоминаются разве что блоковское: «Да, скифы мы, да, азиаты мы…» или есенинское: «О, Азия, Азия, голубая страна / Посыпанная пылью, песком и известкой / Там так медленно катит по небу Луна, / Поскрипывая колесами как киргиз в повозке/».
Но даже эти стихи скорее декларативны, чем исповедальны, или исторгнуты подлинной потребностью духа. Однако поскольку Россия действительно совместное творение Азии и Европы, такой поэт должен был появиться и появился в последней четверти прошлого века. Не случайно также, что его дарование открыл сам Виктор Астафьев, самый взыскательный из русских писателей. Составляя антологию современной (на тот момент) поэзии (кроме литераторов Москвы и Ленинграда, тех он не брал в расчет) мэтр с особой теплотой отозвалсяв о подборке стихотворений молодого поэта Сергея Гонцова в альманахе «Поэзия» 1984 г. Потом была целая «книжка в журнале», или публикация в 1990 г. в очень популярной тогда «Литературной учебе».
С тех пор имя Сергея Гонцова - одно из значительных имен в российской поэзии. И хотя Гонцов родился в Южном Зауралье (он – потомок древнего боярского рода), его дед служил в крепости Верном (это современное Алматы), а отец, тоже, как и дед, офицер, исколесил Казахстан и Среднюю Азию от Кара-Кумов, Ферганы до Кушки. Как видим, будущий поэт уже своим рождением и происхождением был связан с Азией и Сибирью, которая и вовсе гремучая смесь евро-азиатского синтеза.Из всего этого со временем получилось так, что по существу, Гонцов стал открывателем азиатской Атлантиды в русской ментальности. Вот как писал о нем критик Владимир Славецкий: «Юный гигант, богатырь, великодушный и одновременно уверенный в неотразимости своего великанского обаяния, странствовал по миру. И странствие души развертывалось на слишком большом пространстве, чтобы всматриваться в детали». Возможно, так было в начале его пути. У Гонцова, действительно, встречаются стихи, написанные большими мазками, но меня привлекло к его поэзии как раз внимание к деталям и подробностям. Если хотите, эстетика персидской миниатюры, или китайской живописи. Давайте присмотримся к его стихотворению «Вечная битва».

Битва с драконами на мосту
Продолжается много лет, -
Синяя река играет внизу,
От листа к листу благоуханный свет
Течет, - вырастает лес,
Ряженые рубят вековые стволы,
Творец спускается с низких небес,
Озаряя мировые углы
Светом истины, добра, любви,
А на великолепном мосту
Дракон и герой по колено в крови
Бьются за неслыханную красоту. (Выделено мной – А.К.)

В этой картине столько света, цвета, запахов и оттенков, что возникает ощущение целого мира и твоей включенности в этот мир. И тебя не отталкивает даже то, что на этом великолепном фоне идет битва, или, по сути, война. Не отталкивает, ибо дракон и герой бьются «за неслыханную красоту». Примечательно, что автор не отказывает в притязании на красоту даже дракону, самому отрицательному персонажу всех сказок и мифов.
Когда я впервые прочитал это стихотворение, мне вспомнилась притча о Чингисхане и красавице Гюрбельджин, царице тангутов.
Говорят, что однажды великий каган выехал по первому снегу на охоту. Снег напоминал первый день творения, сверкал и искрился, восхищая своим великолепием. И до того это понравилось царственному охотнику, что он спросил у своего спутника:
- Что может быть белее этого снега?
- Только красавица Гюрбельджин… - вкрадчиво ответил спутник.
Это до того впечатлило грозного полководца, что он пошел и завоевал Тангут. В этой легенде Потрясатель Вселенной предстает вполне земным человеком, способным зачароваться красотой и природы, и земной женщины.
Так и Гонцов в своем стихотворении переносит событие из плоскости этики в пространство эстетического и добивается восхитительного эффекта погружения в героическую архаику, где нет ничего невозможного, где сосуществуют боги и люди, птицы и ангелы, где все говорит со всем и перетекает во все. Для Гонцова вообще не присуще соблюдение грани между реальным и ирреальным, сном и явью, настоящим и прошлым. Для него это все – огромное сегодня, удостоверяющее себя как раз тем, что ему ничего не чуждо. Однако все, что существует, подлежит именованию. В этом плане для Гонцова вся предыстория человечества есть история Востока. Это можно назвать настоящим открытием. И не только в поэзии. Поскольку для него Восток – не географическое понятие, а временное. Это стадия мифологического развития человечества, которая больше не повторится. На мой взгляд, понимание этой уникальности делает уникальной и поэзию самого Гонцова. Кроме того, в наше время, время всеобщего увлечения евразийской идентичностью России, Гонцов – абсолютно востребованный автор, реанимировавший в своей поэзии еле брезжущий древний облик своей великой страны.

СЕРГЕЙ ГОНЦОВ

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

***
Встану и миром пойду,
Чуть заграждая рукой
Пламя свечи, как звезду.
Господи, кто я такой?

Ночь возвращает стада.
Вьется туман над рекой.
Крепче не видно моста.
Господи, кто я такой?

Запах цветов и травы.
Бор, точно царский покой.
Хоть не сносить головы,
Господи, кто я такой?

Зыблется тысяча лет.
Листья шумят под ногой.
Если ты знаешь ответ,
Господи, кто я такой?

Конь белоснежный впотьмах.
Дети, старуха с клюкой.
Страшный собор на холмах,
Да незнакомый, другой.

Понял я, скорбь не тая,
Горе на крепкой земле.
Господи, это же я
В городе или в селе...


