Иван Жданов. Фото Екатерины Дробязко, 2005

Книга стихов Ивана Жданова "Портрет", вышедшая в 1982 г., сразу стала точкой сборки нового поэтического поколения, которое через головы двух предыдущих поколений (послереволюционного и послевоенного) обращалось к тому, Серебряному. Но это был уже не символизм и не акмеизм, а что-то другое, столь же прекрасное, получившее имя "метареализма" — метафизического и вместе с тем метафорического реализма.

Приведу несколько отрывков из стихотворений Ивана со своими комментариями того времени, начала 1980-х. Может быть, они не покажутся лишними в понимании этой сложной и вместе с тем цельно-живой поэзии, которую хочется сравнить и с узорчатой тканью, и с мощным дуновением ветра.

А там, за окном, комнатенка худая,

и маковым громом на тронном полу

играет младенец, и бездна седая

сухими кустами томится в углу.

(Портрет отца)

Сквозь примелькавшийся, стертый быт ("комнатенка худая") вдруг проступает реальность иного могущества и значения: ребенок, как бог-громовержец, восседает на "тронном полу" и играет яркой погремушкой, сыплющей громовые раскаты. Кто из нас не испытал эту царственность детства? Жданов не выводит на поверхность текста тех конкретных мифологических имен и сюжетных схем, которые напрашиваются при его истолковании: младенец Зевс, его отец Кронос — "седая бездна", всепоглощающее время. Все эти образы остаются в той глубине общекультурной памяти, где читатель на равных встречается с поэтом, не подвергаясь ассоциативному принуждению.

И. Жданов. Из фотоцикла "Алтай"

Вот стихотворение о любви:

Любовь, как мышь летучая, скользит

в кромешной тьме среди тончайших струн,

связующих возлюбленных собою.

...Задело их мышиное крыло,

теченье снегопада понесло,

в наш домик залетела окон стая.

Но хороша ошибками любовь.

От крыльев отслоились плоть и кровь,

теперь они лишь сны обозначают.

Любовь, как мышь летучая, снует,

к концу узор таинственный идет —

то нотные значки для снегопада.

И черно-белых клавишей полет

пока один вполголоса поет

без музыки, которой нам не надо.

(Любовь, как мышь летучая, скользит…)

Тут в невидимую работу над смыслом вступает древний миф о крылатой любви, о мальчике Эроте, на лету поражающем влюбленных стрелами. Поэт одновременно и отсылает к прообразу, и преобразует его. Тоньше и сложнее склад любви, пережитой ждановским лирическим героем: в отличие от Эрота, она не резва, и не розовощека, и не разит прямо в сердце, вселяя неистовство, но скользит в потемках, легкими взмахами крыльев задевая переплетения сердец. Восходя к исконному мотиву крылатой любви, образ летучей мыши неожиданно, даже дерзко обновляет его, сродняет с тончайшей тканью чувств, настроенных на совместное звучание — не на военный (колчан, стрелы), а на музыкальный (струны, клавиши) лад.

И. Жданов. Из фотоцикла "Вид из окна" (Крым)

Мир Ивана Жданова метареален, простерт в область прозрачного, где выявляются чистые прообразы вещей. Ветер, зеркало, память, веянье, таянье, отраженье — мотивы, проходящие через всю его книгу и последовательно развоплощающие субстанцию предметов:

Умирает ли дом, если после него остаются

только дым да объем, только запах бессмертный жилья?

Как его берегут снегопады,

наклоняясь, как прежде, над крышей,

которой давно уже нет,

расступаясь в том месте, где стены стояли...

Умирающий больше похож на себя, чем живущий.

(Дом)

Жданов — мастер изображать формы, уже как бы лишившиеся субстанции, но обретающие себя в памяти, ожидании, в глубине зеркала или оболочке тени. Часто эта выделенность сущности, пережившей свое существованье, дается в чеканной формуле: "Ты вынут из бега, как тень, посреди /пустой лошадиной одежды" ("Прощай"). "Ты падаешь в зеркало, в чистый,/ в его неразгаданный лоск. /На дне его ил серебристый,/ как лед размягченный, как воск" ("Портрет").

