Повелось считать, что август — тяжелый месяц для России. Путчи, дефолты, авиакатастрофы, пожары... Мне кажется, что и март становится в ряд неблагополучных месяцев. В частности, президентские выборы в 1990-е проводились в июне, а с 2000 г., когда они по сути перестали быть выборами, — в марте. Про нынешний март, начавшийся военными угрозами, можно и не говорить. Недаром римляне назвали этот месяц в честь Марса — бога войны.

Приведу свою запись, которой сегодня исполняется ровно 4 года:

"Такой черной ночи, как март 2014 г., не припомнится в жизни нашего поколения. Пожалуй, только вторжение в Афганистан (1979) и приход к власти Андропова (1982) вызывали сходный, хотя и не столь резкий обвал настроений. Тогда, на рубеже 1970-х—1980-х, прорезалось во времени что-то острое и страшное, как будто алая краска 1930-х годов проступила сквозь слой пудры и румян на старческом лице. Причем и развал, и немочь — все осталось, но через них-то и объявилась новая сила, жалкая, но опасная.

Кажется, и к нынешнему моменту, марту 2014, можно отнести это внезапное побагровение цвета времени. Все более вялая эпоха нулевых, продолжавшая мельчать и пошлеть в 2010-х, вдруг, на третьем путинском сроке, как и на последнем брежневском, озарилась салютом с кровавой подсветкой...

А тогда, к концу 1980-х, настали золотые и розовые времена, когда возникли надежды на окончательный слом железного занавеса и возвращение России в мировую цивилизацию. Лучшие мысли всех веков одновременно вошли в сознание общества. Свобода, личность, честь, вера, духовная жизнь, социальное творчество, открытость миру, единые судьбы человечества – все это вдруг со страниц "самиздата" и "тамиздата" за год-два перекочевало в бытие, в повседневность…

И вот теперь кажется, что вся эта работа была напрасной, а значит, потерян и смысл жизни целого поколения. Ради чего зрели так долго и трудно все эти плоды цивилизации и свободы? Чтобы все закончилось лозунгами "танки на Киев"? Чтобы увенчать бандитов славой патриотов? Чтобы Россия отгородилась стеной от Запада, от духовной своей колыбели? Для чего Сахаров и Солженицын, Синявский и Бродский, Вознесенский и Аксенов, Окуджава и Высоцкий? Да и язык, вопреки тургеневской надежде, перестал быть "великим, могучим, правдивым и свободным". Он изолгался, став языком господских окриков и рабских восторгов, в лучшем случае, языком пересмешек и подхихикиваний.

Март 2014 г. как-то резко и сразу обессмыслил жизнь целого поколения. Может быть, эти смыслы, перекрытые и почти уничтоженные, все-таки сумеют какими-то окольными путями передаться следующему поколению, ровесникам века?"

18 марта 2014

Интервью издательства "Эксмо" с Михаилом Эпштейном и Сергеем Юрьененом об "Энциклопедии юности" и об уроках того безвременья для современности.

В конце 2017 года в издательстве "Эксмо" вышла совместная автобиография Михаила Эпштейна и Сергея Юрьенена "Энциклопедия Юности" (доступна теперь и в электронной версии). Их дружба началась в 1967 году на первом курсе филологического факультета МГУ и продолжается до сих пор.

Сто двадцать статей раскрывают в алфавитном порядке основные проблемы и лирико-философские грани юности от "Абсолют" до "Я". Охватывая семь лет, с 1967-го по 1974-й, книга погружает в мир юношеских увлечений и сомнений, творческих порывов, любовных терзаний, общественных страхов, экзистенциальных и профессиональных вопрошаний.

В своем интервью eksmo.ru Михаил Наумович и Сергей Сергеевич рассказывают о процессе создания книги, о том, что не вошло в нее, а также делятся своими размышлениями о феномене оттепели.

"Энциклопедия Юности" охватывает самый конец оттепели и начало эпохи застоя. Почему-то в нынешней России чаще ностальгируют по застою, чем по оттепели. По вашему мнению, с чем это связано?

С.Ю.

Одна из последних книг моего друга и соавтора по "ЭЮ" называется "От совка к бобку". Понятно, что изнутри эпохи, отбросившей даже советские приличия, застой может показаться Золотым веком. Бобку, во-первых, предшествовал пройденный к нему путь отупления и обесстыживания того, что называлось "широкими народными массами". С другой стороны, не нужно быть интеллектуалом, чтобы сознавать разницу между патовой ситуацией текущего момента и совком, из которого история все же нашла безъядерный выход. Как не захотеть туда вернуться?

М.Э.

Каждая эпоха ищет в прошлом своих союзников и "подельников". Оттепель проходила под знаком будущего и надежды, а застой был циничен и депрессивен, что с удвоенной силой отзывается в нынешнем безвременье, точнее, противовременье. На моей памяти в России было два замечательных, духоподъемных периода: оттепель и перестройка, — а сейчас страна находится в противофазе, причем более острой и потому, надеюсь, более краткой, чем ее "застойный" прототип.

Кто был автором концепции книги? И не боитесь ли вы, что ее поймет относительно небольшой круг "избранных" читателей?

С.Ю.

Мы решили, что наши совместные мемуары будут в форме диалогов. Но о чем мы будем говорить? Миша выступил с идеей тезауруса. Мысль о панораме в форме словарных статей меня захватила. Из-под моего пера выходили в основном довольно толстые книги, но я всегда был предан краткой прозе — и чем кратче, тем лучше. "Величиной с ладонь". В юные годы я экспериментировал с тем, что сегодня называют иногда flash-прозой — сочинял "микроисповеди" и тексты "озарений", письменных эквивалентов сатори. Вот такими магниевыми вспышками, работая через Атлантику, по интернету (я тогда жил еще в Старом свете), мы с Мишей стали озарять нашу юность — на избранные темы от А до Я.

Доступность? Специально мы ничего не усложняли. В юности нас, как писал создатель Московского университета, науки так или иначе, но питали — особенно одного из нас, ставшего в Америке профессором. Неудивительно, что книга получилась отчасти научной. Но одновременно она исповедальна, и лиро-эпична и даже в чем-то пикарескна.

М.Э.

Меня давно привлекал жанр тезауруса или энциклопедии для рассказа о жизни. Жизнь представляется мне не последовательностью событий во времени, а скорее пространством, которое с каждым днем все больше расширяется, до самого горизонта. Все взаимосвязано, все со-врЕменно живущему, и для обзора этого континуума больше всего подходит энциклопедия, буквально — движение по окружности.