ВЕЧНАЯ БИТВА
(в духе древних миниатюр)

Битва с драконами на мосту
Продолжается много лет, -
Синяя река играет внизу,
От листа к листу благоуханный свет
Течет, - вырастает лес,
Ряженые рубят вековые стволы,
Творец спускается с низких небес,
Озаряя мировые углы
Светом истины, добра, любви,
А на великолепном мосту
Дракон и герой по колено в крови
Бьются за неслыханную красоту.


ЧАША

Подожди, я не знаю, что будет со мной.
Дай вглядеться во мрак, рассеченный грозой,
Дай отпить на прощанье из чаши земной,
Из серебряной чаши с горючей слезой.

Навсегда! Навсегда! Это – надо понять.
Плещет мгла через край, как шумит Океан,
И рукою не двинуть, и глаз не поднять, –
Этот остров уходит, уходит в туман.

Этот дом островерхий в лиловом кольце.
Этот сад расцветающий, белый, пустой.
И таинственный лес, и отец на крыльце,
И тревожная мать под вечерней звездой.

Влажно-дымчатый вихрь налетает на склон
И торжественно, страшно скрывает от глаз
Все, что создал от века незримый Закон,
Безначальным прощаньем возвысивший нас…


ДВА ГОЛОСА

– Отдыхающей птице, – сказал, – не восстать
От всемирного сна, тяжела её ноша.
Этим сказочным крыльям печально блистать,
Над лесной тишиной, над дорогой полнощной.

– Отдыхающей птице, – сказал, – всё равно, –
Чем приволье богато, что в мире творится.
Всё, что птице приснится, – свершилось давно,
Разве древняя воля, – теперь повторится?

– Отдыхающей птице, – сказал, – сто веков,
Это ком Благодати, – Плуг, Молот, Твердыня, –
Всё, что здесь ты возьмёшь, только тайна оков,
Разве трудно понять, что достойней – Пустыня?

– Отправляйся на волю, где бродит Дракон, –
Где на каменных рёбрах миров первозданных,
Над поверхностью дней, – всё сплетает Закон,
Как Великий Паук, – для убогих и странных.

– Отдыхающей птице, – скажу, – равных нет, –
Всё, возьмёт, как булат, всё измерит, как злато,
Видишь, дремлет она для того, – чтоб стал свет,
А могучее Древо, – как Бездна, – крылато?

КРЕСТ В ГОРАХ

Я ничего не знаю об искусстве
И музыкой случайно дорожу, —
Как Ангелом, но даже в скорбном чувстве
Печали никакой не нахожу.

Любая вещь берется ниоткуда
И частью возвращается туда,
И трудно знать, в чем содержанье чуда, —
В том или в этом случае всегда

Мы числами замучены, как дети
Чужой заботой, но уже сейчас
Вселенная разбрасывает сети,
Которые случайно любят нас.

Наверно, есть какие-то приметы,
В которых Дух Творенья говорит, —
Нас окружают чудные предметы,
И часть из них потомков покорит.

САЖЕНЕЦ КЕДРА

Как-то дивно выходит на свет
Этот век, и соборный, и юный,
Точно саженец кедра, – в ответ
На утраченный, редкостный цвет,
Где шумели другие кануны.

Всё сойдётся в могучем стволе,
Даже то, что казалось потоком,
Безысходно гремящим во мгле.
А сейчас на старинной земле
Он стоит, укрепляемый Богом.

Не случайный, как новый канон,
Из стихий изготовлен великих,
Точно слово чудесных времен,
Точно ход неизвестных племён,
Перед сонмом, внезапных и диких…

Он с мизинец, но чудно широк,
Как дитя, что узрело когда-то
Вечный мир, чтоб исполнился срок,
Откатился нездешний оброк
И явилось тут всё, что крылато.

читать далее

Logosky (VneVizm) все записи автора Романов
Андрей Владимирович

НАМ СУЖДЕНО
ОТ СЧАСТЬЯ УМЕРЕТЬ

ИЗ КНИГИ СТИХОТВОРЕНИЙ

Санкт-Петербург, АПИ 2010


* * *

Притянет за голову,
скажет мне: «Доброе утро!»
Поступков и слов
потускнеет вчерашняя вязь.
А женские плечи близки мне
и так недоступны,
что в сердце,
как в сданную крепость
вступает боязнь...
Но солнце настало,
и гордиев узел развязан:
мне каждое утро
до завтра встречаться с тобой,
А все, что казалось вчера нам
случайною связью,
сегодня окажется
нашей внезапной судьбой.


НАД СУМРАКОМ ОБВОДНОГО КАНАЛА

1

Хмурый космос усмехнулся криво;
поскользнулось солнце на воде...
Помнишь ли,
Как ты была красива,
ты, что мне не встретилась нигде?

Нам в грядущий полдень нет возврата
даже по фальшивым паспортам,
Вновь тебя искать?
Пустая трата
времени, отпущенного нам.

Выставь телескоп своей квартиры
за пределы городских огней,
отыщи звезду в созвездье Лиры –
наши взгляды встретятся на ней.

И когда космическая вспышка
хлестко даст пощечину векам, –
астроном –
лысеющий мальчишка
честь открытья приберет к рукам.

2

Отражаясь в сумраке канала,
хмурый март приветлив стал опять.
Отложи таблетки веронала –
это блажь в такую полночь спать.

К нам звезда спустилась неспесиво
на пролет Литейного моста.
Ты в любых шелках была красива;
с возрастом сгустилась красота.

И, когда идешь ты утром рано,
кончики рассвета теребя,
парни, что вернулись из Афгана,
восхищенно смотрят на тебя.

3

Нарекли дорогу автострадой,
Проложили путь через жнивьё.
И за неположенной наградой
в Кремль слетелись словно вороньё.