Мы привыкли к тому, что река имеет глубину, а предметы — тяжесть; у Жданова "плывет глубина по осенней воде, /и тяжесть течет, омывая предметы" — свойства вещей более изначальны, чем они сами, "летит полёт без птиц". Поэтическая интуиция Жданова пробуждается на грани исчезновения вещей, уводя нас в мир чистых сущностей, — зато сами эти сущности обретают зримые очертания.

Ты рябью роешь зеркала,

тебя рисует, как игла,

перемещенье веток.

И если зеркало падет,

оно лицо мое прольет,

и в жилы смертные войдет

предощущенье света.

(Ода ветру)

Здесь таянье вещества описано почти с непреложностью физического закона: ветки "перемещением" обнаруживают плоть ветра, ветер рябью обнаруживает плоть зеркала, зеркало отраженьем обнаруживает плоть лица, лицо смертью обнаруживает плоть света. Некая плоть входит во что-то более бесплотное, на грани своего развоплощения обнаруживая уже иную, как бы воскресшую плоть тех сущностей, в которых она умирала. Поэзия Жданова рисует вполне зримое, объемное бытие вещей, ушедших в свое отраженье, или тень, или память, или ожиданье — и там нашедших себя с большей очевидностью, чем то текучее бытие, из которого они изошли. Тем же самым актом, каким вещь тонет в глубине своей сущности, эта сущность всплывает на поверхность и является нам: умирание равно воскресению...

Мы с Ваней не встречались с 1980-х гг., когда нам доводилось выступать вместе на вечерах новой поэзии в Москве. Слышал, что он уже давно, с 1990-х, живет в Крыму и переключился со стихов на фотографию. Как полёт может лететь без птиц, так и поэзия — без стихов.

Отсылаю к сайту, где представлены все жанры его творчества.

Таким образом, этот текст, как и наш век, приближается к своему совершеннолетию. То, что тогда казалось фантастически странным, теперь отчасти укрепилось в окружающей нас реальности. Но если мы взглянем на нее оттуда, из первых дней нового века, мы по-новому ей удивимся. А удивление есть начало философии, как утверждал Аристотель и подтверждал Кант. Вот с этом целью — чтобы мы заново удивились миру и самим себе и философски осознали смысл исторической эпохи, в которую нам выпало жить, — я и воспроизвожу эту статью, ничего в ней не меняя. Удивительно и то, что многое из того, что сейчас обсуждается как последний писк технической или интеллектуальной моды, уже тогда звучало во весь голос — и с большей ясностью, чем сейчас. А кое-что в этом манифесте выводит и к более отдаленным горизонтам — к середине и концу века...

Не откажу себе в удовольствии поместить здесь статью Ксении Турковой (и одновременно дать ссылку на нее — но ссылки, увы, не так часто читаются). Статья отвечает на многие вопросы: не только "о чем", но и "зачем" проводится эта акция языковой саморефлексии (и самотрансформации!) общества.

КСЕНИЯ ТУРКОВА. О ЯЗЫКОВОМ ПОРТРЕТЕ РОССИИ

Всякий раз, когда лингвисты объявляют итоги конкурса “Слово года” (даже конкурсов – их в России как минимум два!), я слышу: “Опять какие-то странные слова выбрали, кто это решает? И зачем вообще это нужно?”

Одни возмущаются тем фактом, что выбирают филологи, а не “народ”. Другие недовольны победой “иностранщины” типа брексита и хайпа (у нас что, ничего своего нет?!). Третьи – тем, что в конкурс попадают не только “хорошие”, но и “плохие”, обидные, для кого-то оскорбительные слова – из риторики ненависти и лжи (зачем на них вообще обращать внимание?!)