Насчет возможного непонимания и "узкого круга читателей". Что может быть понятнее азбучного (буквально!) подхода к собственной жизни. "Мама", "папа", "вещи", "любовь", "девушки", "учителя", "путешествия"... Мне кажется, такая книга может у каждого читателя вызвать встречное воспоминание-размышление о собственной жизни и желание написать книгу о своей юности (или зрелости, или старости), может быть, вместе с друзьями, близкими, сопоставляя разные личностные проекции и воссоздавая цельный объем прожитого. У меня, во всяком случае, одной из сверхзадач было вовлечь в процесс воспоминания наших сокурсников по университету, да и всех, кто там и тогда... Может быть, еще включатся.

А не было ли соблазна написать все-таки художественную книгу, этакий campus novel?

С.Ю.

Миша — замечательный прозаик (достаточно прочитать его рассказ "Мертвая Наташа", напечатанный "Новым миром", а еще лучше сборник "Просто проза"). Я всегда думал, что он мог бы заполнить метафизическое зияние между Трифоновым и Битовым. Но как писатель Миша "пошел дальше" литературы — во всяком случае, в тех формах, к которым мы привыкли. Что касается меня, то книга повествовательного типа, "с историей", о нашей юности уже была написана в начале 80-х, в Париже. Там обо всех безумствах и трансгрессиях, отчасти прожитых, отчасти вымышленных. По-русски роман называется "Нарушитель границы", в переводе же на французский именно так, как вы сказали: "Lomonossov Campus".

М.Э.

В книге есть художественно-документальная часть — все, что написано Сережей (включая его замечательные рассказы, вошедшие в Приложение). Документальное по теме, художественное по исполнению. Сережа блестяще передает чувственную фактуру жизни, человеческих отношений — до такой степени точно и выпукло, что грань между фикшн и нонфикшн вообще стирается. У меня же, в отсутствие дара, не было и соблазна. "Былое и думы" Герцена, "Охранная грамота" Пастернка, "Самопознание" Бердяева, "Другие берега" Набокова, "Бодался теленок с дубом" Солженицына, "Записки гадкого утенка" Померанца — в русской литературе много прекрасных образцов автобиографической прозы, которая не требует вымысла. Если говорить о формальном эксперименте, то особенность нашей книги в том, что она диалогична и энциклопедична, и добавлять сюда еще фикшн было бы эклектикой.

"Энциклопедия Юности" напоминает филологические и университетские романы, вроде "Пушкинского дома" Битова, "Пнина" Набокова или "Везунчика Джима" Эмиса. Но тот же Битов в примечаниях к своей книге отмечает, что сложнее всего ему было точно передать бытовые детали. А вы их описали удивительно точно. Где вы брали недостающую информацию?

С.Ю.

Два-три раза я заглядывал в "тайное, ставшее явным". Вроде англоязычного "Архива Митрохина" или русскоязычных документов "Пятерки" — 5-го идеологического отдела КГБ. Для проработки фона. Деталей же первого плана в памяти был переизбыток, и в этом мы с Мишей себя сознательно ограничивали.

М.Э.

С деталями мне помогли дневники, которые я регулярно вел примерно с 11 до 25 лет. У Сережи память гораздо более цепкая, стереоскопическая, я бы сравнил ее с бунинской.

Насколько вам удалось охватить все аспекты в "Энциклопедии юности"? Или все-таки сейчас нет-нет, да и всплывет что-то, что должно было войти в нее, но так и не вошло?

С.Ю.

Непростительно было с моей стороны не назвать Кортасара. Помню, как по поводу сборника рассказов "Другое небо" Миша сказал: "Это то, как все мы хотели бы писать".А Rayela! С кубинским изданием оригинала, купленным на улице Горького в книжном магазине стран народной демократии, прожиты лучшие годы юности. Одним этим своим издательским продуктом "Остров Свободы" демонстрировал эстетическую широту: в Советском Союзе "Игра в классики" по-русски выйдет только через два десятилетия, в начале перестройки.

Заслуживал, по-моему, отдельной статьи и Луи-Фердинанд Селин, "Путешествие..." которого в переводе Эльзы Триоле потрясло меня в общежитии Главного здания МГУ в незабвенном 1969-м — "эротическом" году, согласно песне Сержа Гинзбура и Джейн Биркин.

Так что да: не все эрогенные лампочки вспыхнули на карте нашей юности. Что-то осталось во тьме неудобосказуемого, что-то просто тогда не вспомнилось. Взаимным психоанализом мы с Мишей не занимались. С другой стороны, честно пытались извлечь из себя то самое неизвлекаемое, о чем писал Достоевский. В итоге есть чувство, что всеохватность не охвачена, необъятность не объята. Но все же полтысячи страниц осмысленного экзистанса там есть.

М.Э.

Я сознательно опускал все то, что могло бы восприниматься как интимничанье с читателем, как бесцеремонное вторжение в жизнь когда-то близких людей. Это самое трудное: так рассказать о главном, чтобы не разгласить никаких тайн. Многое остается за пределом книги, но по сути оно не утаено, поскольку переплавлено в какой-то более общезначимый опыт. Это книга очень откровенная, но вместе с тем, надеюсь, не "предательская", не выдающая ничьих секретов, которые судьбой доверены только тебе.

Как много времени заняла работа над книгой? И какие ее части были наиболее трудоемкими?

С.Ю.

Договорились мы в последний год минувшего тысячелетия. В угарно-летней Праге. Я там жил, что называется, по месту работы, тогда как Миша, американский победитель и стипендиат международного конкурса на лучшее эссе (Берлин—Веймар, 1999), приехал экскурсантом прямо от Гете с Шиллером. В тот же год мы стали обмениваться по электронной почте воспоминаниями и списками ключевых понятий... Итого, сколько? 18 лет?

М.Э.

В упор и прицельно мы работали над книгой примерно года три, после переезда Сережи в Америку в 2005 г. и до ее первого, пробного издания "для друзей" в 2009 г. А потом, уже в 2016-17 гг., мы ее расширили примерно на треть, добавив около 40 новых статей. В целом, я бы сказал, работа шла легко и увлеченно, поскольку всегдашняя авторская задача — быть самим собой — уникально совпадала с автобиографической темой книги. Самое трудное было пройти между Сциллой и Харибдой: между неприятной откровенностью, самокопанием, истошным разрыванием одежд на груди — и отчужденной описательностью, солидным и холодным реализмом. Условно говоря, остаться в пределах автобиографии — между исповедью и мемуарами. Благодаря тому, что книга диалогична, удалось, мне кажется, избежать и надрывной субъективности, и претензий на объективную истину.

Вопрос Михаилу Наумовичу по вашей преподавательской деятельности. Сильно ли изменились студенты? Почему-то считается, что еще те, кто обучались в вузах в конце теперь уже прошлого века, были лучше подготовлены, а интернет и современные технологии сделали людей более поверхностными.

М.Э.

