Сергей Сергеевич Аверинцев (10 декабря 1937, Москва, СССР — 21 февраля 2004, Вена, Австрия).

Эта книга Аверинцева, пожалуй, оказала наибольшее влияние на наше поколение. Она выходила отдельными статьями в журнале "Вопросы литературы" в 1970-е гг.

Мой самый любимый том из собрания сочинений С. Аверинцева, выпущенного издательством Дух і Літера. Сюда вошли его энциклопедические статьи по философии и религии.

Сергей Сергеевич с женой Натальей Петровной в их венской квартире, июль 2000 г.

Приведу обширную выдержку из статьи поэта и филолога Ольги Седаковой "Сергей Сергеевич Аверинцев. Труды и дни". Эта и другие работы О. Седаковой — безусловно, среди лучшего, что написано о С. Аверинцеве; они находятся в открытом доступе и достойны полного прочтения.

"Первые публичные выступления Аверинцева поразили читателя прежде всего как факт языка. То, что в нем изумляло, – это забытое богатство русского словаря (свободно принимающего в себя ученые варваризмы) и уверенная свобода в обращении с ним, сила и точность слова, обдуманность и красота изложения, трезвого и поэтичного одновременно, – все то, что к этому времени в нашей стране казалось попросту невозможным. Не говоря уже о цитатах на многих языках, новых и древних, припоминаемых по ходу речи ex improviso. Время – после десятилетий принудительного молчания, казенной "новоречи", внедрения не просто "низовой", но уголовной речевой стихии даже в язык интеллигенции (расплата за лагеря, по слову Ахматовой) – это время было мучительно косноязычным. Если темой шестидесятничества была свобода публичного высказывания и право на "инакомыслие", то здесь решалась более сложная вещь: проблема качества этой "иной" мысли и слова. Вопрос был в том, каким образом человек может обрести свое, в действительности свободное слово (свободное, среди прочего, и от тяжелого невежества), то есть не только право независимо мыслить и говорить – но и способность делать это всерьез. Другая новизна общественной позиции "культурного сопротивления" состоит в том, что, в отличие от "шестидесятников", они (в первую очередь Аверинцев, но то же можно отнести и к И.Бродскому) перестали говорить с идеологией, даже в форме ее прямого обличения: "мое поколение было первое, которое увидело, что у идеологии нет лица, нет даже злого лица, что разговаривать не с кем" (С. Аверинцев).

Явление юного Аверинцева, в середине 60-х годов заговорившего как "власть имеющий" о таких предметах, которые большинству его современников (гуманитариев, в том числе) были просто неведомы, словами, о существовании которых не знали или забыли, производило впечатление чуда: откуда такое? Такого быть не может: все похожее на это кончилось два поколения назад! Можно добавить, что первые читатели и слушатели Аверинцева не могли еще оценить, что это было не просто чудесное воскрешение, казалось бы, окончательно истребленной "культурной революцией" русской культуры, но ее обновление и продолжение. Новизна слова Аверинцева остается неоцененной и поныне, поскольку оно обновляет и само представление о "новизне", привычное для 20 века."

Этот замечательный сборник, в частности, со статьями О. Седаковой, был издан крохотным тиражом (350 экз.) и, безусловно, достоин нового издания.

Мне посчастливилось изредка общаться с Сергеем Сергеевичем в 1970-е — 1980-е гг.; самый долгий и обстоятельный разговор состоялся в Вене, где я посетил его летом 2000 г.

У меня сохранились два письма от Сергея Сергеевича (1997 г. и 2002 г.), которые свидетельствуют о поразительной пластике его концептуального мышления и о глубоком внимании к собеседнику при сохранении свободной критической дистанции. Вот эти письма — в сборнике, выпущенном киевским издательством Дух i Лiтера в 2012 г.

Книги С. Аверинцева — не самое легкое чтение, но они приводят ум в состояние благодарного изумления и тонкого, подвижного равновесия. Это своего рода храмовые постройки из материала мыслей и слов.