Возмущаются даже те, кто участвует в самом конкурсе, – эксперты. В конкурсе “Слово года-2017” победила “реновация” – явление не российского, а московского масштаба. “Московское лобби всех задавило”, – шутили члены жюри. Удивился даже многолетний куратор конкурса и его основатель Михаил Эпштейн, который ставил на “хайп” или “биткоин”.

На самом деле всем возмущающимся и недоумевающим есть что ответить.

Начну по порядку.

1. Почему главные слова года выбирает не народ, а группа экспертов?

Экспертные выборы слова года проводятся во многих странах. Например, Американское диалектное общество собирается, чтобы выбрать главные слова, вот уже 26 лет подряд. В России конкурс “Слово года” придумал в 2007 году лингвист Михаил Эпштейн, преподаватель русской литературы в Университете Эмори (США).

Происходит это так: весь год в фейсбук-группе “Слово года” участники (их больше тысячи) собирают слова и выражения, ставшие актуальными в этом году. Потом куратор формирует длинный список и рассылает его экспертам (журналистам, филологам, лингвистам, писателям), а они голосуют.

Такое голосование, конечно, во многом субъективно. Однако при этом слова, которые выбирают в итоги эксперты, как правило, довольно точно отражают главные тенденции года, события и явления, которые его символизировали. Это взгляд людей, которые работают со словом и придают языку особое значение; которые не просто видят слова – они просвечивают их, как рентгеном, видят все, что за ними стоит, – все ассоциации и связи.

Впрочем, это совершенно не означает, что народ лишен права голоса в выборе слов-символов. Во-первых, есть еще один конкурс – “Словарь года”, который проводит лингвист Алексей Михеев. Он ориентируется на лайки, которые ставят тем или иным словам в фейсбук-группе.

Впрочем, и он признает: без субъективной оценки не обойтись, потому что иногда больше всего лайков набирает то слово, которое никак не может символизировать год. В этом году больше всего “баллов” – у глагола “матильдить”, но лидером, по мнению Алексея Михеева, все равно стоит считать ставший популярным “хайп” – шумиху вокруг чего-то, что не стоит такого внимания.

Во-вторых, поисковые системы Яндекс и Гугл уже давно подводят свои итоги, в которых ориентируются именно на народное “голосование”. Они составляют годовые списки запросов-лидеров. Это и есть самые что ни на есть демократичные выборы – статистика запросов не врет. Например, в Яндексе в поисках информации о вещах и явлениях россияне чаще всего набирали слова “криптовалюта” и “спиннер”. “Криптовалюта” была одним из лидеров и в экспертном “Слове года”, но в конце концов ее победила “реновация”.

Так что выбирают и эксперты, и народ. Именно это и дает самую точную картину.

2. Почему побеждает “иностранщина”? Вот взять тот же “хайп”: это же ужас!

Во-первых, “хайп” все-таки не победил – он на третьем месте в конкурсе “Слово года”. А вообще побеждает, как правило, то слово, которое сочетает в себе два качества: популярность (даже вирусность) и способность точно отразить настроение года. В “хайпе” есть и то, и другое: оно распространяется в соцсетях невероятно быстро, образует глаголы и прилагательные (хайпануть, хайповый) и отражает общую атмосферу очень точно: “хайп”, созвучный с русским словом “хай” символизирует нездоровую шумиху вокруг любой противоречивой новости, градус дискуссии, близкий к базарному, и такое же быстрое остывание и переход к следующей теме.

Победившая “нерусская” реновация при всей спорности тоже довольно точна: красивым иностранным словом, которое вообще-то означает ремонт и обновление, прикрывают снос под корень. Деструкцию, разрушение представляют как созидание – и это актуально не только для московских домов.

Что же касается обилия заимствований в целом, то крик души “Неужели у нас нет ничего своего?”, в общем, справедлив.