Расхватали, напились, подрались,
взмыли в небо, солнце заслонив.
Не затем мы в той стране остались,
чтобы песни складывать про них.

Вдоль России сумрачной и строгой,
где проселки, как бикфордов шнур,
нам шагать нехоженой дорогой,
в стороне оставив Байконур.

Затянув потуже пояс Славы,
отряхнув чернобыльскую вонь,
мы кирзой в грязи напишем главы
жизни, отпылавшей, как огонь.

Чтоб сберечь
(как будущие всходы
спину распрямляющей Земли)
красоту,
которую ни годы,
ни невзгоды высечь не смогли.

4

День придет,
Верховный суд разбудит
совесть всех, кто взялся нас вести.
Жаль, что нас тогда с тобой не будет
На планете, сбившейся с пути.

Карусель крутых разоблачений
закружит, пружинами скрипя.
И вернутся правнуки с учений
Мир рукопожатием скрепя.

И, поняв, что были мы красивы,
что времен предугадали нить,
правнучки достанут негативы,
чтобы нас с тобою воскресить,

И с восторгом вглядываясь в лица
Улыбаясь людям молодым,
Мы пройдем по улицам столицы,
Что была лишь центром областным.


* * *

Волоча вдоль коломенской трассы
Похоронную муть на софе,
Я приполз к тебе с лунной террасы,
Где мы горькую пили в кафе,

Где, осилив хребет Альтаира,
Осквернитель Христова креста
При строительстве светлого мира
Обещал нам блатные места.

Но космической краской обляпан,
Я за эти две тысячи лет,
Не сдавался ни шлемам, ни шляпам,
Выполняя всевышний завет.

И теперь, прославляя Непрядву,
И бубновый распнув интерес,
Я бы смог рассказать тебе правду,
Испытав исторический стресс.

Что нам лунные эти отроги,
И сигнал водосточной трубы, –
Вдоль карельской железной дороги
Мы с тобой собираем грибы

И за собственных внуков в ответе
Понимаем, врагов хороня,
Что на белом чудовищном свете
Нет нигде ни тебя, ни меня.


* * *

– Возвращайся, ростральная фея,
Подари мне блокадный рассвет,
На котором твоя портупея
Сохранила трагический след.

Старый снимок расщедрится сходу,
Чтоб из времени вытряхнуть стресс.
Нам синоптик подарит погоду,
А Москва – транссибирский экспресс.

Серебро в грановитой породе
Станет ближе космической мгле,
Ведь недаром настурция бродит
По давно расселенной Земле.

Лимузин гарантирует встречу,
Звездолет – персональную ночь,
Где врачи приготовят нам лечо,
Если скальпель не сможет помочь.

Вот бы вновь отыскать киноленту,
Где победно ликуют друзья,–
Ту, что – даже назло президенту–
Предъявить на таможне нельзя;

Там, где с властною силой в обнимку,
Тормознув нас движеньем руки,
Спросят: «Как вы сошли с фотоснимка,
Исторической лжи вопреки?»


* * *

Не спеша воскрешать ни фиту, ни, тем более, ять, я –
Рядовой обитатель привычных маршрутных карет –
Заключаю тебя межпланетную фею в объятья,
И, признавшись в любви, доверяю бессмертья секрет.

Ой, когда ж это было? На Лиговку блажь накатила,
Уголовники вновь на три буквы послали конвой,
Потому что Москва за награды платить прекратила,
Открестившись от крови минувшей Второй Мировой.

С той поры осознав, что Россия с Европой рассталась,
Что хохочет Совмин, показав победителям нос,
Те, кто выжил в боях, согласились на самую малость:
Хоть десятку, хоть вышку, но лишь бы не в цех и колхоз.

И сегодня нам на уши вешает танцы и шманцы
Престарелая сволочь, чья грудь в орденах и крестах,
Что стреляла нам в спину, когда наступали германцы,
Чтоб – «Ни шагу назад!» – мы… А после спасалась в кустах.

Зерна правды ужасной ты в души, любимая, высей,
Чтобы даже на стендах усастый упырь не воскрес.
И маршрутка летит от «Крестов» до коломенских высей,
Возвращая солдат на священную почву с небес.


* * *

Мы были и раздеты, и разуты,
Осознавая, – если черт не съест,
Не выпадет нам счастья три минуты,
Пусть, – даже встав, – решенье примет съезд.

Ведь, если, демонстрируя немилость,
Свалился с неба мудрый Млечный путь,
Его тоска, всего лишь, нам приснилась,
И ты о ней, пожалуйста, забудь.

Настал черед сосулькам и аортам,
Заглушки ставить шелудивым ртам,
В чужом краю, что числится курортом,
Где мы живем по ложным паспортам.

Пора «линять»! Воздушных ям не будет…
Республиканский имидж невысок,
Культурная элита не осудит
Очередной вне времени бросок.

И в той межзвездной гонке неустанной
Мы попадем в компьютерную клеть,
Когда в подъезде, на углу Расстанной,
Свистит пацан, рискуя повзрослеть,

Ему плевать, что воробьишек стайку
Коты на свадьбе нашей помянут
И в президенты выдвинут всезнайку
На десять галактических минут.

читать далее

* * *

Ветка сирени склонилась в поклоне,
Преобразив красотой
Пыльные стёкла, окно, подоконник
Комнаты полупустой.

Светом залиты тетради и книжки,
Нищенски скудный уют,
Скарб коммунальный. О Господи, слишком
Ярко лучи твои бьют!

Лучше какой-нибудь угол медвежий,
Свиток бескрайней зимы,
Чем этот запах тревожный и нежный,
Веющий властно из тьмы.