Я преподаю в США уже 27 лет (с перерывом в 3 года, когда преподавал в Англии) и, честно говоря, особых перемен не заметил, хотя некоторые мои коллеги жалуются, что студенты стали более поверхностными, меньше читают, меньше слушают профессоров, погружены в социальные сети, испорчены релятивизмом, постмодернизмом и политкорректностью. Я вообще не люблю жаловаться на современность, мы живем в одну из самых творческих эпох в истории человечества, и студенты ей так или иначе соответствуют. Конечно, есть большая разница между американскими и английскими (и тем более российскими) студентами, но это уже отдельный вопрос.

Как санкции сказались на академической жизни? Больше или меньше студентов и аспирантов из России приезжают на учебу в США?

М.Э.

Не знаю, сказались ли именно санкции, но студентов приезжает мало, и интерес к России падает — причем по иной причине, чем в конце 1990-х — начале 2000-х. Тогда Россия перестала быть политически опасной — и отсеялись "кремлеведческие" и "цээрушные" мотивы для развития советологии. Осталась чистая русистика, т. е. изучение российской культуры, истории, филологии и т.п. В последние годы Россия опять стала опасной и непредсказуемой — но пока что это не сказалось на росте академических программ. Скорее, программы сокращаются, а в перспективе закрываются, т.е. по мере ухода нынешнего поколения русистов многие должности будут просто упразднены. И это печально, потому что даже усиление политической угрозы от России не перерастает в интерес к ее языку, культуре, интеллектуальной жизни. От России, увы, никто ничего не ждет, кроме мелких (а может быть, и крупных) пакостей и подлостей, вроде агрессии против соседних стран, вмешательства в чужие выборы, господдержки допинга и т. п. Чем больше Россия изолирует себя от мира, тем больше она пропадает с горизонта современной цивилизации. Поддерживать интерес к русской культуре только на том основании, что она когда-то, в позапрошлом веке, создала что-то великое в литературе, а потом, постепенно угасая, стала провинциальной, "туземной" — мало какие университеты хотят брать на себя эту обузу. Индия, Бразилия, Южная Корея, Ближний Восток, Африка, не говоря уж о Китае и Японии, — вот какие регионы вызывают все больший академический интерес.

Не могу не задать вопрос про творческие и научные планы. Над какими проектами вы работаете в данный момент?

М.Э.

У меня, как обычно, несколько параллельных проектов. Сегодня главный — книга "Феникс философии" (на английском), которая представит в систематическом виде основные направления русской мысли второй половины XX в. (от смерти Сталина до распада СССР). Там будет про марксизм, структурализм, экзистенциализм, культурологию, религиозную философию, ранний постмодернизм и другие направления. Готовлю также к изданию в английском переводе самую теоретическую из моих раннее опубликованных книг — "Философию возможного" (2001). Постоянно работаю над книгой о творческом развитии русского языка: написано на эту тему уже множество статей и заметок, но в цельное исследование они пока не сложились.

А дальше — книга о первопонятиях, таких, как "жизнь, душа, обаяние, радость, судьба, вина, мудрость". Наша жизнь строится из этих понятий, но они с трудом поддаются определению именно потому, что глубоко интуитивны — и в наш технический век часто отбрасываются с материалистических позиций как "ненаучные", "мифические" и т.п. На мой взгляд, роль субъекта и субъективности в эпоху пришествия искусственного разума не падает, а только возрастает, поскольку ее нельзя имитировать. Отсюда и важность этих "субъективных" понятий, которые труднее всего поддаются алгоритмизации. В общем, проектов хватает, а в какой степени они реализуются — это зависит от удачи, вдохновения, иными словами, не только от жизни, но и от судьбы.

С.Ю.

Первое, малотиражное издание "Энциклопедии юности", если говорить о моем там присутствии, было по преимуществу мемуарным. Возраст как будто бы наводит дальнюю память на резкость, однако точность воспоминаний оставалась у меня под сомнением. Материал же для самопроверки... увы! В 1977, убывая в Париж, я доверил одному московскому другу чемодан. Там было все, имеющее отношение к моему союзписательскому проекту: рукописи, дневники, записные книжки, переписка. Все пропало вместе с другом, следов которого не удалось отыскать даже в декаду "свободы". К счастью, часть дневника нашлась. Покойные мама и отчим сохранили мои "чириканья", которые брат обнаружил на антресолях в Минске, в квартире, где я прожил с девяти лет до девятнадцати (1958-1967). Прилетев в гости, брат вручил мне в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди тяжелую сумку. Так произошла встреча с братом, но и с самим собой — каким я был полвека тому назад в исходной стране СССР. Фрагменты дневников скорректировали мою вспоминательную часть в московском издании "ЭЮ", а сейчас я готовлюсь обнародовать все найденное целиком. Главное, что грозит дневнику, который, по определению есть journal intime, это — быть прочитaнным другими. Вот эту угрозу мне хотелось бы в ближайшее время осуществить не только как самокомментатору, но и как издателю.

Беседовали Павел Соколов и Надя Делаланд.

На мой взгляд, главная проблема России — не ложь как таковая, это лишь один из симптомов. Это вообще проблема не столько моральная, сколько психическая, метафизическая и глубинно-религиозная. Пушкин в стихотворении "Бесы" и Достоевский в одноименном романе заглянули в бездну народной души и нашли там одержимость. Проблема в том, что цивилизация в России — это тонкая пленка, через которую постоянно прорывается преисподняя: злоба, гордыня, мстительность, обида, зависть, ненависть — или равнодушие, оцепенелость, бесчувственность. Эти духи злобы и пустоты господствуют на великой равнине. Построить жизнь на ней не удается — все живое сметается в приступах беспричинной злобы и самоубийственной тоски, которые порождаются духом небытия.

Посмотрите, что происходило во время революции, гражданской войны, да и потом, в 1930-е гг. Перечитайте "Окаянные дни" Бунина, "Котлован" Платонова, воспоминания Н. Мандельштам, "Архипелаг ГУЛаг" Солженицына. Взгляните на газеты 1930-х гг., где светлейшие умы, лучшие писатели изощряются в выплесках злобы, кто кого переплюнет в воплях ненависти и призывах к расстрелам.

Это что, ложь? Это одержимость, это бесовство. Это хуже, чем Палата №6, это психолечебница размером в огромную страну, где вместо врачей правят сами сумасшедшие, а всех лекарей и лекарства они заперли или уничтожили, окружив страну колючей проволокой и стеной врагов. Пациенты называют себя пацанами. Они агрессивны, время от времени врываются на территории других стран и заражают их своим безумием, преворачивают там все вверх дном. К тому же они вооружены и могут при желании уничтожить весь мир, непрерывно держа его под ядерным прицелом.