Евангелия и другие тексты Священного Писания в переводе С. Аверинцева

Записи философа Владимира Бибихина о его встречах и разговорах с А. Ф. Лосевым и С. С. Аверинцевым.

Оглавление "Энциклопедии юности"

Оглавление "Энцикопедии юности"

Оглавление "Энциклопедии юности"

Оглавление "Энцикопедии юности"

Оглавление "Энциклопедии юности"

Оглавление "Энцикопедии юности"

Правило 1. Ничему не противостоять, ни с чем не отождествляться.

Как только я чувствую, что слишком глубоко влипаю в некое движение, тенденцию, группу, я стараюсь отстраняться. И наоборот, если я начинаю намертво, в упор кому-то или чему-то противостоять, я чуть-чуть сдвигаюсь, переношу точку упора, чтобы получить возможность маневра, обхода, свободы движения. Моя стихия — текучая середина, чтобы всегда оставалось какое-то пространство и справа, и слева, чтобы не быть припертым к стене или загнанным в угол. Я стараюсь смотреть на мир обоими глазами, слушать обоими ушами, мыслить обоими полушариями мозга, проговаривать мысль на двух доступных мне языках (русском и английском).

Правило 2. Не перегружать людей информацией о себе.

Это совет моей мамы, и с возрастом я все больше его ценю. Это не значит, что никому нельзя доверять, но надо исходить из энтропийности нашей вселенной, где всегда происходят какие-то утечки и расползания. Меняются отношения между людьми, близкие отдаляются, доверенные лица сами доверчивы и делятся с другими... Нет более надежного хранилища сведений о себе, чем твой собственный мозг. Впрочем, несмотря на мои старания следовать этому правилу, я на шкале открытости-закрытости стою гораздо ближе к первой (примерно 7 из 10), и шпион-разведчик из меня получился бы никакой.

Правило 3. Не добиваться определенности там, где можно довольствоваться неопределенностью.

Из дневника, 3.10.1970. "Нужно довольствоваться той степенью определенности, которая есть в мире. Наши провалы, мучения, конфликты с людьми – от попытки определить больше, точнее то, что остается только возможным. Вот человек: думает так-то, смотрит так-то. Но мы не удовлетворены, пока не определим для себя: умен он или глуп, любит меня или не любит. Не превышай меру определенности, заданную самим предметом, предоставь ему возможность роста и самоопределения, смотри на него сквозь расширяющуюся щель в своей системе категорий. Во всем, что есть и происходит, гораздо больше возможного, чем уже определившегося".

Правило 4. Усилие без насилия.

Правильные вещи должны делаться относительно легко. Конечно, прилагать усилия необходимо. Но если что-то не получается, лучше оставить это в покое или по крайней мере подождать, не изменятся ли обстоятельства. Чрезмерные усилия могут привести к результатам, обратным ожидаемым. Если ключ не вставляется в замок, не стоит его туда изо всех сил запихивать: может быть, это ключ от другого замка или замок для другого ключа? Иными словами, нужно следить, чтобы усилие не перешло в насилие над вещами и тем более людьми. Если я звоню кому-то, но после двух-трех попыток не могу дозвониться, я откладываю попытку до завтра. Может быть, этот человек сегодня не в настроении, устал, занят, измучен жизнью и ангел охраняет его от моих вторжений. У обстоятельств есть своя логика, поэзия, грация, им нужно доверять, чтобы не превратить их в грозную судьбу, вырастающую против тебя. Не будь мелочен и назойлив в своих претензиях к бытию, сохраняй за ним право на широкие жесты щедрости и удачи.

Правило 5. Приобретать опыт, не теряя души.

Одно из главных мучений юности: приобретение наибольшего опыта с наименьшими душевными потерями. Опыт ведь можно приобретать в самых грязных местах, посредством самых тоскливых экспериментов. Но при этом теряешь себя ровно в той же степени, в какой приобретаешь этот самый опыт.