Стала пуглива душа и безлика,
Прежний умерился пыл,
И красота – как прямая улика:
Слаб человек и бескрыл.

А за окном разбежались дорожки –
В ад? или, может быть, в рай?
Господи, ветку сирени в окошке
Нищему духом подай.


ЛАСТОЧКА

Вот опять она летает
Над беседкою в саду,
Домик сломанный латает,
Воду черпая в пруду.

И пока шумят народы,
Грозно спорят кто про что, –
С чувством счастья и свободы
Лепит ласточка гнездо.


ВГЛЯДЫВАЯСЬ В НАСТОЯЩЕЕ

1

Поляны,
На которых мы играли в детстве,
Стали кладбищами.

Деревья,
Которые мы посадили,
Заслонили свет окнам – их спилили.

Голуби,
Которых мы гоняли, стали плакатной символикой.
Свисти, не свисти, – им уже никогда не взлететь в небо.

Любимые
Превратились в домохозяек. Ты дожил до седин,
И тебе иногда уступают место в общественном транспорте.

Сядь и смотри:
На мальчика, играющего на поляне,
На дерево, цветущее впервые,
На голубей, летающих в небе,
На девушку, смотрящую мимо тебя…

Вглядываясь в настоящее,
Ты видишь прошлое и будущее одновременно.

2

Возможно,
Однажды кто-то уже написал стихи, подобные твоим,
И тебе об этом скажут,
Возможно.

Возможно,
Однажды кто-то уже признавался в любви, как ты,
И тебе об этом скажут,
Возможно

Возможно,
Однажды кто-то уже увидел мир почти таким же,
И тебе об этом скажут,
Возможно.

Возможно,
Всё уже было… Но молчать, не петь и не плакать,

Не признаваться в любви вновь –
Невозможно!


* * *

Цикада, бабочка, кузнечик,
Холмы полуденные, зной…
Цикория зубчатый венчик,
Сияющий голубизной, –
Приют и отдых стрекозиный,
Звезда над домом муравья,
Когда склонится тенью длинной
Прохладный вечер у ручья.

И ты дорогою земною,
В сандалях, стоптанных до дыр,
Благоговейно стороною
Обходишь хрупкий этот мир,
Под небом звёздным – человечек,
Бредущий горною тропой…
Цикада, бабочка, кузнечик
На равных говорят с тобой.


* * *

Л.

Какой неторенной тропой,
Восстав из тлена,
На Страшный суд пойдём с тобой
Во тьме вселенной?

Всё, чем мы жили – нашу плоть,
Объятья, взгляды
Испепелит в свой час Господь,
Не жди пощады.

Но ты и на краю земли,
В саду распада
Расслышишь голос мой вдали
Сквозь муки ада:

– Любимая, как я любил
Мир этот грешный,
Не променяв на пару крыл
Наш полдень вешний!


* * *

Ты сбросишь платье, словно кокон,
Прильнёшь, забыв о суете, –
Так бабочка у чьих-то окон,
Быть может, бьётся в темноте.
Её страшат заботы утра,
Ей нужен свет запретных свеч,
Чтоб крылья цвета перламутра
На том огне беспечно сжечь.


* * *

В Москву! В Москву!
А что в ней делать?
Москва такая ж глухомань…
Заря за окнами зарделась –
Больная чахлая герань.

Об этом грезилось нам разве
В лугах, где травы и цветы?
В столице суетной погрязли
Провинциальные мечты.

Нет, лучше бы, чем здесь скитаться,
Лысеть и стариться, друг мой, –
В цветущей юности болтаться
В петле курчавой головой.


* * *

На улице метелица
Гуляет, мельтеша…
Глядишь, ещё шевелится,
Болит ещё душа.

Заблудшая? пропащая? –
Прохожим невдомёк,
На самом дне таящая
Небесный огонёк,

Что с силою нездешнею
Несёт бессмертный свет
Сквозь плоть окоченевшую
И жизни этой бред,

Чтоб совесть в ярком пламени
Сияла, горяча, –
В пустой и зябкой храмине
Последняя свеча.


* * *

Н.А.

Всё это не беда,
Мелкая брань товарок…
Вызревшая звезда
В небе и есть подарок
Нищим на Рождество
В зябком проёме арки,
Там, где их божество
Переполняет чарки.

Всё это пустяки,
Грёзы, тоска по Югу…
Рыжие огоньки
Белкой снуют по кругу,
Продребезжит трамвай,
Брызнув на перекрестке
Искрами. Что ж: «Бывай!»
Окон погаснут блёстки.

Всё это, боже мой,
Было всегда и будет…
В юность бы нам, домой –
Кто за сей грех осудит
Пленников здешних мест,
Где бомжевать не просто…
Светит нам Южный Крест
В небе, как средь погоста.


ПОЭТЫ

Кричали с эстрады о вечном,
Горланили спьяну стихи,
А сами, как стадо овечье,
Пугались любой чепухи.

Метались, толкаясь в загоне,
Терпели и стужу, и грязь…
Им снились крылатые кони,
Что мчали их к славе, клубясь.

Но время, листая страницы,
Развеяло многое в прах,
Лишь слов золотые крупицы
Лежат на Господних весах.