Именно поэтому, например, куратор конкурса “Слово года” Михаил Эпштейн и включил в конкурс уникальную номинацию – “Протологизмы”. Это совсем новые, только что появившиеся на свет слова, которые еще никто не употреблял. Слова придумывает и предлагает сам Эпштейн и другие участники группы в Фейсбуке. Причем придумывают они, как правило, слова с русскими корнями.

В последнее время русский язык беднеет, жалуется Михаил Эпштейн, сравнивая наш “отечественный” словарный запас с деревом, на котором редеют ветки. По словам Эпштейна, особенно печально то, что в русском языке становится меньше слов с основополагающими корнями: -люб-, -добр-, -зол-. Слова убывают, и счет идет уже на десятки.

Эпштейн и его коллеги надеются, что новые слова, предложенные в группе, приживутся. В этом году в номинации “Протологизм года” победил “домогант” – русский вариант обозначения того, кого обвиняют в харассменте.

В списке лидеров были также такие слова, как “дармолюб” (персонаж вроде Паратова из “Бесприданницы”, который хочет, чтобы его любили, но не способен ничего дать взамен), “живоглупие” (живость и разговорчивость при отсутствии ума), “зломенитый” (тот, кто прославился чем-то дурным), “кумироточение”, “сетячий образ жизни”, “незомбисимость” (устойчивость к зомбированию).

Чем больше мы занимаемся словотворчеством и придумываем, уверен Эпштейн, тем больше шансов, что в следующем году в списки главных слов года попадут именно слова с русскими корнями.

Сам он давно мечтает создать в России что-то вроде Центра творческого развития русского языка, но пока эта идея отклика у чиновников не находит.

3. Зачем нам в “Слове года” плохие и обидные слова?

Затем, что эти слова – тоже часть языкового портрета года. Значит, таким был его портрет и такой была атмосфера, что они туда попали. Это повод задуматься над тем, что было не так, взглянуть на себя со стороны, понять, от чего хочется избавиться.

Именно поэтому в России выбирают еще и антислово – в номинации “Антиязык”. В этом году там победило словосочетание “иностранный агент”. На втором месте оказался воинственный патриотический лозунг “Можем повторить!” как символ не патриотизма, а агрессии. “Пьяный мальчик”, “недобитки” (о журналистах), “лишние люди” (Сергей Собянин о 15 миллионах негородских жителей).

В Германии, кстати, тоже выбирают “Антислово года”. В прошлом году им стало слово “нацпредатель”.

Но вообще эта номинация редкая, антиязык мало где анализируют. В этом смысле российский конкурс по-своему уникален и самокритичен.

4. Зачем вообще это все нужно?

Чтобы научиться связывать события, которые происходят вокруг нас, со словами, которые появляются в нашей речи.

Чтобы понять, что происходит с языком и чем ты можешь ему помочь.

Чтобы посмотреться в свое языковое зеркало и увидеть, как меняется твой собственный портрет и портрет страны.

И, если перемены пугают, захотеть не избавиться от зеркала, а изменить то, что в нем отражено.

* . * . *
Все желающие могут присоединиться к группам "Слово года"
https://www.facebook.com/groups/slovogoda/
и "Неологизм года"
https://www.facebook.com/groups/neologizm/

Не откажу себе в удовольствии поместить здесь статью Ксении Турковой (и одновременно дать ссылку на нее — но ссылки, увы, не так часто читаются). Статья отвечает на многие вопросы: не только "о чем", но и "зачем" проводится эта акция языковой саморефлексии (и самотрансформации!) общества.

КСЕНИЯ ТУРКОВА. О ЯЗЫКОВОМ ПОРТРЕТЕ РОССИИ

Всякий раз, когда лингвисты объявляют итоги конкурса “Слово года” (даже конкурсов – их в России как минимум два!), я слышу: “Опять какие-то странные слова выбрали, кто это решает? И зачем вообще это нужно?”