Для меня было больной проблемой: нужно ли заставлять себя делать то, что не хочется, ради приобретения опыта? Нужно ли знакомиться с неизвестными девушками, ходить в чужие компании, наращивать социальные связи, притворяться ловким, свойским, общительным — и при этом чувствовать себя одиноким?

Я постепенно понимал, что приобретать опыт, не теряя души, — это почти так же сложно, как перейти реку, не замочив ног. Оставалось ходить по краю, по бережку, чтобы ноги окунуть, но не утонуть. Этой осторожности, половинчатости я в себе не любил, но таким, нелюбимым, мне и приходилось себя принимать...

Миша и Сережа, Москва, 1974 г

Сережа и Миша, Нью Джерси, 2009 г.

Приведу с разрешение писателя Михаила Шишкина его замечательный отзыв на первое, зарубежное издание "Энциклопедии юности" (2009):

"Дорогой Миша! Спасибо Вам огромное за Вашу замечательную книгу! Я тут сидел с переломанной ногой в четырех стенах и ею спасался. Сначала все было интересно, и сама структура и подход, но по-настоящему мне стало нравиться – и очень! – после Вашего прекрасного куска про учителя А. И оценка этой истории от лица девушки переворачивает все и делает прекрасный текст замечательным в квадрате – не знаю, какое слово подобрать. К легкости текста прибавилась невероятная глубина и мудрость. Поздравляю Вас с Вашей "ЭЮ"! Читал, не отрываясь.

Вот, может, вам будет интересно – несколько свежих впечатлений по ходу чтения. Очень смешно и живо про встречу с Битовым. Вот, наверно, так и нужно писать "литературные мемуары"... И жалко, что про какие-то важные вещи – скороговоркой, например, про тогдашнее восприятие Бродского. Будущее – ужасно трогательная сцена, описанная Ю. и – тот самый случай, когда, Миша, Ваш комментарий совершенно ненужен (очень редкий случай в этой книге), все и так понято. В комментарии Вы будто извиняетесь за уверенность юности в своем гениальном будущем. Зачем? Это такая чудесная сцена, что не требует ни объяснений, ни извинений. Уважайте читателя! Вы еще будете работать над этим текстом? Вы с Ю. удачно дополняете друг друга – Ваши замечательные классификации (вроде науки о вещах) и его живые картинки. Пожалуй, самое слабое место книги – сны. Такие главы, как "Девушки" так замечательно рассказаны, что хочется еще. Тем более, что читателю очевидно – рассказано не все и еще есть, о чем поведать. Кстати, в этом, похоже, проблема книги – сам жанр энциклопедии зовет к краткости, но часто краткость мешает. Ваш "Еврей" - очень здорово! И вообще очень много маленьких шедевров, вроде "Литература".

Какие удивительные отрывки из Ваших дневников! Очень понравилось "Насилие". В "Некорректности" приводятся примеры вспыхнувшей горячей любви снизу и сверху, а заключается это некорректно - выводом о крепости устоев тоталитарного режима в российских границах, поскольку там все держится на том, что те, кто сверху, тех, кто снизу. В "Паломничестве" странно, что Вы не были ни на могиле Пастернака в Переделкине, ни на кладбище в Комарово под Питером... Прямо нехристи какие-то! Может, припомните? А то какой-то Некрасов, какой-то Евтушенко... Про булгаковскую квартиру ничего не говорю – сам там не был. А вот, дочитал до Переделкино! Тогда там нужно какую-то ссылку, что ли? Опять, кстати, какой-то Евтушенко, как что-то само собой разумеющееся – впору уже сноску давать.