"Ложь, "лживость" — это свойство развитого интеллекта, который умеет различать правду и неправду, реальность и фикцию и сознательно пользуется ложью для достижения своих целей. А в сознании Ленина, Сталина, их сподвижников, последователей и огромного большинства соотечественников эти категории еще даже не разделились, они живут в "пламенном бреду", одержимые манией величия и панфобией, т.е. ненавистью ко всему миру, включая ближайших соседей, если те живут лучше или иначе. Для них ложь, как и правда, — это пока еще не наступивший этап интеллектуального развития и приобщения к цивилизации. Россия была уже близка к этому этапу в эпоху Л. Толстого и А. Чехова, а потом опять сорвалась в революционный загул.

Взгляните на Дерипаску и Приходько из фильма Навального. Разве эти люди занимаются ложью и обманом? Да они такими категориями даже не мыслят. Они пилят деньги, развлекаются с девушками, правят миром, презирают соотечественников (еще больше, чем иностранцев), а где правда и где ложь — им глубоко наплевать, они крутые пацаны и в гробу видели фраеров-моралистов.

Кроме "пациентской" есть еще одна "субкультура", где различение лжи и нелжи просто не имеет места — это криминальная. Вор не отличает чужое от своего, точнее, его специальность именно в том, чтобы чужое делать своим, — соответственно, для него вранье — это не переступание некоей запретной черты, а родная стихия, он этим живет.

Подобные "субкультуры" или, точнее, "антикультуры", как криминальная или психопатическая, существуют в любой стране, но в России они, во-первых, сoединяются, во-вторых, становятся социопатическим мэйнстримом. Большевизм — это смесь психопатии и криминала, ставшая после Октябрьского переворота основой государственной политики, как внутренней, так и внешней. Так что о лжи в собственном смысле слова здесь не приходится говорить, поскольку разрушены, точнее, еще не созданы, не укреплены самые границы между культурой и ее антиподом, а значит, понятия "лжи" и "правды" просто не прорисоваются.

Отсюда такая типологическая разница между "ложью" в современной западной политике и в российской. Никсон лгал, Клинтон почти солгал, за что они в разной степени поплатились; против Трампа ведется расследование. Но Путин не лжет, он просто пользуется речевым аппаратом, чтобы производить нужные высказывания, любезные народу и полезные для власти. Это "вранье", т.е. заклинательная речь, как в заговоре, волховании, в архаическом ритуале, и таким же враньем–ворожбой были речи советских лидеров и их идеологической обслуги и литературной свиты (см. выше). Поэтому о "лжи" как основной проблеме говорить не приходится, до этого еще нужно дорасти.

Мои прежние статьи в "Снобе" на эти темы:

Доверчивость или подлость? О народном двоедушии.

Соборность и соворность. О природе российского антисоциума.

Гоппи. Как гопота проникает во все сферы государствeннoй жизни.

На мой взгляд, главная проблема России — не ложь как таковая, это лишь один из симптомов. Это вообще проблема не столько моральная, сколько психическая, метафизическая и глубинно-религиозная. Пушкин в стихотворении "Бесы" и Достоевский в одноименном романе заглянули в бездну народной души и нашли там одержимость. Проблема в том, что цивилизация в России — это тонкая пленка, через которую постоянно прорывается преисподняя: злоба, гордыня, мстительность, обида, зависть, ненависть — или равнодушие, оцепенелость, бесчувственность. Эти духи злобы и пустоты господствуют на великой равнине. Построить жизнь на ней не удается — все живое сметается в приступах беспричинной злобы и самоубийственной тоски, которые порождаются духом небытия.

Посмотрите, что происходило во время революции, гражданской войны, да и потом, в 1930-е гг. Перечитайте "Окаянные дни" Бунина, "Котлован" Платонова, воспоминания Н. Мандельштам, "Архипелаг ГУЛаг" Солженицына. Взгляните на газеты 1930-х гг., где светлейшие умы, лучшие писатели изощряются в выплесках злобы, кто кого переплюнет в воплях ненависти и призывах к расстрелам.

Это что, ложь? Это одержимость, это бесовство. Это хуже, чем Палата №6, это психолечебница размером в огромную страну, где вместо врачей правят сами сумасшедшие, а всех лекарей и лекарства они заперли или уничтожили, окружив страну колючей проволокой и стеной врагов. Пациенты называют себя пацанами. Они агрессивны, время от времени врываются на территории других стран и заражают их своим безумием, преворачивают там все вверх дном. К тому же они вооружены и могут при желании уничтожить весь мир, непрерывно держа его под ядерным прицелом.

"Ложь, "лживость" — это свойство развитого интеллекта, который умеет различать правду и неправду, реальность и фикцию и сознательно пользуется ложью для достижения своих целей. А в сознании Ленина, Сталина, их сподвижников, последователей и огромного большинства соотечественников эти категории еще даже не разделились, они живут в "пламенном бреду", одержимые манией величия и панфобией, т.е. ненавистью ко всему миру, включая ближайших соседей, если те живут лучше или иначе. Для них ложь, как и правда, — это пока еще не наступивший этап интеллектуального развития и приобщения к цивилизации. Россия была уже близка к этому этапу в эпоху Л. Толстого и А. Чехова, а потом опять сорвалась в революционный загул.

Взгляните на Дерипаску и Приходько из фильма Навального. Разве эти люди занимаются ложью и обманом? Да они такими категориями даже не мыслят. Они пилят деньги, развлекаются с девушками, правят миром, презирают соотечественников (еще больше, чем иностранцев), а где правда и где ложь — им глубоко наплевать, они крутые пацаны и в гробу видели фраеров-моралистов.

Кроме "пациентской" есть еще одна "субкультура", где различение лжи и нелжи просто не имеет места — это криминальная. Вор не отличает чужое от своего, точнее, его специальность именно в том, чтобы чужое делать своим, — соответственно, для него вранье — это не переступание некоей запретной черты, а родная стихия, он этим живет.

Подобные "субкультуры" или, точнее, "антикультуры", как криминальная или психопатическая, существуют в любой стране, но в России они, во-первых, сoединяются, во-вторых, становятся социопатическим мэйнстримом. Большевизм — это смесь психопатии и криминала, ставшая после Октябрьского переворота основой государственной политики, как внутренней, так и внешней. Так что о лжи в собственном смысле слова здесь не приходится говорить, поскольку разрушены, точнее, еще не созданы, не укреплены самые границы между культурой и ее антиподом, а значит, понятия "лжи" и "правды" просто не прорисоваются.

Отсюда такая типологическая разница между "ложью" в современной западной политике и в российской. Никсон лгал, Клинтон почти солгал, за что они в разной степени поплатились; против Трампа ведется расследование. Но Путин не лжет, он просто пользуется речевым аппаратом, чтобы производить нужные высказывания, любезные народу и полезные для власти. Это "вранье", т.е. заклинательная речь, как в заговоре, волховании, в архаическом ритуале, и таким же враньем–ворожбой были речи советских лидеров и их идеологической обслуги и литературной свиты (см. выше). Поэтому о "лжи" как основной проблеме говорить не приходится, до этого еще нужно дорасти.