читать далее

Владимир Борисович Коробов родился в городе Тобольске 24 апреля 1953 года. С 1955 по 1988 год жил в Крыму. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького (семинар Анатолия Жигулина) и аспирантуру при Литературном институте. В 1983 – 1988 годах работал научным сотрудником Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. В 1988 году переехал в Москву. Работал научным сотрудником в ИМЛИ, журналистом, литературным редактором. С 1992 года – член Союза Российских писателей; с 2004 – член Правления Союза российских писателей. Автор книг стихов «Взморье» (М., 1991), «Сад метаморфоз» (М., 2008). Автор-составитель книг: «Путешествие к Чехову» (М., 1996); «Прекрасны вы, брега Тавриды: Крым в русской поэзии» (М., 2000); «А.П. Чехов. Избранные сочинения» (М., 2003); «Лёд и Пламень: современная русская проза и поэзия в 2-х томах» (М., 2009). Перевёл «Крымские сонеты» А. Мицкевича.

Пишет рассказы, эссе, пьесы. Постоянный автор журналов: «Новый мир», «Дружба народов», «Континент» и др. Стихи и рассказы переведены на иностранные языки. Лауреат популярного молодежного журнала «Литературная учеба» (1991) и Международной Артийской премии (1996, 2000). Живет в Москве.


ПЕЙЗАЖ

Нацелено солнце в мишень паутины,
Без промаха бьёт! И ослепшим глазам
Мерещатся – в яркой палитре куртины –
Борисов-Мусатов, Ван-Гог и Сезанн.
Какое скопленье оттенков и цвета!
В траве изумрудной – росы холодок –
В сто раз увеличенный линзою света
И вправленный в лето хрустальный глазок.

Пейзаж онемел, гениально наивен,
Меняя на солнце, как ящер, тона, –
То монументален и декоративен,
То смутно воздушен, как сон и весна.
А там, где природы исчерпаны тубы,
Такие объёмы провидит творец,
Что круглые кроны формуются в кубы,
Взяв зрение мастера за образец.


БАБОЧКА

Как будто вырезана, сшита
Перстами лёгкими, она
Спешит присесть на куст самшита,
Благословляя жизнь. Весна!

Господнее благодаренье –
Благоухающий овраг,
И белой бабочки паренье,
Когда она вступает в брак.

Белянка? Бархатница? Кто ты?
Как безупречен твой узор!
Спеши! Заполнит скоро соты
Июль, и пожелтеет бор.

Лишь только лист земли коснется,
Свой волен замысел стереть
Творец… И значит – остаётся
В небытие перелететь.


БАЗАР

Не лжёт календарь: вот и прожита осень,
Подсчитан доход за базарным лотком.
И дни, словно яблоки, падают оземь
И зимним на вкус отдают холодком.
Окончен сезон. За прилавками пусто.
Распродан «за так» залежалый товар.
И частник глядит безнадежно и грустно
На редких зевак: мол, какой с них навар?
Истлело в садах плодоносное лето,
Сгорело в кострах и рассыпалось в прах!
Грядущего года составлена смета,
Минувшая осень горчит на губах.
На ржавый засов закрывают ворота –
До лета лишился пристанища пёс.
И дворник с похмелья ворчит на кого-то,
Сметая метлой ворох высохших роз.

А были деньки, когда чрево базара
С рассветом росло не по дням – по часам,
И склады ломились, треща от товара,
И трудно держать было тару весам,
И прыгали гирьки, и звякали миски,
И падал, звеня, к пятачку – пятачок,
И влажные груды упругой редиски
В чудесный увязаны были пучок.
О, как над прилавками ловко и быстро
Мелькали ножи! О, как было пестро!
И рыба сияла в сетях серебристо,
И цинковым солнцем слепило ведро!
И прямо у ног, ускользая от жара,
Змеёю ползла, извивалась лоза,
И жёлтая дыня, как жаркая фара,
Пронзительно била прохожим в глаза.
Смотреть на товар просто не было мочи!
Как гейзер, вскипал, завлекая, базар,
Торговки толклись, толковали о Сочи,
И бронзой на лица ложился загар.
А грузчики, злясь, изнывали от пота,
Толпе преподав сквернословья урок.
И в лавке мясной шла такая работа –
Аж брызгала кровь мяснику на сапог!
Вонзался топор, ладно спорилось дело,
Сочилось нутро освежёванных туш,
Лишь мальчик, бледнея, глядел оробело,
Забыв от испуга про золото груш.
Здесь крупною солью на солнце блистало
Копчёное сало с лавровым листом,
Хозяйка купюры, как книгу, листала,
Лиловая печень лежала пластом;
Здесь царствовал торг и ценился обычай
Собакам бросать, хохоча, потроха;
Здесь связки ещё не ощипанной дичи
Томились на крючьях уликой греха.
Роилась толпа и всходила, как тесто,
Рябило в глазах от нарядов и лиц –
Так в клетке, пожалуй что, не было тесно
От пленных щеглов, канареек, синиц.
Там круг знатоков цепенел, созерцая
Свой бойкий, живой, голосистый товар.
Хлопушкой взрывались, взлетев, попугаи!
Казалось, немного – и вспыхнет пожар.
Как нежно сачком извлекались из банки
Мальков и ракушек цветных леденцы!
Дельцы рассуждали о свойствах приманки,
На цены клевали наивно юнцы.
Ныряли в аквариум красные рыбки,
Чьи зыбки казались и хрупки тела,
И смутным подобием детской улыбки
Светились сквозь мутную зелень стекла.
Тут молча, без слов, заключались все сделки,
Скреплялся за первым углом договор,
Тут моря дары превращались в поделки
И ходким товаром был раковин сор,
Тут вольный любитель подводного лова,
Шутя продавал за рапаном – рапан,
И, ухо приставив, вы слышали снова,
Как гулко за трёшку шумит океан.
Вздымались горой привезённые грузы,
И впрок заготовлены были сполна
В короткие сроки: мешки кукурузы,
Орехи, инжир, помидоры, хурма,
Урюк, алыча, кабачки, баклажаны,
Чеснок и маслины, капуста и лук,–
Как будто сошлись все державы и страны,
Края и республики съехались в круг…