Ужасно трогательно Ваше "Писательство". Иногда непонятен принцип – о чем рассказывается, о чем – нет. Например, о Гальего старшем – излишне подробно, а про то, что было на самом деле у Авроры с сыном Рубеном – ничего. В интернете ходят разные истории – вот возможность написать то, что было на самом деле. Когда Вы рассказываете конкретные истории, всегда получается здорово, когда гоните галопом по Европам, как в "Путешествиях", остается ощущение неудовлетворенности. Хочется подробнее, рассказа! А то не верится в Ваши голословные путешествия автостопом и, особенно, в полюбившийся Вам народ. Чудесна самоирония, пронизывающая весь текст. Завидую умению написать смешно – вроде "Сописания". В какой-то момент начинают раздражать повторения – посчитайте количество упоминаний выдергивания страниц со свастикой.

И главное, очень здорово написано! Вот пример текста, который читаешь с завистью: "При этом твоя "живая жизнь" была чревата словесностью, и даже твои самые ра(и)скованные чувственные опыты носили оттиск какого-то стиля, как тема или аллюзия будущего рассказа. Можно представить себе Пишущее Тело, все члены которого — резцы или перья. Плоть-самописка. В твоей прозе тревожила эта близость дымящейся плоти, с которой еще не сошла любовная испарина. Как будто именно она служила тебе невидимыми чернилами. Как будто той же рукой, которая только что гладила, ласкала, мучила, увлажняла и увлажнялась, ты брался за перо и прикасался к бумаге." И таких фраз, от которых становится радостнее, – на каждой странице. Очень здорово – "Чтение", "Я – Миша".

Вообще, в книге много размышлений и не хватает живых рассказов о людях и ситуациях. Они есть, чудесные, но хочется больше. А то у лодки крен на одну сторону. Еще там во многих местах несоответствия заявленных шрифтов, например: "По ту сторону морали есть только модификации Зла. По эту сторону — талантливый человек, а сам талант — по ту сторону, питается прямо с древа жизни, еще не отравленный плодами познания добра и зла." Короче: Миша, Вы написали прекрасную книгу! А почему книга вышла в Америке, а не в Москве? Или еще не вышла? Спасибо Вам огромное! Счастливо мш".

Это отзыв на первое издание, вышедшее в США очень маленьким тиражом. А нынешнее, московское значительно переработано, отчасти с учетом пожеланий Михаила Шишкина, и расширено примерно на треть. Тематическое ядро книги — филфак МГУ, где на нашем курсе (1967 год поступления) учились: поэт и эссеист Ольга Седакова, писатель Денис Драгунский, античница Нина Брагинская, литературовед и педагог Евгения Абелюк, литературовед и переводчик Геннадий Барабтарло, протоирей Валентин Асмус, диакон Борис Сорокин, писатель Ирина Муравьева, историк Александр Подосинов, лингвист Галина Келлерман. А также Сергей Бобков, сын Филиппа Бобкова, первого зам. Ю. Андропова по КГБ, руководителя 5-го отдела. Я с ним не общался, а Юрьенен написал о нем прекрасный рассказ "Кто ты, Москва?", включенный в книгу как приложение.

Чего всем желаю!

Чего всем желаю!

Чего всем желаю!

Не стихают споры о природе русской революции. Была ли она истинно социалистической? Произошла ли она по Карлу Марксу или вопреки ему? Ответ можно найти между строк у самих основоположников, хотя они и старались уклониться от него.

Обычно марксистская периодизация общественно-экономических формаций сводится к знаменитой "пятичленке". Она была канонизирована И. Сталиным в главе "О диалектическом и историческом материализме" для "Краткого курса истории ВКП(б)", изданного в 1938 г.: "Истории известны пять основных типов производственных отношений: первобытно-общинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический".[1] Напомним, что социализм считался первой фазой высшей формации — коммунистической.