Мои прежние статьи в "Снобе" на эти темы:

Доверчивость или подлость? О народном двоедушии.

Соборность и соворность. О природе российского антисоциума.

Гоппи. Как гопота проникает во все сферы государствeннoй жизни.

Пересмотрев множество изречений о любви, я нашел, что остроумных среди них немало, а собственно определений почти нет. Наиболее точными, законченными и краткими мне представляются четыре:

"Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две подобные камбалам части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. [...] Таким образом, любовью называется жажда цельности и стремление к ней". Платон

"Любить – это находить в счастье другого свое собственное счастье". Г. Лейбниц

"Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом “я” и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать самим собою". Гегель

"Любить – значит жить жизнью того, кого любишь". Л. Н. Толстой

И все-таки многие важнейшие свойства любви не затронуты этими изречениями – и мне захотелось определить их по-своему. По мере сложения определений я стал чувствовать, что они принадлежат не столько мне, сколько разным личностям со своими позициями, мировоззрением, жизненным и профессиональным опытом. Ниже я привожу эти определения от имени тех, кому они с наибольшей вероятностью могли бы принадлежать, хотя, конечно, не уклоняюсь и от личной ответственности. Итак, представим нечто вроде платоновского пира, на который собрались наши современники.

Первым ринулся в бой военный: Любовь – это боевая готовность души. И тела тоже. Дерзость. Азарт. Напор. Любой ценой добиться цели. Собрать бы всех влюбленных – была бы сильнейшая армия в мире. Только... воевать ей не с кем.

Социолог: Любовь – уникальное чувство хотя бы потому, что в этом случае мы представляем интерес не какими-то своими полезными функциями, а сами по себе. Любовь – это редкая и опасная профессия: быть самим собой.

Женщина-психолог: Любовь – это самогипноз. Мы гипнотизируем себя образом другого человека и начинаем от него ежеминутно зависеть.

Ее коллега, мужчина: Любовь – это наркотик, точнее, избирательная наркотическая зависимость одной личности от другой. Наркотиком может быть не только что-то, но и кто-то.

Студентка мехмата: Любовь – это бесконечное отношение двух конечных существ.

Пожилая женщина: Любовь – столь долгое занятие, что одной жизни для нее мало. Любовь – это готовность провести вечность вдвоем.

Мужчина загадочной, "печоринской" внешности: Любовь – это стремление так незаметно присвоить себе волю другого человека, чтобы он чувствовал себя свободным, – и при этом желал только меня.

Красавица лет двадцати пяти, выпускница престижного вуза: Любовь – это просто красивый миф. Как вечный двигатель в физике, единорог в зоологии, Атлантида в географии, философский камень в алхимии. Любовь ¬– это миф, созданный поэтами.

Поэт (говорит дольше всех): У слова "любовь" есть только шесть точных рифм: бровь, кровь, новь, свекровь, вновь, морковь. Эти рифмы не случайны, они образуют ритмический узор самой любви, смену ее возрастов.

1. Бровь. Встреча, милый облик, чудное мгновенье. "Взгляд один чернобровой дикарки..."

2. Кровь. Пробуждение страсти, волнение в крови. "...Полный чар, зажигающих кровь".

3. Новь. Сближение, радость, утро мира, обновление души и тела.

4. Свекровь. Семья, дом, расширенный круг родни, сложные внутрисемейные отношения.

5. Вновь. Вспышка нового, быть может, последнего чувства. "Я встретил Вас – и все былое в отжившем сердце ожило..."

6. Морковь. Мирная добросердечная старость. "Милый, натри мне немножко моркови..."

Так что любовь – это не только люб, это овь, овь, и еще раз овь.

Математик: Сила любви прямо пропорциональна квадрату ревности. Любовь увеличивается с каждым случаем ревности, потому что одновременно возрастает оценка возлюбленной (ее любит кто-то еще) и страх ее потерять (она может полюбить другого).

Юноша с длинными волосами: Любовь – это НЛО. Только не летающий, а летальный. Вроде гранаты, замаскированной под яркую игрушку. Повернешь ключик, заведешь пружину – и тебя нет.

Фотограф: У меня по роду занятий фотографическая память на лица. А любимое лицо невозможно запомнить – оно засвечивает фотопленку памяти.

Лингвист: Любовь трудно определить, потому что она выражается в междометиях, а не в полнозначных словах. Начинается удивленным "О-о!", проходит через охи и ахи, разряжается стоном: "А-а!!!" Ну что к этому добавить?

Физик: Любовь – это межличностный резонанс, или, по-нашему выражаясь, положительная интерференция, когда две встречные волны взрывообразно усиливают, а не гасят друг друга.

Музыкант: Любовь – это натянутая струна. Все дрожит, отзывается, становится музыкой. Со временем она провисает, и ее нужно заново натягивать.

Художница: Сент-Экзюпери сказал, что любить – это смотреть не друг на друга, а в одном направлении. Мне кажется, не то и не другое. Любить – это стоять вполоборота друг к другу и видеть, как лицо любимого дочерчивается пейзажем, линией горизонта, как даль приближается и становится лицом.

Автомобилист в темных очках, со шрамами на лице: В отношениях нужно соблюдать дорожные правила: не уверен – не обгоняй. Не обгоняй в своих чувствах партнера, если не уверен в его взаимности... А любовь – это когда разбиваешься вдребезги на обгоне.

Спортсмен: Любовь – это спринтерский забег на стайерскую дистанцию. Нет сил на ожидание. Сердце рвется вперед, задыхается. Всех опережает и первым приходит к финишу. А там его никто не ждет.

Супружеская пара, школьные учителя, он – литературы, она – английского языка.

Он: Любовь – это то же самое, что счастье, только наоборот. Любовь: мне нужен кто-то, кому и я могу быть нужен. Счастье: я нужен тому, кто нужен мне.

Она: Любовь – это когда и во сне видишь того, кто спит рядом. Счастье – это когда просыпаешься и видишь рядом того, кого видел во сне.

Последним высказывается философ: Любовь – такое отношение к другому существу, которое делает невозможным существование без него. Кратчайшее определение любви: нельзя быть без.