Одни возмущаются тем фактом, что выбирают филологи, а не “народ”. Другие недовольны победой “иностранщины” типа брексита и хайпа (у нас что, ничего своего нет?!). Третьи – тем, что в конкурс попадают не только “хорошие”, но и “плохие”, обидные, для кого-то оскорбительные слова – из риторики ненависти и лжи (зачем на них вообще обращать внимание?!)

Возмущаются даже те, кто участвует в самом конкурсе, – эксперты. В конкурсе “Слово года-2017” победила “реновация” – явление не российского, а московского масштаба. “Московское лобби всех задавило”, – шутили члены жюри. Удивился даже многолетний куратор конкурса и его основатель Михаил Эпштейн, который ставил на “хайп” или “биткоин”.

На самом деле всем возмущающимся и недоумевающим есть что ответить.

Начну по порядку.

1. Почему главные слова года выбирает не народ, а группа экспертов?

Экспертные выборы слова года проводятся во многих странах. Например, Американское диалектное общество собирается, чтобы выбрать главные слова, вот уже 26 лет подряд. В России конкурс “Слово года” придумал в 2007 году лингвист Михаил Эпштейн, преподаватель русской литературы в Университете Эмори (США).

Происходит это так: весь год в фейсбук-группе “Слово года” участники (их больше тысячи) собирают слова и выражения, ставшие актуальными в этом году. Потом куратор формирует длинный список и рассылает его экспертам (журналистам, филологам, лингвистам, писателям), а они голосуют.

Такое голосование, конечно, во многом субъективно. Однако при этом слова, которые выбирают в итоги эксперты, как правило, довольно точно отражают главные тенденции года, события и явления, которые его символизировали. Это взгляд людей, которые работают со словом и придают языку особое значение; которые не просто видят слова – они просвечивают их, как рентгеном, видят все, что за ними стоит, – все ассоциации и связи.

Впрочем, это совершенно не означает, что народ лишен права голоса в выборе слов-символов. Во-первых, есть еще один конкурс – “Словарь года”, который проводит лингвист Алексей Михеев. Он ориентируется на лайки, которые ставят тем или иным словам в фейсбук-группе.

Впрочем, и он признает: без субъективной оценки не обойтись, потому что иногда больше всего лайков набирает то слово, которое никак не может символизировать год. В этом году больше всего “баллов” – у глагола “матильдить”, но лидером, по мнению Алексея Михеева, все равно стоит считать ставший популярным “хайп” – шумиху вокруг чего-то, что не стоит такого внимания.

Во-вторых, поисковые системы Яндекс и Гугл уже давно подводят свои итоги, в которых ориентируются именно на народное “голосование”. Они составляют годовые списки запросов-лидеров. Это и есть самые что ни на есть демократичные выборы – статистика запросов не врет. Например, в Яндексе в поисках информации о вещах и явлениях россияне чаще всего набирали слова “криптовалюта” и “спиннер”. “Криптовалюта” была одним из лидеров и в экспертном “Слове года”, но в конце концов ее победила “реновация”.

Так что выбирают и эксперты, и народ. Именно это и дает самую точную картину.

2. Почему побеждает “иностранщина”? Вот взять тот же “хайп”: это же ужас!

Во-первых, “хайп” все-таки не победил – он на третьем месте в конкурсе “Слово года”. А вообще побеждает, как правило, то слово, которое сочетает в себе два качества: популярность (даже вирусность) и способность точно отразить настроение года. В “хайпе” есть и то, и другое: оно распространяется в соцсетях невероятно быстро, образует глаголы и прилагательные (хайпануть, хайповый) и отражает общую атмосферу очень точно: “хайп”, созвучный с русским словом “хай” символизирует нездоровую шумиху вокруг любой противоречивой новости, градус дискуссии, близкий к базарному, и такое же быстрое остывание и переход к следующей теме.