Таков был краеугольный камень советского марксизма. Однако сам Маркс, как известно, спорадически включал в схему исторического развития еще одну формацию, которую он обозначал как "азиатскую", или "азиатский способ производства". "В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации" ("К критике политической экономии", 1859). [2]

Азиатский способ следовал за первобытно-общинным и предшествовал античному, или рабовладельческому, как более прогрессивному. Дело в том, что рабовладение уже предполагает развитую частную собственность на средства производства, тогда как в азиатской формации частный субъект еще отсутствует, основные средства производства и земля принадлежат государству, а фактически — царю, императору, богдыхану и их бюрократии.

В третьем томе "Капитала" Маркс пишет:

"Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты... Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности..." (глава 47). [3]

Следует подчеркнуть, что даже рабовладение, с точки зрения марксизма, представляет значительный прогресс по сравнению с "восточной деспотией", как назвал эту систему Энгельс, указывая в том числе на Россию в "Анти-Дюринге":

"...Введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперёд.... Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперёд по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда".[4]

Изготовление кирпичей. Гробница визиря Рехмира (Древний Египет, 16-ый век до н.э.)

В 1957 году вышло в свет фундаментальное исследование германо-американского историка, а в прошлом марксиста и коммуниста Карла Августа Виттфогеля "Восточный деспотизм: сравнительное исследование тотальной власти".[5] Опираясь на понятие азиатского способа производства, введенное Марксом, Виттфогель указал на общие черты восточных деспотий:

• отсутствие частной собственности на землю;


• отсутствие рыночной конкуренции и частной собственности в целом;


• общинный характер производства и обмена, трудовые армии;


• нераздельность государственной власти и собственности


• эксплуатация государством дешевой рабочей силы, прямое принуждение широких масс производителей к тяжелому неквалифицированному физическому труду.


• абсолютная власть государственной бюрократии, управляемой из центра;


• абсолютная власть правителя, возглавляющего бюрократическую систему.

Не правда ли, это очень напоминает систему правления, построенную в СССР и затем распространенную на весь "лагерь социализма", включая Азию (Китай, Вьетнам, С. Корею) и Восточную Европу? Все население страны, грубо говоря, находится во власти государственной бюрократии, а та — во власти единоличного правителя. Отсюда и "культ личности", по странной прихоти неизменно возникающий в странах, казалось бы, приверженных принципу коллективизма и "общественной собственности на средства производства" (от Сталина до Мао Цзэдуна, от Хо Ши Мина до Ким Ир Сена, от Ф. Кастро до Чаушеску и др.). Не случайно тема "азиатского способа производства", едва просочившись в 1930-е гг. в дискуссии советских марксистов, была тут же высочайше закрыта: слишком очевидны были параллели с "первым в истории социалистическим государством". Азиатское общество стало рассматриваться в советской науке как античное, рабовладельческое, хотя Маркс в своей рукописи "Формы, предшествующие капиталистическому производству" (1857-61) специально подчеркивает, что "это не относится, например, к Востоку при существующем там поголовном рабстве". Поголовное рабство у деспотического государства стадиально предшествует рабовладению как институту частной собственности.

На строительстве Беломорканала

Означает ли это, что большевистская революция произошла вопреки марксистскому учению — в силу географической и исторической близости России к Азии и под давлением ордынского и крепостнического наследия? Маркс ведь предназначал теорию коммунизма для применения в наиболее развитых капиталистических странах, а в России революция уничтожила слабые ростки капитализма и отбросила страну не то что в рабовладельчество, а в еще более примитивную систему "восточного деспотизма".

Некоторые западные марксисты так и считают: Ленин, а большей степени Сталин — исказители первородного марксизма. И тогда можно с облегчением вздохнуть: ведь марксизм не отвечает за свои позднейшие искажения. И пусть он нигде и никогда в своем непогрешимо-передовом виде не был реализован — только в виде грубейших, азиатско-деспотических извращений, — но все-таки коммунизм, каким он изначально виделся основоположникам, в этом случае может оставаться заветной целью и светлой мечтой человечества.