Пересмотрев множество изречений о любви, я нашел, что остроумных среди них немало, а собственно определений почти нет. Наиболее точными, законченными и краткими мне представляются четыре:

"Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две подобные камбалам части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. [...] Таким образом, любовью называется жажда цельности и стремление к ней". Платон

"Любить – это находить в счастье другого свое собственное счастье". Г. Лейбниц

"Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом “я” и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать самим собою". Гегель

"Любить – значит жить жизнью того, кого любишь". Л. Н. Толстой

И все-таки многие важнейшие свойства любви не затронуты этими изречениями – и мне захотелось определить их по-своему. По мере сложения определений я стал чувствовать, что они принадлежат не столько мне, сколько разным личностям со своими позициями, мировоззрением, жизненным и профессиональным опытом. Ниже я привожу эти определения от имени тех, кому они с наибольшей вероятностью могли бы принадлежать, хотя, конечно, не уклоняюсь и от личной ответственности. Итак, представим нечто вроде платоновского пира, на который собрались наши современники.

Первым ринулся в бой военный: Любовь – это боевая готовность души. И тела тоже. Дерзость. Азарт. Напор. Любой ценой добиться цели. Собрать бы всех влюбленных – была бы сильнейшая армия в мире. Только... воевать ей не с кем.

Социолог: Любовь – уникальное чувство хотя бы потому, что в этом случае мы представляем интерес не какими-то своими полезными функциями, а сами по себе. Любовь – это редкая и опасная профессия: быть самим собой.

Женщина-психолог: Любовь – это самогипноз. Мы гипнотизируем себя образом другого человека и начинаем от него ежеминутно зависеть.

Ее коллега, мужчина: Любовь – это наркотик, точнее, избирательная наркотическая зависимость одной личности от другой. Наркотиком может быть не только что-то, но и кто-то.

Студентка мехмата: Любовь – это бесконечное отношение двух конечных существ.

Пожилая женщина: Любовь – столь долгое занятие, что одной жизни для нее мало. Любовь – это готовность провести вечность вдвоем.

Мужчина загадочной, "печоринской" внешности: Любовь – это стремление так незаметно присвоить себе волю другого человека, чтобы он чувствовал себя свободным, – и при этом желал только меня.

Красавица лет двадцати пяти, выпускница престижного вуза: Любовь – это просто красивый миф. Как вечный двигатель в физике, единорог в зоологии, Атлантида в географии, философский камень в алхимии. Любовь ¬– это миф, созданный поэтами.

Поэт (говорит дольше всех): У слова "любовь" есть только шесть точных рифм: бровь, кровь, новь, свекровь, вновь, морковь. Эти рифмы не случайны, они образуют ритмический узор самой любви, смену ее возрастов.

1. Бровь. Встреча, милый облик, чудное мгновенье. "Взгляд один чернобровой дикарки..."

2. Кровь. Пробуждение страсти, волнение в крови. "...Полный чар, зажигающих кровь".

3. Новь. Сближение, радость, утро мира, обновление души и тела.

4. Свекровь. Семья, дом, расширенный круг родни, сложные внутрисемейные отношения.

5. Вновь. Вспышка нового, быть может, последнего чувства. "Я встретил Вас – и все былое в отжившем сердце ожило..."

6. Морковь. Мирная добросердечная старость. "Милый, натри мне немножко моркови..."

Так что любовь – это не только люб, это овь, овь, и еще раз овь.

Математик: Сила любви прямо пропорциональна квадрату ревности. Любовь увеличивается с каждым случаем ревности, потому что одновременно возрастает оценка возлюбленной (ее любит кто-то еще) и страх ее потерять (она может полюбить другого).

Юноша с длинными волосами: Любовь – это НЛО. Только не летающий, а летальный. Вроде гранаты, замаскированной под яркую игрушку. Повернешь ключик, заведешь пружину – и тебя нет.

Фотограф: У меня по роду занятий фотографическая память на лица. А любимое лицо невозможно запомнить – оно засвечивает фотопленку памяти.

Лингвист: Любовь трудно определить, потому что она выражается в междометиях, а не в полнозначных словах. Начинается удивленным "О-о!", проходит через охи и ахи, разряжается стоном: "А-а!!!" Ну что к этому добавить?

Физик: Любовь – это межличностный резонанс, или, по-нашему выражаясь, положительная интерференция, когда две встречные волны взрывообразно усиливают, а не гасят друг друга.

Музыкант: Любовь – это натянутая струна. Все дрожит, отзывается, становится музыкой. Со временем она провисает, и ее нужно заново натягивать.

Художница: Сент-Экзюпери сказал, что любить – это смотреть не друг на друга, а в одном направлении. Мне кажется, не то и не другое. Любить – это стоять вполоборота друг к другу и видеть, как лицо любимого дочерчивается пейзажем, линией горизонта, как даль приближается и становится лицом.

Автомобилист в темных очках, со шрамами на лице: В отношениях нужно соблюдать дорожные правила: не уверен – не обгоняй. Не обгоняй в своих чувствах партнера, если не уверен в его взаимности... А любовь – это когда разбиваешься вдребезги на обгоне.

Спортсмен: Любовь – это спринтерский забег на стайерскую дистанцию. Нет сил на ожидание. Сердце рвется вперед, задыхается. Всех опережает и первым приходит к финишу. А там его никто не ждет.

Супружеская пара, школьные учителя, он – литературы, она – английского языка.

Он: Любовь – это то же самое, что счастье, только наоборот. Любовь: мне нужен кто-то, кому и я могу быть нужен. Счастье: я нужен тому, кто нужен мне.

Она: Любовь – это когда и во сне видишь того, кто спит рядом. Счастье – это когда просыпаешься и видишь рядом того, кого видел во сне.

Последним высказывается философ: Любовь – такое отношение к другому существу, которое делает невозможным существование без него. Кратчайшее определение любви: нельзя быть без.

В самом деле, величественно, но странно. Многоцелевая ракета способна поднимать вдвое более тяжелый груз и при этом ее стоимость в три раза меньше, чем у предыдущей самой мощной ракеты — грандиозно! Но почему в нее помещен автомобиль? Это какая-то новая эстетика, именно эстетика, поскольку весомой пользы от этого пока еще нет. Но этот наземный транспорт внутри космического — символ новой готовности человечества: не просто достигать другие планеты, но и передвигаться по ним, т.е. практически их осваивать. Из прилунившейся или примарсившейся ракеты выкатывается машина — и пожалуйста, путь открыт. Это как если бы на ковер-самолет были заботливо уложены и семимильные сапоги, и скатерть-самобранка — весь набор космического туриста для путешествия на разных скоростях и в разных средах. Архетип, точнее, кенотип новой эры.

Песня Дэвида Боуи, впервые прозвучавшая в 1969 г., за пять дней до первой высадки человека на Луну, —символ преемственности масковской программы SpaceХ с американской миссией Аполлона! Но главное —содержание песни. Запущенный в космос майор Том теряет связь с центром управления полетами. Его любит Бог ("may God's love be with you"), и он любит свою жену, и непонятно, где он уже летит — но полет продолжается, уже неведомо в каком пространстве.

I'm feeling very still

And I think my spaceship knows which way to go

Tell my wife I love her very much...