О, рынок земной! Допотопность базара,
Кричащая яркость, возвышенный быт,
Обыденность чуда, божественность дара,
Твой смысл не банален и стиль не избит!
Пусть в небе летят над тобой самолёты,
Проносятся мимо, свистя, поезда,–
Устройство твоё совершенно, как соты,
Прекрасна людская твоя суета!
Люблю, затерявшись в толпе, бесконечно
Глазеть на базар, словно в калейдоскоп,
Где звёзды узоров, меняясь беспечно,
Не знают повторов, как в детстве… И чтоб
Тянулось блаженство, где всё не случайно,
Где каждый прохожий – желаемый гость.
О, только б не верить упрямо, что тайна –
Лишь зренья обман, жалких стёклышек горсть!


* * *

Как браслет, с твоей руки
Ящерица соскользнула…
Вечер. Тлеют огоньки
Саклей старого аула.

И как сотни лет назад –
Запах дома, хлеба, дыма,
До земли склоненный сад
Спелых звезд степного Крыма.


КУПАЛЬЩИЦА

Клянусь, рождённая волной
На берегу она стояла,
И волосы перебирала –
На струнах арфы золотой
Себя, как музыку, играла.


* * *

Я люблю эту осень в полёте,
В напряжённых разводах ветвей,
Словно том в золотом переплёте
С серебристым тисненьем дождей,
С фронтисписом укромного сада,
С вензелями чугунных оград,–
Эту книгу любви и распада,
Эту книгу надежд и утрат.


В ЦЕРКВИ

Язык мой нем, глаза незрячи,
Душа убога и пуста,
Когда беру я в церкви сдачу
От купленного мной креста.

В полупустом холодном храме
Я озираюсь, словно вор,
И медными звеня деньгами,
Гляжу в глаза святых в упор.

Как недоступны эти лики!
Какая бездна пролегла
Между носившими вериги
И тем, кто чужд добра и зла!

А рядом – молятся старухи
За тех, кто жалок и убог…
И милостыню ждёт безрукий,
Ушанку притулив у ног.

И я стою, сутуля плечи,
Как будто в мир попал другой,
И машинально ставлю свечи
За упокой, за упокой…


МОЁ ПОКОЛЕНИЕ

Мы жаждали правды, искали успеха –
Нам в лица бросали булыжники смеха!

Пока на парадах палили из пушек,
Мы души сгноили в подвалах пивнушек.

Какие мы, к чёрту, поэты, пророки –
Мы кожей впитали эпохи пороки,

И, не протрезвев от повальной попойки,
Вскочили случайно в трамвай перестройки.

читать далее

В свете рушащихся башен
проступает лик иной:
словно кто-то небо пашет,
зачарован синевой.

Лик подводный и надводный,
земляной и огневой,
с расстояния подробный,
а вблизи почти живой.

Настигающий лавиной,
эхом "вечно" и "тогда".
Воскресающий невинных,
лиц, смотрящих сквозь года:

от воздушного погоста
до проталины земной, -
небо пусто и межзвёздно,
башни тают под луной.

2001-2010

ЗАКАТ В ПОЛЫНЬЕ

Повторяю фамилию: – Анненский, –
черный дождь и асфальт-антрацит
отражает осколки державинских
од, близ коих мерцает Коцит.

За реку проплывают вагоны,
дотлевает закат в полынье.
Гумилева блеснули погоны,
растворяясь в блокадном огне.


БЕЗЛИКИЕ ТЕНИ

Теней между дерев
я слышу лёгкий ропот.
Надежда или гнев?
Кому их нежный опыт?..

Скользящие извне
по сумеркам апреля,
где белка в полусне
восходит в сини хмеля.

...Стеная, сквозь меня
проходят в укоризне,
губами шевеля,
близ предстоящей жизни.


ПЕРЕВОДЫ

Так любит мать, и лишь больных детей…
И.Анненский

Непонятая фраза – как монгол
базальтовый – опять в себя сместилась.
Парк Чёрен, недвижим, точнее, гол, –
как слово угадать, что только снилось?

Да, ночью лишь он ощущал слова,
готовые родиться… Но уродом
стих вышел… Вдруг упала голова,
и голоса: – Подушку с кислородом!

Теперь он дышит: воздухом высот,
на островах, среди лугов альпийских.
Не помнит краткосрочный перелёт
сюда, к стихам – родным своим и близким…


Я ВСТРЕТИЛ ТЕНЬ

Гуляя по задумчивому саду,
я встретил тень, похожую на сон,
и в сырости сквозного листопада
похищен ей и в бездну занесен.

А здесь все те же сумерки сквозные,
все реже выбираюсь я сюда,
где выкликаю средь деревьев имя,
чтобы похитить сердце навсегда.

Перенеся в забвение без боли,
в предчувствии осенних холодов,
ту синеву, где безымянны роли
шута и принца траурных веков.


АНГЕЛ-СЕРДЦЕ

Вода, босая, шлёпала по лужам,
и алый сумрак проступал везде,
и ангел окрылённый был не нужен
томительному странному Нигде.

Никто дрожал у синего подъезда,
зияла бездна на восьми ветрах,
и ангел, потаенный и не местный,
свет окровавил у людей впотьмах.

Так им казалось - он заправил сердце,
в лампаду снов он превратил сосуд,
и масло неземного иноверца
любовь творило и вершило суд.

Сиянием надмирным и пристрастным,
и претворяло в вечности вино,
то, что дождём казалось беспристрастным,
и ткало манны саван-полотно.