Об "азиатском способе производства" и его месте в марксизме существует обширная литература.[6] Поскольку я не экономист и не историк, я не претендую на общетеоретическое решение этого вопроса. Я хочу лишь заострить внимание на том, что это понятие, выдвинутое Марксом, позволяет не только объяснить "деспотические" итоги марксистских революций в азиатских и полуазиатских странах, но и вступает в противоречие с его собственным учением о коммунизме, точнее, обнажает постыдную тайну этого учения, компрометирует его.

Показательно, что не только советские историки, но и сами основоположники марксизма не торопились выдвинуть понятие "азиатского способа производства" на видное место в своей теории формаций. Начиная с 1850-х гг. оно проскальзывало в набросках, в переписке, в незаконченных рукописях, но не выступало на первый план. Казалось, Маркс и Энгельс что-то скрывают если не от самих себя, то от своих сподвижников и последователей. "Манифест коммунистической партии" (1848), где перечислены основные общественно-экономические формации и их антагонистические классы: свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, буржуа и пролетарий, — умалчивает об азиатской формации. Не потому ли, что могло бы обнажиться поразительное сходство между нею — и целями коммунистической революции? Если отбросить утопический флер, то коммунизм, по мысли его основоположников, —не что иное, как переход всей собственности в руки государства. Маркс и Энгельс прямо говорят об этом в самой конкретной части "Манифеста коммунистической партии", в конце второй главы, где обсуждаются основные меры, которые должны быть предприняты революцией. Приведу развернутую цитату:

"Коммунистическая революция есть самый решительный разрыв с унаследованными от прошлого отношениями собственности... (...) Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства...

В наиболее передовых странах могут быть почти повсеместно применены следующие меры:

1. Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов.

2. Высокий прогрессивный налог.

3. Отмена права наследования.

4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.

5. Централизация кредита в руках государства посредством национального банка с государственным капиталом и с исключительной монополией.

6. Централизация всего транспорта в руках государства.

7. Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства, расчистка под пашню и улучшение земель по общему плану.

8. Одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия.

9. Соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному устранению различия между городом и деревней.

10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей..."[7]

Во всех десяти программных пунктах варьируется один мотив: централизация, разрастание роли государства и его неограниченная власть обществом и всеми производительными силами. Не забыто даже понятие деспотии: "Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения..."

Представим, что в манифест было бы включено упоминание азиатской формации, как ее позднее характеризовал сам Маркс: "Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. ...Не существует никакой частной земельной собственности..." Тогда легко было бы запутаться: откуда и куда движется человечество? И почему тот способ производства, который выставлен как самый отсталый, уступающий даже рабовладельчеству, вдруг вырастает в сияющую вершину исторического прогресса? Получилось бы, по Марксу и Энгельсу, что "наиболее передовые страны", такие, как Англия, Германия, США, призваны совершить коммунистическую революцию, руководствуясь тем образцом, который представляет "азиатский способ производства".

А. М. Родченко. Фотография со строительства Беломорканала.

Сходство прослеживается вплоть до деталей: в азиатском государстве "в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, рента и налог совпадают" (Маркс). В коммунистическом: "экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов" (Маркс и Энгельс). Правда, предполагается еще и "высокий прогрессивный налог" — но это для того, чтобы государство могло благополучно отнять у собственников то, что они приобрели в капиталистической формации.

Таким образом, один парадокс накладывается на другой, еще более глубокий. "Социализм", построенный в результате русской революции и затем охвативший треть мира, действительно, оказался подозрительно похожим на восточную деспотию. Но это произошло не в результате отклонения от предначертаний марксизма, а в итоге их последовательного воплощения, ибо ничто иное и не предполагалось "Манифестом коммунистической партии".