Победившая “нерусская” реновация при всей спорности тоже довольно точна: красивым иностранным словом, которое вообще-то означает ремонт и обновление, прикрывают снос под корень. Деструкцию, разрушение представляют как созидание – и это актуально не только для московских домов.

Что же касается обилия заимствований в целом, то крик души “Неужели у нас нет ничего своего?”, в общем, справедлив.

Именно поэтому, например, куратор конкурса “Слово года” Михаил Эпштейн и включил в конкурс уникальную номинацию – “Протологизмы”. Это совсем новые, только что появившиеся на свет слова, которые еще никто не употреблял. Слова придумывает и предлагает сам Эпштейн и другие участники группы в Фейсбуке. Причем придумывают они, как правило, слова с русскими корнями.

В последнее время русский язык беднеет, жалуется Михаил Эпштейн, сравнивая наш “отечественный” словарный запас с деревом, на котором редеют ветки. По словам Эпштейна, особенно печально то, что в русском языке становится меньше слов с основополагающими корнями: -люб-, -добр-, -зол-. Слова убывают, и счет идет уже на десятки.

Эпштейн и его коллеги надеются, что новые слова, предложенные в группе, приживутся. В этом году в номинации “Протологизм года” победил “домогант” – русский вариант обозначения того, кого обвиняют в харассменте.

В списке лидеров были также такие слова, как “дармолюб” (персонаж вроде Паратова из “Бесприданницы”, который хочет, чтобы его любили, но не способен ничего дать взамен), “живоглупие” (живость и разговорчивость при отсутствии ума), “зломенитый” (тот, кто прославился чем-то дурным), “кумироточение”, “сетячий образ жизни”, “незомбисимость” (устойчивость к зомбированию).

Чем больше мы занимаемся словотворчеством и придумываем, уверен Эпштейн, тем больше шансов, что в следующем году в списки главных слов года попадут именно слова с русскими корнями.

Сам он давно мечтает создать в России что-то вроде Центра творческого развития русского языка, но пока эта идея отклика у чиновников не находит.

3. Зачем нам в “Слове года” плохие и обидные слова?

Затем, что эти слова – тоже часть языкового портрета года. Значит, таким был его портрет и такой была атмосфера, что они туда попали. Это повод задуматься над тем, что было не так, взглянуть на себя со стороны, понять, от чего хочется избавиться.

Именно поэтому в России выбирают еще и антислово – в номинации “Антиязык”. В этом году там победило словосочетание “иностранный агент”. На втором месте оказался воинственный патриотический лозунг “Можем повторить!” как символ не патриотизма, а агрессии. “Пьяный мальчик”, “недобитки” (о журналистах), “лишние люди” (Сергей Собянин о 15 миллионах негородских жителей).

В Германии, кстати, тоже выбирают “Антислово года”. В прошлом году им стало слово “нацпредатель”.

Но вообще эта номинация редкая, антиязык мало где анализируют. В этом смысле российский конкурс по-своему уникален и самокритичен.

4. Зачем вообще это все нужно?

Чтобы научиться связывать события, которые происходят вокруг нас, со словами, которые появляются в нашей речи.

Чтобы понять, что происходит с языком и чем ты можешь ему помочь.

Чтобы посмотреться в свое языковое зеркало и увидеть, как меняется твой собственный портрет и портрет страны.

И, если перемены пугают, захотеть не избавиться от зеркала, а изменить то, что в нем отражено.

* . * . *
Все желающие могут присоединиться к группам "Слово года"
https://www.facebook.com/groups/slovogoda/
и "Неологизм года"
https://www.facebook.com/groups/neologizm/

Сергей Сергеевич Аверинцев (10 декабря 1937, Москва, СССР — 21 февраля 2004, Вена, Австрия).

Эта книга Аверинцева, пожалуй, оказала наибольшее влияние на наше поколение. Она выходила отдельными статьями в журнале "Вопросы литературы" в 1970-е гг.