13 ДЕКАБРЯ

Анненского голос чуткий,
красота развоплощений.
И кондуктор песнопений
в неземные промежутки.

Не о тех и ниоткуда,
но, двойник сереброкрылый,
тень объемлет на перилах –
и уже предвидит чудо.

Откровений и предместий
вдруг откроется шлагбаум,
и знамением усталым
озарит презренья вестник.

Где из вечности токката –
гул перрона нелюдимый,
обретается в едином
венчике строфы распятой.

Алексей ФИЛИМОНОВ

Поэт ушел из жизни... точно в срок,
как повелел Господь...
оцепененье
при извещеньи вызывает шок
и паралич безмолвного смятенья.

Поэт ушел... но где-то, в небесах,
воркуют ангелы, справляя тризну,
и в Храме, в Переделкине, монах
готовит душу для загробной жизни.

30.11.2010

Констанц, Германия

К ДРУГУ

Но как же с внешней стороны
Узрел ты мира быстрины,
Когда захвачен мощным бегом
Незримых дней и водворён
В прозрачный мрак, что назван Веком.

- Когда под гул небытия
Я помнить перестал, кто я,
Могучий дух, отсюда родом,
И в сильных небесах, как свой,
Явился в бездне вековой...

- И вот узнал, что этим ходом
Дней, лет, веков, владеешь ты,
С ним заодно, как чудным сводом?
- Ну, ты загнул. Да кто там, что там,
Но ход всевещной красоты...

Два мира начерно едины,
И можно угадать, как там
Мерцают звезды, из долины
Встаёт туман, горят рубины
Углей веселых, молний длинных
Огонь предшествует громам...

1 октября 2010 года

ЧИТАЯ ДАНТА

Тёмный ветер свечу погасить не смог,
Только стало ясно, что тут – Свеча.
Я тогда не мыслил, – что рядом Бог,
Только видел, холодно иль сгоряча.

Только видел странно, что не извне
Он приходит, Он говорит, Он есть, –
Да и то, что Крепкий – в огне, – во мне,
Я не мыслил тоже, чтоб мир обресть.

Затеряться в дебрях окрестных лет
И приблизить ход молодых веков,
Где струится тот же вселикий свет,
Чтобы стали зримы, – очаг и кров…

К ВОСТОКУ

Даль пространств невероятна
Оттого, что вдруг близка,
И доступна, и понятна,
Как грядущие века.

Как-то ясно, что оттуда,
Из неведомой страны,
Я сюда веленьем чуда
Поглядел на быстрины.

Вспомнил горные вершины,
Путь нечаянный во мгле,
И высокий дом старинный,
И мерцанье на земле.

И не то чтоб это просто
Два чудесных светляка,
Или ангелов тут со сто,
Всё как есть, светила, звезды,
Те же мощные века…


ПЕЙЗАЖ С ДРАКОНОМ
(похвала белому цвету)

Я подобрал чудесное перо
На жнивье сказочно-крылатом.
А древний Змей, как стёртое тавро,
Расселся дымом по белёным хатам.

В моей руке, нечаянно-крепка,
Простерлась Мысль, что этот мир – купила
До всех времён, а чуждые – века
Возвысила, признала, полюбила.

Мне всё равно, чужая иль моя.
Под белой радугой, – в долине,
Вон там – шумит великая семья,
Которой не бывало тут доныне…

СТОЛБЦЫ О ПОБЕДЕ

Разбудить лесную голубку
Не составит труда. Но это
Не иначе грозит спасеньем
Или победой.

С безысходно-извилистой ветви
Как подаст она дивный голос,
Так в душистом сумраке леса
Вьется загадка.

Я ни в чем спасенья не видел,
Ни в дорожном чудесном камне,
Ни в ключе, что прозрачней мира,
Дней и столетий.

Все страшней очертанья мира
И уступы гигантской Башни,
По которой вьется дорога
С хмелем небесным.

Я мотив какой-то счастливый,
То ли Моцарта, то ли Баха,
Стал насвистывать против чащи
Дымчато-серой.

Но пленительный звук согласья
Я услышал почти случайно,
И поставил божественный случай
Выше печали.

Выше радости безысходной,
Потому что радость не знает
Ни прерывности, ни продолженья,
Ни очертанья.

«Я проснулась. Я удивилась.
Где ходил? По какой дороге?
Отчего не окликнул раньше
Часом иль веком?»

«Я откликнулась ниоткуда,
Хоть сижу посредине мира
На извилистой ветке дубовой,
Словно на троне».

«Мне известно, что тебе надо.
Мне известно, что ты задумал.
И желанья твои с моими
Чудом совпали».

«А теперь ступай по дороге,
На которой забыть не сможешь
Ни меня, ни ключ придорожный
С каменем рядом».

Читать далее...

Немыслимо, как ограничен круг
земных стремлений, планов, наслаждений.
И в стену крепкую уперся славный гений,
в бессильи опуская крылья рук.

Да будет день. Тот час наступит скоро.
Вселенная откроет нам глаза.
мы, суетные, сможем созерцать
неведомые раньше нам просторы.

За смыслом бегать - тщетная игра.
вином топить последнюю из истин
наскучило. пока судьба не свистнет,
во мраке нам приходится гадать,

как уместить всё внешнее внутри.
Оттуда и пошло, что "мира мало".
Но если я - единое начало,
то ведомы мне всякие пути.

Земля сама подобна Оку,
но чей-то взгляд глядит извне,
как шар, провидя всё глубоко
в задумчивой голубизне.

Потоки рек и шорох моря
вбирает веко без оков -
прозрачное, с тоской во взоре
по бесконечности веков.

Вот так взирать и отражаться
в нерукотворных зеркалах -
в субстанции сквозного братства,
росой в нетающих ветрах.