"Я чувствую себя очень спокойно,

Думаю, мой космический корабль знает, куда лететь.

Скажите моей жене, что я её очень люблю..."

Майор Том чувствует себя хорошо, как бы доверяя самому кораблю продолжение своего пути. Это символ отчаянного риска и отрыва человечества от своих первоначальных планов — божественная импровизация, которая ведет нас вперед, по неведомым, еще не вычисленным путям. Сначала на сближение с Солнцем, потом с орбитой Марса, потом — в открытый космос. Красный автомобиль готов покорять иные планеты под звуки "Космической странности". Только такое вдохновение, которое не вмещается в рамки практической пользы, и может давать осязаемые результаты, и вся работа Илона Маска — потрясающее единство расчета и вдохновения!

Состоялась интересная дискуссия о феминитивах, словах типа "авторка, редакторка, инженерка, депутатка, капитанка, философиня, культурологиня" и т. п., в основном обозначающих профессиональные и социальные роли. Некоторые женщины, участниЦЫ дискуссии, — за феминитивы, другие — против. В частности, потому, что пол — плавающая, дисперсная категория, и как быть квирам и транс?

Не возражая против лексических новообразований, я бы вместе с тем предложил более универсальное, ГРАММАТИЧЕСКОЕ решение проблемы: условиться, что все обозначения профессий и социальных ролей являются словами ОБЩЕГО РОДА.

В современных грамматиках эта категория распространяется только на слова первого склонения: "сирота, задира, плакса, неряха, коллега, калека, тихоня..." Склоняются они как типичные слова женского рода, типа "вода, земля", но по по значению могут быть отнесены к лицам обоих полов. Я предлагаю, чтобы аналогично ряд слов второго склонения, имеющих морфологические признаки мужского рода, по семантике были бы отнесены к общему роду: "автор, врач, председатель, инженер, космонавт, программист, философ, профессор".

Это установит симметрию в грамматической системе языка: к общему роду могут принадлежать не только слова, которые склоняются по "женскому" типу (1-ое склонение), но и слова, которые склоняются по "мужскому" типу (2-ое склонение). Если "сирота" и "коллега" могут относиться к мужчинам (хотя склоняются по типу "вода, земля"), то "автор" и "врач" могут относиться и к женщинам (хотя склоняются то типу "стол, конь"). Собственно, так оно и практикуется в языке, но грамматика и словарь отстают, классифицируя слова "инженер" или "председатель" как мужской род, хотя употребляются они — по крайней мере, уже больше ста лет — как слова общего рода. Кстати, и сказуемые согласуются с такими существительными по смыслу: "врач уже пришел" и "врач уже пришла".

Дальнейший отрыв семантики от морфологии совпадает с аналитической тенденцией в развитии русского языка (в других европейских языках давно победившей). Суть этой тенденции в том, что разные значения могут воплощаться одной и той же формой слова, которая становится гораздо более подвижной, многофункциональной. Нет нужны изобретать новые слова, если то же самое слово может выполнять разные грамматические, в том числе родовые функции.

Например, английское слово "chairman" (председатель) в 1980-е— 90-е гг. подверглось критике за сексизм и альтернативно стал употребляться феминитив "chairwoman". Но он быстро сошел на нет, поскольку язык нашел более экономное средство — грамматическое (вместо лексического умножения словесной материи). Вместо прибавления слова "woman" у слова "chair" было отнято добавление "man". И теперь слово "chair" обозначает и собственно кресло, стул, и председателя, кем бы он ни был: мужчиной и женщиной. И никто не путает этих значений, поскольку они четко проясняются из контекста. Никто не воспримет "chair" в подписи или резюме как обозначение стула, а половая принадлежность выясняется из имени.

Полагаю, что и русский язык двинется по пути грамматического, а не лексического решения этой гендерной проблемы, хотя, конечно, никто не воспрещает пользоваться словами "авторка", "врачиха", "инженерка" или "филологиня", если данные субъекты письма настаивают именно на таком обозначении своей идентичности. Тогда придется писать: "Стихи Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой и других авторов и авторок". Но именно Ахматова и Цветаева на этом нисколько не настаивали и даже предпочитали именовать себя поэтами, а не поэтессами, хотя женское начало в их стихах выражено с предельной полнотой самосознания.

Состоялась интересная дискуссия о феминитивах, словах типа "авторка, редакторка, инженерка, депутатка, капитанка, философиня, культурологиня" и т. п., в основном обозначающих профессиональные и социальные роли. Некоторые женщины, участниЦЫ дискуссии, — за феминитивы, другие — против. В частности, потому, что пол — плавающая, дисперсная категория, и как быть квирам и транс?

Не возражая против лексических новообразований, я бы вместе с тем предложил более универсальное, ГРАММАТИЧЕСКОЕ решение проблемы: условиться, что все обозначения профессий и социальных ролей являются словами ОБЩЕГО РОДА.

В современных грамматиках эта категория распространяется только на слова первого склонения: "сирота, задира, плакса, неряха, коллега, калека, тихоня..." Склоняются они как типичные слова женского рода, типа "вода, земля", но по по значению могут быть отнесены к лицам обоих полов. Я предлагаю, чтобы аналогично ряд слов второго склонения, имеющих морфологические признаки мужского рода, по семантике были бы отнесены к общему роду: "автор, врач, председатель, инженер, космонавт, программист, философ, профессор".

Это установит симметрию в грамматической системе языка: к общему роду могут принадлежать не только слова, которые склоняются по "женскому" типу (1-ое склонение), но и слова, которые склоняются по "мужскому" типу (2-ое склонение). Если "сирота" и "коллега" могут относиться к мужчинам (хотя склоняются по типу "вода, земля"), то "автор" и "врач" могут относиться и к женщинам (хотя склоняются то типу "стол, конь"). Собственно, так оно и практикуется в языке, но грамматика и словарь отстают, классифицируя слова "инженер" или "председатель" как мужской род, хотя употребляются они — по крайней мере, уже больше ста лет — как слова общего рода. Кстати, и сказуемые согласуются с такими существительными по смыслу: "врач уже пришел" и "врач уже пришла".

Дальнейший отрыв семантики от морфологии совпадает с аналитической тенденцией в развитии русского языка (в других европейских языках давно победившей). Суть этой тенденции в том, что разные значения могут воплощаться одной и той же формой слова, которая становится гораздо более подвижной, многофункциональной. Нет нужны изобретать новые слова, если то же самое слово может выполнять разные грамматические, в том числе родовые функции.