Мой самый любимый том из собрания сочинений С. Аверинцева, выпущенного издательством Дух і Літера. Сюда вошли его энциклопедические статьи по философии и религии.

Сергей Сергеевич с женой Натальей Петровной в их венской квартире, июль 2000 г.

Приведу обширную выдержку из статьи поэта и филолога Ольги Седаковой "Сергей Сергеевич Аверинцев. Труды и дни". Эта и другие работы О. Седаковой — безусловно, среди лучшего, что написано о С. Аверинцеве; они находятся в открытом доступе и достойны полного прочтения.

"Первые публичные выступления Аверинцева поразили читателя прежде всего как факт языка. То, что в нем изумляло, – это забытое богатство русского словаря (свободно принимающего в себя ученые варваризмы) и уверенная свобода в обращении с ним, сила и точность слова, обдуманность и красота изложения, трезвого и поэтичного одновременно, – все то, что к этому времени в нашей стране казалось попросту невозможным. Не говоря уже о цитатах на многих языках, новых и древних, припоминаемых по ходу речи ex improviso. Время – после десятилетий принудительного молчания, казенной "новоречи", внедрения не просто "низовой", но уголовной речевой стихии даже в язык интеллигенции (расплата за лагеря, по слову Ахматовой) – это время было мучительно косноязычным. Если темой шестидесятничества была свобода публичного высказывания и право на "инакомыслие", то здесь решалась более сложная вещь: проблема качества этой "иной" мысли и слова. Вопрос был в том, каким образом человек может обрести свое, в действительности свободное слово (свободное, среди прочего, и от тяжелого невежества), то есть не только право независимо мыслить и говорить – но и способность делать это всерьез. Другая новизна общественной позиции "культурного сопротивления" состоит в том, что, в отличие от "шестидесятников", они (в первую очередь Аверинцев, но то же можно отнести и к И.Бродскому) перестали говорить с идеологией, даже в форме ее прямого обличения: "мое поколение было первое, которое увидело, что у идеологии нет лица, нет даже злого лица, что разговаривать не с кем" (С. Аверинцев).

Явление юного Аверинцева, в середине 60-х годов заговорившего как "власть имеющий" о таких предметах, которые большинству его современников (гуманитариев, в том числе) были просто неведомы, словами, о существовании которых не знали или забыли, производило впечатление чуда: откуда такое? Такого быть не может: все похожее на это кончилось два поколения назад! Можно добавить, что первые читатели и слушатели Аверинцева не могли еще оценить, что это было не просто чудесное воскрешение, казалось бы, окончательно истребленной "культурной революцией" русской культуры, но ее обновление и продолжение. Новизна слова Аверинцева остается неоцененной и поныне, поскольку оно обновляет и само представление о "новизне", привычное для 20 века."

Этот замечательный сборник, в частности, со статьями О. Седаковой, был издан крохотным тиражом (350 экз.) и, безусловно, достоин нового издания.

Мне посчастливилось изредка общаться с Сергеем Сергеевичем в 1970-е — 1980-е гг.; самый долгий и обстоятельный разговор состоялся в Вене, где я посетил его летом 2000 г.

У меня сохранились два письма от Сергея Сергеевича (1997 г. и 2002 г.), которые свидетельствуют о поразительной пластике его концептуального мышления и о глубоком внимании к собеседнику при сохранении свободной критической дистанции. Вот эти письма — в сборнике, выпущенном киевским издательством Дух i Лiтера в 2012 г.

Книги С. Аверинцева — не самое легкое чтение, но они приводят ум в состояние благодарного изумления и тонкого, подвижного равновесия. Это своего рода храмовые постройки из материала мыслей и слов.

Евангелия и другие тексты Священного Писания в переводе С. Аверинцева

Записи философа Владимира Бибихина о его встречах и разговорах с А. Ф. Лосевым и С. С. Аверинцевым.