Внерыб внерыбак изловил из Невы,
Внегривой трясут над Внемойкой внельвы.
Бежит Внефонтанка. Ах, как внегранит
Идёт к внелицу ей! - Чудесный вневид!

Внелюди по длинным внеулицам ходят,
Внеутро опять внедождём внепогодит...
О, как очутившись в такой внестране,
От вечного ВНЕ оказаться извне?!

Храм вневизма повсюду,
где ступила нога
синевейного чуда,
где творила рука,

осенённая свыше,
близ кипения Невы
на лазоревых крышах
новизну синевы.

Звенигородская, 22
30 сентября 2010

Я не ответствую я жду
и наводнения, и бездны,
когда немотствует в углу
компьютер страшный и железный

Во сне зажжется монитор,
и явью облекая звуки,
оттуда простирает взор
звезда свободы и разлуки -

с тем человеческим, земным,
что устремляется к бессмертью,
и мы овеяны сквозным,
свет излучающим созвездьем.

7 ноября 2010 г.

Успокоит
Отче Наш,
светом полнит
карандаш,

и бумага
так светла
на мерцании
стола,

где сияние
свечи -
о соцветии
молчи:

триедины
сон, свят, свет,
возносящие
от бед.

В каждом дереве - крест,
и кустарник печален,
озаряя окрест
крестовину венчанья

Духа, что воплощён -
и томящейся бездны;
прорастает времён
прокуратор железный.

Холм звездой осенён,
и трепещет осина.
Он ещё не рождён,
вознесённый в пучину.

В каждом дереве дух -
древо смерти и жизни,
даровавшее слух
и прозренье в отчизне.

* * *

желтизна больших страниц
шелест знаки на страницах
мыльный мир реальность икс
что еще тебе приснится
мнимый или монолит
шарик ваш беззвучно сгинул
не достигнувший земли
слов последних
не постигнув

* * *

Падает мелкий, узорный – в глаза и на ногти;
плавно, как пава, как лава, как (падать – не строить);
плакать, чернила достать (да, старо) и по ноте
с мира на свой миллион, миллиард… Но, пустое.
Не рукотворный, растет и растет – чем не памятник –
с ног до ногтей, до локтя, далеко (дар данаев),
мелкий, узорный (и чтоб ему) падает, падает,
тикает в лак лимузинов и тут же не тает.
…Нет, не пора. Не пора. Не зовет и не просит.
Ни: ни свечей догоревших, ни (что там?) итогов,
ни констатаций, что жизнь отшумела – не просто –
платьем. Как платье. Но часть ее все же. И только:
падает вниз или вверх, или (не разобраться);
падает замертво (с пафосом ли, незамечен);
падает, падает, падает – без интонации;
падает, падает, па… И так бесконечно.



ФОТОАЛЬБОМ

Эн-обскуратор, кустарь, не проспал,
был аккуратен и скромен:
пластика эллинов, взлет и распад,
серый формат униброма,
анизатропность, мерцанье цитат
в двадцать, в четыре карата,
девочка-девушка-эцетера,
глянцево-белые пятна…


* * *

Царь, певец, узник,
говорю грустно:
перебой в пульсе,
перебой.
Нам давно тридцать.
Так тому сбыться.
Триедин в лицах
пред тобой.

«Не покинь» шепчешь.
Помолись, жено,
не страшны жертвы,
говорю.
Говорю, верь мне.
Впереди – эра.
Вот пучок вербы,
не горюй.

Уж грядет, крепнет
новое кредо –
новое небо
и земля.
Сестры и братья,
всем любви хватит,
ведь по ним платим,
векселям.

Но хмельной гуру
жить зовет бурно:
воздух в амурах
в молодых,
в лепестках ложе –
устоять сложно.
…Вот и ты тоже,
вот и ты…

ЕСЛИ

рядовой мухе выдрать чернявые ножки
и отпустить с богом, полетит, не подозревая.
Оседлает ветку или ближайшую лошадь,
но скувырнется трагически, рядовая.
Затылком об землю, об землю, животом наружу,
замельтешит крыльями – целлофан в прожилках, –
затоскует смертельно; глаза без зрачков… Лучше
вернемся в комнаты: кто там еще прижился?


* * *

Что, кукушка, тук-тук
дробный плач? Или так
в дверь мою – прочий звук?
Ты, мизинцем, кто там?

Кто там, птичья беда?
каторжанин какой?
тихий? злобный? Кто там?
неопознанный, кто?

Видишь – сон. И не стой.
Крикнуть, веки раскрыть.
На столе сто листов
копошатся, сто рыб.

В каждой рыбе корысть.
Кто бубнит? миокард?
Крикнуть, веки раскрыть…
Только как-то никак.

Ты, кто рядом в ночи
где-то тут, где-то над –
знаю, разоблачил:
муза, ты сатана.

Этот ритм от копыт.
Не пугай, не реви.
Будь ты трижды, как был,
белым бел, черновик.


* * *

Телефон ты мой, те- лефон,
сколько странных и тем и форм.
И какой-то Теноч- титлан…
Ночь и только. И ночь темна.

Телефон ты мой, те- лефон,
фантазер, Даниель Дефо.
Все придумано. Лиц- то нет.
Лицедействуешь, ли- цемер?

Ты паяц, ты подлец в душе,
никакой не дворец ушей –
пьяный фокусник (на черта
вызывает Тено- чтитлан?)

…Два луча от УФО в ночи,
а темно. Телефон – молчит.
Умирать в темноте легко.
Телефон ты мой, те- лефон.

 

А также срывание масок:

http://anti-pov.livejournal.com/