Поэтому совершенно нелепой, приклеенной выглядит знаменитая концовка этой главы: "На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех". Откуда берется "свободное развитие каждого", если всеми предыдущими тезисами у этого "каждого" отнята частная собственность, земельный надел, право наследования и даже семья: провозглашается "общность жен" и "общественное воспитание детей"? Попытка соединить азиатский способ производства с протестантско-романтическим, глубинно европейским понятием свободного развития личности, — это удивительный случай гротеска, по-своему уникальный в истории социально-политических учений.

А дальше свой вклад в этот гротескный марксизм внес В. И. Ленин своей книгой "Государство и революция", с одной стороны, доктринерски марксистской ("диктатура пролетариата"), а с другой — совершенно фантастической по тем конкретным политическим мерам, к которым она призывала. Теорию от практики отделял всего один месяц, в сентябре 1917-го книга была завершена, а уже в октябре грянула революция. Вот как Ленин предвидел эту диктатуру в действии:

"Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного "синдиката". Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну. Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок".[8]

Так и видишь, как большевики, придя к власти, займутся четырьмя арифметическими действиями и выдачей расписок. Очевидна полная фантасмагоричность этих идей — не только в свете последующей истории, но и заведомо, в рамках логики и здравого смысла. "Вооруженные рабочие" (лейтмотив всей ленинской книги) — они кто, рабочие или военные? Одной рукой точат детали, а другой — стреляют? Много ли пролетариев приняло участие в управлении государством при "диктатуре пролетариата"? Как известно, итогом Октябрьской революции стало возрождение азиатского способа производства на основе индустриальных технологий ХХ века. А это и есть гротеск в прямом смысле слова: уродливо-трагикомическое сочетание несочетаемого...

Примечания

[1] https://www.litmir.me/br/?b=14721&p=35

[2] https://www.marxists.org/russkij/stalin/t14/t14_55.htm.

[3] https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital3/kapital3-47.html).

[4] https://www.marxists.org/russkij/marx/cw/t20.pdf (с.186).

[5] Karl A. Wittfogel. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power (New Haven and London: Yale University Press, 1957). Одной из структурных причин возникновения такого способа производства Виттфогель считает необходимость больших ирригационных мероприятий, для требующих концентрация всех средств производства в руках государств — он их даже называет "ирригационными империями" ("hydraulic empires"). Рассматривая не только Азию, но и государства Древнего Востока и Южной Америки, Виттфогель заключает, что в СССР был построен современный вариант деспотии, основанной на "азиатском способе производства". Интересно, что одним из самых наглядных достижений "социалистического" хозяйства, "гордостью первой пятилетки" стал, как в древних ирригационных империях, Беломорканал, построенный в 1931-33 гг. руками заключенных. Среди строителей были философ А.Ф. Лосев и филолог Д.С. Лихачев. Из 300 тысяч строителей 100 тысяч не пережило стройки.

[6] Дискуссия приобрела особо острый характер в 1970-е — 1980-е гг., на закате коммунистической эры. Hindess, Barry, and Paul Hirst. Pre-capitalist Modes of Production. London: Routledge and Kegan Paul, 1975; Sawer, Marian. Marxism and the Question of the Asiatic Mode of Production. The Hague: Nijhoff, 1977; Godelier, Maurice. The Concept of the “Asiatic Mode of Production” and Marxist Models of Social Evolution. In Relations of Production: Marxist Approaches to Economic Anthropology, ed. David Seddon, London: Frank Cass, 1978, 209-257; Dunn, Stephen P. The Fall and Rise of the Asiatic Mode of Production. London: Routledge and Kegan Paul, 1982; Качановский Ю. В. Рабовладение, феодализм или азиатский способ производства? M., Наука, 1971. С немарксистских позиций в СССР первым об этом написал И. Р. Шафаревич в своей книге "Социализм как явление мировой истории" (Париж: YMCA-Press, 1977).

[7] https://www.e-reading.club/chapter.php/37535/2/Engel%27s%2C_Marks

[8] Глава "Высшая фаза коммунистического общества". https://www.marxists.org/russkij/lenin/works/lenin007.htm