Например, английское слово "chairman" (председатель) в 1980-е— 90-е гг. подверглось критике за сексизм и альтернативно стал употребляться феминитив "chairwoman". Но он быстро сошел на нет, поскольку язык нашел более экономное средство — грамматическое (вместо лексического умножения словесной материи). Вместо прибавления слова "woman" у слова "chair" было отнято добавление "man". И теперь слово "chair" обозначает и собственно кресло, стул, и председателя, кем бы он ни был: мужчиной и женщиной. И никто не путает этих значений, поскольку они четко проясняются из контекста. Никто не воспримет "chair" в подписи или резюме как обозначение стула, а половая принадлежность выясняется из имени.

Полагаю, что и русский язык двинется по пути грамматического, а не лексического решения этой гендерной проблемы, хотя, конечно, никто не воспрещает пользоваться словами "авторка", "врачиха", "инженерка" или "филологиня", если данные субъекты письма настаивают именно на таком обозначении своей идентичности. Тогда придется писать: "Стихи Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой и других авторов и авторок". Но именно Ахматова и Цветаева на этом нисколько не настаивали и даже предпочитали именовать себя поэтами, а не поэтессами, хотя женское начало в их стихах выражено с предельной полнотой самосознания.

Иван Жданов. Фото Екатерины Дробязко, 2005

Книга стихов Ивана Жданова "Портрет", вышедшая в 1982 г., сразу стала точкой сборки нового поэтического поколения, которое через головы двух предыдущих поколений (послереволюционного и послевоенного) обращалось к тому, Серебряному. Но это был уже не символизм и не акмеизм, а что-то другое, столь же прекрасное, получившее имя "метареализма" — метафизического и вместе с тем метафорического реализма.

Приведу несколько отрывков из стихотворений Ивана со своими комментариями того времени, начала 1980-х. Может быть, они не покажутся лишними в понимании этой сложной и вместе с тем цельно-живой поэзии, которую хочется сравнить и с узорчатой тканью, и с мощным дуновением ветра.

А там, за окном, комнатенка худая,

и маковым громом на тронном полу

играет младенец, и бездна седая

сухими кустами томится в углу.

(Портрет отца)

Сквозь примелькавшийся, стертый быт ("комнатенка худая") вдруг проступает реальность иного могущества и значения: ребенок, как бог-громовержец, восседает на "тронном полу" и играет яркой погремушкой, сыплющей громовые раскаты. Кто из нас не испытал эту царственность детства? Жданов не выводит на поверхность текста тех конкретных мифологических имен и сюжетных схем, которые напрашиваются при его истолковании: младенец Зевс, его отец Кронос — "седая бездна", всепоглощающее время. Все эти образы остаются в той глубине общекультурной памяти, где читатель на равных встречается с поэтом, не подвергаясь ассоциативному принуждению.

И. Жданов. Из фотоцикла "Алтай"

Вот стихотворение о любви:

Любовь, как мышь летучая, скользит

в кромешной тьме среди тончайших струн,

связующих возлюбленных собою.

...Задело их мышиное крыло,

теченье снегопада понесло,

в наш домик залетела окон стая.

Но хороша ошибками любовь.

От крыльев отслоились плоть и кровь,

теперь они лишь сны обозначают.

Любовь, как мышь летучая, снует,

к концу узор таинственный идет —

то нотные значки для снегопада.

И черно-белых клавишей полет

пока один вполголоса поет

без музыки, которой нам не надо.

(Любовь, как мышь летучая, скользит…)

Тут в невидимую работу над смыслом вступает древний миф о крылатой любви, о мальчике Эроте, на лету поражающем влюбленных стрелами. Поэт одновременно и отсылает к прообразу, и преобразует его. Тоньше и сложнее склад любви, пережитой ждановским лирическим героем: в отличие от Эрота, она не резва, и не розовощека, и не разит прямо в сердце, вселяя неистовство, но скользит в потемках, легкими взмахами крыльев задевая переплетения сердец. Восходя к исконному мотиву крылатой любви, образ летучей мыши неожиданно, даже дерзко обновляет его, сродняет с тончайшей тканью чувств, настроенных на совместное звучание — не на военный (колчан, стрелы), а на музыкальный (струны, клавиши) лад.

И. Жданов. Из фотоцикла "Вид из окна" (Крым)

Мир Ивана Жданова метареален, простерт в область прозрачного, где выявляются чистые прообразы вещей. Ветер, зеркало, память, веянье, таянье, отраженье — мотивы, проходящие через всю его книгу и последовательно развоплощающие субстанцию предметов:

Умирает ли дом, если после него остаются

только дым да объем, только запах бессмертный жилья?

Как его берегут снегопады,

наклоняясь, как прежде, над крышей,

которой давно уже нет,

расступаясь в том месте, где стены стояли...

Умирающий больше похож на себя, чем живущий.

(Дом)

Жданов — мастер изображать формы, уже как бы лишившиеся субстанции, но обретающие себя в памяти, ожидании, в глубине зеркала или оболочке тени. Часто эта выделенность сущности, пережившей свое существованье, дается в чеканной формуле: "Ты вынут из бега, как тень, посреди /пустой лошадиной одежды" ("Прощай"). "Ты падаешь в зеркало, в чистый,/ в его неразгаданный лоск. /На дне его ил серебристый,/ как лед размягченный, как воск" ("Портрет").

Мы привыкли к тому, что река имеет глубину, а предметы — тяжесть; у Жданова "плывет глубина по осенней воде, /и тяжесть течет, омывая предметы" — свойства вещей более изначальны, чем они сами, "летит полёт без птиц". Поэтическая интуиция Жданова пробуждается на грани исчезновения вещей, уводя нас в мир чистых сущностей, — зато сами эти сущности обретают зримые очертания.

Ты рябью роешь зеркала,

тебя рисует, как игла,

перемещенье веток.

И если зеркало падет,

оно лицо мое прольет,

и в жилы смертные войдет

предощущенье света.

(Ода ветру)

Здесь таянье вещества описано почти с непреложностью физического закона: ветки "перемещением" обнаруживают плоть ветра, ветер рябью обнаруживает плоть зеркала, зеркало отраженьем обнаруживает плоть лица, лицо смертью обнаруживает плоть света. Некая плоть входит во что-то более бесплотное, на грани своего развоплощения обнаруживая уже иную, как бы воскресшую плоть тех сущностей, в которых она умирала. Поэзия Жданова рисует вполне зримое, объемное бытие вещей, ушедших в свое отраженье, или тень, или память, или ожиданье — и там нашедших себя с большей очевидностью, чем то текучее бытие, из которого они изошли. Тем же самым актом, каким вещь тонет в глубине своей сущности, эта сущность всплывает на поверхность и является нам: умирание равно воскресению...

Мы с Ваней не встречались с 1980-х гг., когда нам доводилось выступать вместе на вечерах новой поэзии в Москве. Слышал, что он уже давно, с 1990-х, живет в Крыму и переключился со стихов на фотографию. Как полёт может лететь без птиц, так и поэзия — без стихов.

Отсылаю к сайту, где представлены все жанры его творчества.